Глава девятая

Глава девятая

— Вас вызовут, — хмуро сказала ему в окошке девушка, принявшая заказ на телефонный разговор с Таллином.

Лехт прошел со своей спутницей в зал ожидания, в самом дальнем углу нашел столик, на полированной доске которого было нацарапано: «Люда + Сережа».

— Давайте познакомимся, — сказала его спутница и начала стягивать перчатку с руки, — меня тоже зовут Люда, — она кивнула на надпись на столе, — Людмила Ивановна Ковалева.

Лехт пожал ее руку, усадил, предложил снять шубку — в зале ожидания было жарко; но она только расстегнула пуговицы, сняла шарф, под которым Лехт увидел белый тонкий свитер.

— А меня зовут… — начал Лехт.

— Я вас хорошо знаю, — перебила его Людмила Ивановна, — вы, конечно, меня не помните, а я вас — хорошо запомнила.

— Мы разве встречались? — удивился Лехт, он считал, что у него хорошая зрительная память.

— Не то чтобы встречались, — поправила его Людмила Ивановна, — но виделись.

— Когда?

— Помните тот день, когда ваш силикальцит обсуждался на Комитете? Я сидела за маленьким столиком — правда, спиной к вам — и стенографировала. Но вы были так возбуждены, что никого не замечали. К тому же, если женщины хотят — они могут быть незаметными.

— А почему вы тогда этого хотели? — спросил Лехт.

— Я участвовала в спектакле, а главным актером тогда был Михаил Борисович Королев. Вы помните?

— Хорошо помню, — согласился Лехт, — но, признаться, я в тот день не сразу понял, что профессор Королев преобразился в актера Королева.

— Искусство, — усмехнулась Людмила Ивановна, как показалось Лехту, с нескрываемой горечью, — но не будем терять времени. Разговор у нас пойдет именно о Королеве. Что вы о нем знаете?

Лехт с удивлением отметил, что никогда не интересовался ни жизнью Королева, ни жизнью Долгина. В свое время он только читал их научные труды, вернее — учебники, в которых обнаружил много компилятивного, элементарного. Но, по-видимому, учебники для высших учебных заведений такими и должны быть, полагал Лехт.

— Ну что ж, послушайте, — сказала Людмила Ивановна, — история Королева вам многое объяснит. А может быть, придаст новые силы для борьбы с ним.

Лехт промолчал. А Людмила Ивановна быстро, как заученный урок или что-то выстраданное и много раз передуманное, начала рассказывать.

В сущности, это был не рассказ о Королеве, а бегло нарисованный его силуэт, причем человеком хорошо знающим, а может быть, подумал Лехт, и близким. В рассказе этом не было ни хронологии, ни логики. Только штрихи, черты характера, судьба, даже трагедия преуспевающего человека, ученого.

Когда Королев читал сообщения о поездках Лехта и его помощников в Италию, Японию, Австрию, он с гневом отбрасывал газеты. Почти всю жизнь Королев мечтал о таком успехе, но почему-то всегда победа ускользала от него.

В свое время он много трудился над проблемой напряженного железобетона. Он уже был близок к серьезным открытиям. Во всяком случае, так ему казалось. Но в это время более удачливый и более ловкий, с точки зрения Королева, а на самом деле более талантливый ученый опередил его. Этого ученого сразу пригласили на международный конгресс в Соединенные Штаты Америки, о нем заговорил строительный мир. Его рефераты и доклады перепечатывались во всех специальных изданиях. А Королев продолжал только надеяться и ждать какой-то новой удачи и нового успеха. Он никак не хотел мириться с мыслью, что во всем повинны не люди, которые, по его мнению, ловчат или родились с бриллиантовой серьгой в ухе, как он любил выражаться, а его, Королева, леность, ограниченность. Он всегда опускал простое и великое слово — талант. Конечно, никто никогда не решился бы сказать Королеву, что он не талантлив, как, впрочем, нельзя это было бы сказать и Алексею Ивановичу Долгину.

Может быть, в те годы, когда и Королев и Долгин только начинали свой научный путь, их работы были отмечены печатью таланта. Но талант — это же не вечный спутник. К нему нужно бережно относиться, его нужно всегда шлифовать, или, как говорят люди сведущие в этом деле, талант нуждается в постоянном и неустанном труде.

Но разве Королев не трудился? Конечно, и немало трудился. Но случилось так, что его труды концентрировались не вокруг какой-то определенной научной проблемы, а как бы расплывались, рассыпались по многим важным проблемам. Но ни к одной из них он не подошел с той степенью одержимости, с которой начал Лехт, когда столкнулся с новым строительным камнем, названным им силикальцитом.

Королева увлекла административная карьера. Что ж, нет ничего удивительного в том, что молодой ученый, делающий первые успехи на научном поприще, привлекается к административным делам, к управлению институтами или лабораториями. Но одержимость Королева проявилась именно в административной сфере, а не в научной. Он стал директором института, потом одним из тех, кто возглавил строительную академию, и, наконец, научным консультантом многих строительных комитетов, управлений. Его день был расписан по минутам. Его ждали то в одном, то в другом месте. Его календарь на каждый день напоминал расписание студента, который должен от такого-то до такого-то часа слушать такую-то лекцию, сразу же другую, третью, четвертую… С той только разницей, что Королев должен был не слушать, а сам читать эти лекции, наставления, консультации в самых различных институтах и комитетах. Конечно, появилась большая квартира, благоустроенный быт, персональная машина, дача — все то, что сопутствует успеху.

Но Королеву всего этого было мало. Он понимал, что наступит момент, когда об его административных успехах будут сказаны весьма скупые слова или написаны весьма скупые строчки. А когда обратятся к научным трудам, то, может быть, этих слов не найдется. Оставаясь с самим собой наедине, он не мог не понимать, что когда-нибудь его спросят:

— Профессор Королев? А почему — профессор? А что он такое сделал? Ах да, бетон и железобетон. Но ведь ничего серьезного, ничего выдающегося.

А к образу середняка он не привык и мириться с ним не хотел.

Фортуна пройдет мимо него раз, другой, третий, и постепенно его забудут. А больше всего он боялся именно забвения.

По опыту своих друзей, учеников и давнишних помощников, которые теперь уже далеко опередили его, он знал, что нетленным и незыблемым является только научное исследование, пусть не увенчанное великим открытием, пусть не овеянное всемирной славой, но все-таки исследование. Только оно приносит удовлетворение в жизни, только им дорожат люди, связанные с наукой. А он, Королев, причислял себя к этим людям и не мог не считаться с ними.

Вот почему успех Лехта был для Королева одним из тяжких ударов судьбы. Ведь и он, и Долгин много, много лет посвятили мелким пескам, силикатобетону, автоклавному твердению бесцементного строительного камня, совершенствовали шаровую мельницу, просиживали над силикатным кирпичом, добивались создания крупноразмерных силикатных конструкций. Как будто бы на сей раз старуха фортуна уверенно вела их по дороге к прочному успеху, к победе.

И в это время появился Лехт со своим дезинтегратором. Королев был глубоко убежден, что Лехт придумал дезинтегратор только для того, чтобы обойти его, Королева, как бы подчеркнуть, что его исследования не имеют ничего общего с королевскими или долгинскими. Королев не хотел мириться с простейшей мыслью, что Лехт нашел что-то новое, увидел какой-то новый путь, быстро вышел на этот путь. Он искренне верил, что увлечение силикальцитом за границей это своеобразная дань моде. Правда, иногда друзья спрашивали его:

— Ну, хорошо, допустим, что это мода. Но кто станет платить миллионы долларов за моду?

Королев только пожимал плечами и молчал.

— Он ведь фантазер, — Людмила Ивановна вынула из сумки сигареты, закурила, — ему рисуются радужные картины — поездки в Рим, Токио, Вену, встречи, приемы, долгожданная слава. Но я-то убеждена, что все это — мираж. В лучшем случае его обойдет Туров. Ведь верно, Иоханнес Александрович?

— Все может быть, — уклончиво ответил Лехт. Он все еще не мог догадаться о цели этой встречи, не мог понять — чем хочет ему помочь эта маленькая, очаровательная и, как он успел убедиться, умная женщина.

Наступило молчание. Монотонный голос в микрофоне вызывал Харьков, или Красноярск, или Тбилиси. Но о Таллине почему-то забыли. Лехт уже хотел подойти к окошку и напомнить о себе. Но Людмила Ивановна задержала его легким прикосновением руки и тихо сказала:

— Теперь о самом главном — я принесла вам победу.

Людмила Ивановна пристально посмотрела на Лехта, как бы наслаждаясь тем впечатлением, которое произвели на него ее слова.

— Что вы имеете в виду? — не понял Лехт.

— Не торопитесь — сейчас все узнаете, — спокойным тоном продолжала Людмила Ивановна, — только вы должны мне обещать, что воспользуетесь этой победой. Обещаете?

Лехт инстинктивно отодвинулся, весь разговор показался ему несерьезным и ненужным. Что ей нужно, этой женщине? И кто она? Отступница? Мстительница? Или просто искательница приключений? В этот тревожный день, думал Лехт, не надо было встречаться с ней.

— Ну, хорошо, — улыбнулась Людмила Ивановна, — я вижу — вас смущает мой таинственный тон. Да, признаться, я сама его не люблю. Послушайте, Иоханнес Александрович, я не шучу. Позавчера утром — за два дня до сегодняшнего совета — Туров и Королев продиктовали резолюцию — она должна быть утверждена советом и послана сегодня же вечером высокому начальству. Вы сами понимаете, что единодушная точка зрения авторитетного технического совета — это уже не частное мнение Королева или Турова. Речь идет в этих двух документах, в сущности, об одном и том же — силикальцит и дезинтегратор признаются бесперспективными. Я много раз читала и перечитывала документы — как видите, я их уже почти знаю наизусть, — думала, решалась и не решалась. Понимаю, что мое навязчивое поведение может вызвать у вас подозрение — что-то тут не так… Это ваше право, Иоханнес Александрович.

«Не так…» Он не мог прийти в себя и молчал.

— Так, интересно, — произнес Лехт только для того, чтобы что-то сказать. Он вкладывал в эти слова самый неопределенный смысл.

Он и раньше догадывался, что Туров, Долгин, Королев попытаются использовать авторитет технического совета, что, опираясь на этот авторитет, на будто бы беспристрастное, объективное суждение людей науки, постараются найти форму достаточно убедительную, чтобы парализовать любую возможную помощь и поддержку силикальциту. Теперь его опасения оправдались, и он уже по привычке заглядывал вперед, представлял себе последствия такого поворота событий. И уже думал не о Людмиле Ивановне и ее рассказе, а о многих и многих друзьях, сторонниках, помощниках, поверивших в него, разделявших с ним и тяготы и успехи. Что он им скажет? Поймут ли они его? Не сочтут ли человеком с помутившимся разумом, этаким изобретателем «вечного двигателя»?

Лехт уже хотел отказаться от телефонного разговора с женой. Все неопределенно, трудно предвидеть, как развернутся события. Вот все, что он может сообщить Нелли Александровне. Не очень много. Конечно, надо отказаться от разговора с Таллином.

— Понимаю, что огорчила вас, — услышал он голос Людмилы Ивановны, — но есть превосходный выход, Иоханнес Александрович.

— Какой же? — поднимает голову Лехт.

— Выйти на трибуну, теперь, сразу же после перерыва, зачитать эти документы и рассказать, что они сочинены за два дня до совета, до научной дискуссии, до обсуждения. И, поверьте мне, ни у кого не поднимется рука голосовать за них. Даже у самых ничтожных подхалимов… Я же знаю эту среду — десять лет варюсь в ней.

— Так, — согласился Лехт, — кто же это сделает… зачитает?

— Конечно, вы.

— Я? — Лехт даже привстал от неожиданности. — Но у меня же нет этих документов. Где я их возьму?

— Вот они, — просто сказала Людмила Ивановна и положила перед ним конверт с бумагами.

— А как они попали к вам?

— Мне передала их моя подруга. Мы иногда оказываем друг другу такие маленькие услуги, когда речь идет об интересующих нас бумагах. Если, конечно, на них нет грифа «секретно», — поспешила она поправить себя.

— Интересующих вас? А почему эти бумаги вас интересовали? — спросил Лехт.

— Это сложная история, Иоханнес Александрович, вряд ли она должна вас занимать.

— Простите, — сказал Лехт, он понял, что затронул туго натянутую струну.

Вынув из конверта вчетверо сложенные листки, Людмила Ивановна протянула их Лехту.

Он молча развернул их, прочитал, снова сложил, с неумолимой, упрямой жестокостью сказал:

— Нет, Людмила Ивановна, я не воспользуюсь этим. Это не мой путь. Большое спасибо за доверие, Людмила Ивановна.

— Вы все еще сомневаетесь в достоверности этих бумаг?

— Нет, я верю вам. Но повторяю: я не хочу идти таким путем. Если мой камень плох, то никакие бумаги ему не помогут. Никакие, даже самые ловкие и умные.

— Но иногда бумаги оказываются сильнее камня — я в этом не раз убеждалась, — усмехнулась Людмила Ивановна.

— Возможно. Но время все же уничтожает бумаги, а камни… Хорошие камни служат вечно… В конце концов, победа за ними…

— Время? — Людмила Ивановна спрятала в сумку конверт, решительно встала. — Время сохраняет камни, но не щадит сердца. Даже самые хорошие.

— Таллин. Два пять тридцать шесть пять семь. В седьмую кабину, — вызывал голос в репродукторе.

— Простите, — бросил Лехт и пошел через весь, уже наполненный людьми зал ожидания в седьмую кабину.