СВОБОДА СЛОВА ПРИ ГОСУДАРСТВЕННОМ ДОМИНИРОВАНИИ В

СМИ: с весны 2000 года и по сей день

После президентских выборов 2000 года Владимир Путин и его команда, на собственной судьбе испытавшие мощь двух квазипартий ОРТ и НТВ, разгромили сначала одну олигополию («Медиа-Мост»)

— не без помощи Березовского. А затем и олигополию самого Березовского, который захотел диктовать Кремлю свои правила игры.

Так получилось, что с осени 1995 года я работал с Березовским, возглавляя «Независимую газету», включенную (правда, на особых правах) в его медиаимперию. Кроме того, я неплохо знал и Владимира Гусинского, руководителей «Медиа-Моста» и СМИ, входивших в эту группу. Словом, я оказался отчасти внутри всей этой борьбы, во всяком случае гораздо ближе к ее эпицентру, чем многие другие. Моя профессиональная и политическая позиция резко отличалась от позиции руководителей этих олигополий, как я их, вслед за политологом Андраником Миграняном, стал называть. Я полностью осознавал необходимость для государства, центральной власти и президента, созданного одной из этих олигополий в борьбе с другой, ограничить их влияние на жизнь государства и общества, ввести это влияние в рамки нормы. В реальности же на начало 2000 года возможности империй Березовского и Гусинского едва ли не превышали мощь и власть не то что всех остальных политических сил страны, но и совокупности основных государственных институтов власти — парламента, правительства, суда и даже президента. Иллюзий относительно того, что медиаимперии Гусинского и Березовского в своей борьбе с Кремлем лишь отражали интересы гражданского общества, у меня не было. Я знал это и теоретически, и практически: цели отрабатывались эгоистические, а из интересов гражданского общества, еще не сформировавшегося и, естественно, не вполне свои интересы осознававшего, бралось лишь то, что укладывалось в прокрустово ложе исключительно частных интересов этих олигополий. Более того, там, где эти

частные, эгоистические интересы вступали в противоречие с интересами, как я их пони-

141

мал, не только власти, но и гражданского общества, медиаолигархи всякий раз выбирали свои интересы.

Поплатившись за такую позицию в конце концов постом главного редактора созданной мною «Независимой газеты», я тем не менее не жалею о случившемся. Передо мной встала проблема морального, гражданского и политического выбора, что часто бывает в журналистике, но в менее значимых масштабах (об этом мы еще поговорим в специальной лекции). И я этот выбор, даже ценой потери мною созданного, сделал.

В моих статьях периода 1999—2001 года в значительной степени отражена и хроника, и так сказать «теория» этого периода истории нашей журналистики, полностью к тому времени сросшейся с политикой, поэтому для печатного курса лекций я и воспользуюсь своими статьями, в которых вся эта история анализируется и отчасти описывается.

Перед этим, однако, вернусь к критериям, по которым я и делю историю наиновейшей русской журналистики на определенные периоды. Напомню эти критерии: свобода слова, взаимоотношения с властью, экономическая свобода СМИ.

Так вот, в начале этого, последнего, то есть текущего на момент выхода этого курса, периода экономическая свобода СМИ была полностью ограничена стратегией и возможностями олигополий, в которые эти СМИ входили; свобода слова (за малыми исключениями, в частности это была руководимая мною «Независимая газета») — рамками конкретной политики тех же самых олигополий. А отношения СМИ с властью, естественно, были продолжением отношений с властью владельцев медиаимперии.

Сами по себе свобода слова и свобода печати в связи с этой ситуацией в России не погибли, но основной их потенциал использовался для борьбы с властью или борьбы за власть. Всё остальное было побочным, то есть маргинальным.

К концу же этого периода обе главных олигополии были разгромлены — методами, не вполне законными юридически, но вполне адекватными тем, какими они сами боролись с властью и со своими конкурентами.

Проще говоря, была осуществлена демонополизация в медиасфере с одновременной ренационализацией самого главного

142

СМИ страны — первого телеканала (ОРТ). Средств массовой информации не стало меньше — здесь аудитория ничего не потеряла. У них просто стало больше владельцев, правда, более лояльных центральной власти. Кстати, даже Гусинский и особенно Березовский сохранили часть своих империй, но исключительно в виде печатных изданий (издания ИД «Коммерсантъ», нынешняя «Независимая газета», «Еженедельный журнал», «Новая газета», связи с некоторыми активно работающими в московской прессе журналистами).

Действительно, государство (власть) поставили под свой контроль главный телеканал страны («Первый», ОРТ), ранее фактически находившийся в распоряжении частного лица (Березовского), усилив тем самым свое присутствие на медиарынке. То есть государство осталось единственным крупным монополистом на этом рынке, что теоретически не очень правильно. Практически же это был правильный шаг — полностью на тот момент соответствовавший интересам не только власти, но и общества. С учетом специфики России, естественно, и специфики конкретного этапа ее истории.

Говорить о справедливости в том, что касается владения общенациональными СМИ, вообще невозможно. Не вполне ясно, что будет дальше, но на момент выхода в свет этой книги под полный государственный контроль центральной власти поставлены четыре из шести действующих в России метровых канала: «Первый» (ранее контролировался Березовским), «Россия» (второй), «Культура» (пятый) и шестой (ранее контролировался тоже Березовским). ТВЦ (третий канал) контролируется московской властью. Кстати, этот канал довольно критичен, если не сказать, что оппозиционен всей центральной власти, кроме лично президента страны. НТВ (четвертый канал), ранее принадлежавший Гусинскому, контролируется одной из крупнейших госмонополий страны «Газпромом», но время от времени демонстрирует оппозиционность. Во всяком случае его отличает гораздо больший плюрализм, чем прямо государственные каналы.

Дециметровые каналы (в Москве их еще до десяти) — частные, хотя и находятся в руках бизнес-групп в целом лояльных центральной власти. Но эти каналы, как правило, развлекательные.

143

Я объясняю (и отчасти даже оправдываю) фактическую ренационализацию метровых (общенациональных) телеканалов страны двумя причинами.

Первая. В пик плюрализма собственности на общенациональные каналы, несмотря на то, что фактических собственников было больше, чем сейчас (федеральная власть, московская власть, Березовский и Гусинский), эти каналы не представляли все значимые политические силы страны и все значимые социальные группы России, в том числе и электоральные. КПРФ, крупнейшая партия России, и все левые (в нашем понимании) слои населения (а это как минимум 30—40 миллионов человек) не были представлены ни через государство, ни через частных лиц среди собственников телеканалов. В этом смысле ренационализация даже восстановила политический баланс и то, что можно назвать справедливостью.

Вторая причина. В период политических битв 1999 года центральная власть окончательно осознала, что федеральные каналы в политике сравнимы с ядерным оружием в военном деле (да и в политике тоже). Между прочим, само по себе это утверждение настолько близко к реальности, что я считаю его максимой современной журналистики.

ОБЩЕНАЦИОНАЛЬНОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ ЕСТЬ ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЯДЕРНОЕ ОРУЖИЕ, РАДИУС ДЕЙСТВИЯ КОТОРОГО ОГРАНИЧЕН ТЕРРИТОРИЕЙ ТОЛЬКО СОБСТВЕННОЙ СТРАНЫ, ЧТО ДЕЛАЕТ ЭТО ОРУЖИЕ ЕЩЕ БОЛЕЕ ОПАСНЫМ.

Именно поэтому центральная власть приняла решение ввести режим нераспространения этого оружия и сосредоточить весь (или почти весь) его арсенал в собственных руках. Справедливо ли это? Не более, чем решение пяти государств — США, СССР (России), Китая, Великобритании и Франции — ввести в международное право собственную монополию на владение реальным ядерным оружием, запретив его распространение и вводя санкции против тех, кто стремится к обладанию оным.

И хотя режим пяти ядерных держав, основанный на их собственном решении и освященный статусом держав — победительниц в войне, со дня окончания которой минуло 60 лет, фактически рухнул, вполне несправедливые соответствующие нормы

144

международного права продолжают действовать и, как всегда в международной политике, избирательно применяться.

Абсолютно то же самое мы имеем и в России в сфере общефедерального телевидения (и радиовещания, кстати, тоже).

Дальнейшее будет зависеть не от Путина (или президента страны с любой другой фамилией), а от общемировых и общероссийских политических тенденций. Если, как утверждают многие — и я с этим согласен, мы реально вступили в эпоху медиакратии и неоавторитаризма (демократического авторитаризма, или авторитарных демократий), то новой денационализации федеральных телеканалов в России мы не увидим. Скорее, сходные процессы, но с национальной спецификой, пойдут и в других демократических странах.

Если слухи о наступлении медиакратии и неоавторитаризма преувеличены, то через некоторое время несколько федеральных телеканалов опять будут переданы в частные руки.

Ясно одно — решение об этом будет принимать правящий класс по инициативе самой мощной из групп влияния внутри него.

Пора забыть о «свободных частных СМИ» как крупнейших игроках на поле общенациональной политики. Их историческое время прошло. Что не отменяет ни возможность частного владения более мелкими СМИ, в том числе и электронными, ни свободы слова и печати (в тех пределах, в которых они ныне функционируют, о чем я уже рассказывал), ни, разумеется, самой журналистики.

Поскольку публичная политика сегодня почти на 100% реализуется через каналы и механизмы СМИ, равно как и значительная часть политики непубличной, у публики (аудитории) создается ощущение тождественности политического процесса и его отражения в СМИ, а иногда происходит и реальное замещение политики ее инобытием в СМИ.

В странах, где наличествуют все необходимые элементы, субъекты и механизмы политического процесса, медиаполитика (инобытие политики в СМИ) дополняет реальную политику, не замещая ее полностью. В России, где отсутствуют многие необходимые элементы нормальной демократической политики, например партии, а политика (по крайней мере на уровне ритуала)

145

функционирует, СМИ просто-напросто замещают, заменяют, подменяют собой то, что существует в политике как в развернутой системе субъектов, объектов и механизмов управления. Именно эту подмену, которую еще можно назвать фальсификацией, мы и видели в 1999 году, когда в политическом процессе, но особенно в его отражении в массовом сознании, вместо отсутствующих реальных партий функционировали фальшивые партии, или квазипартии, ОРТ и НТВ. Осень 1999 года показала это столь выпукло, что не заметить подмену мог только слепой (другое дело, что этот феномен не был как-либо квалифицирован большинством аналитиков)¹. Но в менее очевидных формах выполнение фантомами из СМИ функций различных элементов реальной политики в России происходит постоянно.

Теоретически не исключено, что квазиполитика из СМИ, или виртуальная политика, может заменить собой всю реальную политику. Это и была бы медиакратия не в смысле управления миром через СМИ, а собственно медиакратия — где медиа превратились бы в центр власти, в главный субъект власти. Известный фильм «Хвост вертит собакой» дает эпизод такого смещения политической субъектности из конституционных центров власти в СМИ, но в жизни этого как нормы и системы пока нет.

¹ В своих пространных записках об истории НТВ, опубликованных в «Газете» в октябре 2003 года (в связи с десятилетием компании) Евгений Киселев отмечает, что осенью 1999 года все связанные с Кремлем политики отказывались участвовать в передачах НТВ, и так объясняет это: «НТВ попало в информационную изоляцию. <...> И это было неспроста. Была поставлена задача, формулировали ее, между прочим, серьезные политологи и специалисты по пиару: надо создать впечатление, что НТВ — это не средство массовой информации, а квазиоппозиция».

Я бы сказал, что это ложь, но ограничусь определением «заблуждение». Легко проверить, что термины «квазипартии» (причем не только по отношению к НТВ, но и по отношению к ОРТ того периода) употреблял только я в своих статьях (гораздо позже это стали делать другие, но не часто). О «квазиоппозиции», специально соотносимой с НТВ, никто тогда не говорил и не писал. Единственным «серьезным политологом», следовательно, имеющим отношение к появлению термина «квазипартия НТВ», был ваш покорный слуга. Но ничьих заданий я, разумеется, не выполнял, а со специалистами по пиару вообще никогда не контактировал (кроме личного общения). А главное — НТВ, как и ОРТ того периода все-таки были квазипартиями, НТВ — естественно, оппозиционной квазипартией.

146

И, видимо, никогда не будет. А вот случайные или преднамеренные подмены СМИ-фантомами элементов реальной политики будут продолжаться и, скорее всего, нарастать по масштабам и частоте.

Кстати, в России, кроме квазипартий, сфабрикованных из СМИ-фантомов, существуют еще и квазиполитики, скроенные из того же материала, квазиинтеллигенция, квазиобщественное мнение (по некоторым вопросам), квазипредставительные органы власти (особенно это относится к региональным законодательным собраниям), квазисудебные органы, квазиминистры и т. д.

Это интереснейший процесс, всех характеристик и составляющих которого мы пока уловить не можем. Я предполагаю, что неавторитарные тенденции, нарастающие в современной евроатлантической цивилизации, потребуют для сохранения видимости демократии усиления фантомообразующей функции СМИ. Возможно, со временем она перестанет только дополнять их политическую функцию и просто заменит ее.

Ныне в России, да и в мире в целом, свобода слова и печати, с одной стороны, возвращаются туда, где родились — в печатную прессу, то есть в прошлое, а с другой — в сетевые издания, в Интернет, то есть в будущее. Телевидение есть слишком настоящее, чтобы те, кто имеет власть, забыли о нем.

Так что в ближайшее время нет никаких оснований ожидать наступления качественно нового этапа в наиновейшей истории русской журналистики.

148

Лекция 7. Современная русская журналистика как конкурентная система

От страстей, надеюсь, объективно мною переданных в прошлой лекции, раздиравших русскую журналистику в 90-е годы теперь уже тоже прошлого века, стоит вернуться к хладнокровному патологоанатомическому анализу российских СМИ как системы. И, конечно, системы внутренне глубоко конкурентной.

Свободная журналистика по определению плюралистична, ибо лишь об очень немногих вещах и явлениях в общественной и даже обыденной жизни, в политике, в культуре можно сказать что-то строго определенное, а потому — единственно верное. Явления физической природы, тоже встроенные в нашу жизнь, но изучаемые естественными науками, разумеется, не в счет.

В силу этого объективного плюрализма свободная журналистика внутренне конкурентна. Глубинный уровень внутрижурналистской конкуренции определяется понятием «ЛУЧШЕ» (сказать, написать, объяснить). Казалось бы, лучше в журналистике — это точнее, ближе к реальности, то есть правде. Но это не обязательно так. Ведь в обыденной жизни даже приблизительность бывает очень ценна. Если городу угрожает опасность, то гораздо важнее узнать о самом факте опасности, чем о ее характере или точной дате ее наступления.

Кроме того, обыденная жизнь, да во многом и политика, складываются из довольно небольшого набора стандартных событий и явлений. Понятия «война», «катастрофа» (автомобильная, железнодорожная или авиационная — неважно), «смерть» (политика, известного артиста или писателя) вызывают сходные эмоции и реакции в сознании людей.

148

«Президент страны умер». Это сообщение важнее, чем причина смерти, если только это не насильственная смерть, что в общем-то (по отношению к главе государства) передается уже не понятием «смерть», а понятиями «покушение», «государственный переворот», «акт политического терроризма».

Поэтому в журналистике, призванной (по первой своей, первородной функции) сообщать о случившемся всем, кого это хоть в малой степени касается, существует и внешний (или поверхностный) уровень конкуренции, легко определяемый словом «БЫСТРЕЕ».

В принципе оба уровня конкуренции существуют в глубоком единстве — нельзя отдать предпочтение ни одному, иначе появление радио убило бы газеты, чего не произошло. Радио (сейчас его начал обгонять Интернет) — на сегодня это самая оперативная технологическая система журналистики, но и газеты продолжают существовать и даже преуспевать.

Оперативность радио не помешала становлению самой влиятельной и мощной сегодня технологической системы журналистики — телевидения. Просто потому, что телевидение, отставая в оперативности подачи информации, дает аудитории больше, чем радио.

Телевидение транслирует еще и «картинку», изображение, что конечно же полнее (лучше) отображает событие (даже при том же наборе произнесенных слов). Кроме того, чтение диктором одного и того же текста по радио и по телевидению создает разный эффект. На радио «работают» лишь текст и голос, а на телевидении — еще и мимика, жесты, внешние данные диктора или ведущего.

Радио оперативней, чем телевидение, телевидение полнее, чем радио, и гораздо оперативнее газет, однако газеты всё равно живут. Для многих написанный текст оказывается полнее, богаче, лучше, чем даже телерепортаж. Об этом мы еще поговорим подробнее, разбирая специфику работы пишущих, говорящих и показывающих журналистов. Здесь же я хочу отметить лишь то, что и быстрее не является самым главным в журналистике (кроме, пожалуй, информационных агентств, для которых быстрее других — все-таки главная качественная характеристика их профессионализма).

149

Мой старший коллега по давнишней работе в АПН Павел Антонов любил повторять:

НЕ ПИШИ БЫСТРЕЕ ДРУГИХ, ПИШИ ЛУЧШЕ ДРУГИХ. ТО, ЧТО ТЫ БЫЛ ПЕРВЫМ, ЗАБУДЕТСЯ, ТО, ЧТО ТЫ НАПИСАЛ ЛУЧШЕ, - ОСТАНЕТСЯ.

Это, безусловно, максима. Причем золотая.

В принципе, как журналист-аналитик, я с этим согласен, но как главный редактор и журналист вообще не могу возвести этот принцип в статус абсолютного правила. Раньше других — это все-таки очень важно в журналистике. И не только потому, что моментально и зримо, я бы сказал, физически фиксирует твое лидерство, в первую очередь для профессионалов и профессиональных потребителей журналистской продукции (политиков, аналитиков, спецслужб), но и потому, что тот, кто сообщает раньше, во-первых, привлекает к себе внимание аудитории, а во-вторых, вызывает дополнительное к себе доверие (раз он узнаёт что-то раньше других, значит, знает это лучше других — логика здравого смысла).

А с тех пор как журналистика, точнее СМИ, стали еще и бизнесом, прибыльность которого зависит от рекламодателей, соревнование в быстроте подачи новостей стало и вопросом денег, то есть материального процветания. Это сегодня очень важно. Ибо СМИ — это не только собственно журналистика, но еще и предприятие, производство, бизнес.

Соревнование в оперативности даже среди разнотемповых СМИ не является чем-то невозможным. Очень профессиональные газеты узнают иногда о некоторых важных (конечно, далеко не обо всех

— это просто нереально) событиях раньше, чем телевидение и радио. Если эксклюзивность информации удается сохранить несколько часов (до суток), то утренние радио- и телепрограммы цитируют номер газеты, работа над которым закончилась задолго до того, как он появился на столах теле- и радиоведущих.

Справедливо и обратное: не все тексты пишущих журналистов интереснее и умнее, чем то, что произносится в теле- и радиоэфире.

Всё это — опять же — нам еще придется обсудить, а пока вернемся к теме данной лекции: журналистика как конкурентная система.

150

Итак, суть конкуренции в журналистике ясна: быстрее или/и лучше. И конкуренция здесь идет, как мы выяснили, в том числе и между теми СМИ, которые технологически находятся в разных «весовых», точнее было бы сказать — разных «временных» категориях.

Но существует еще один уровень конкуренции в журналистике, возникший в связи с тем, что журналистика производит продукт, потребителем которого являются в первую очередь люди вообще, а не какие-то особенные, специально подготовленные индивиды. Обывателям же свойственно живее реагировать на то, что не столько лучше, сколько на то, что им больше нравится, или на то, к чему они привыкли.

Поэтому к конкуренции по поводу «быстрее» и «лучше» добавляется еще и конкуренция по поводу «больше нравится».

Современный рекламный бизнес чрезвычайно стимулировал именно эту линию конкуренции в СМИ, ибо рекламу охотнее всего дают не туда, где печатаются самые умные статьи, и даже не туда, где быстрее всего узнают о событиях, а туда, к чему привязаны как можно больше людей (потенциальных покупателей того, что рекламируется).

Качественная газета, как правило, и оперативнее, и умнее бульварной, но она дает информацию и мнения, которые людям нужны, но могут не нравиться. А бульварная пресса руководствуется не пользой, а интересностью. Потому и тираж у качественных масс-медиа всегда меньше, чем у бульварных.

Но и качественную информацию или комментарии можно подавать интересно (чтобы нравилось), а можно и не очень интересно (надо бы прочитать, но не интересно написано). Поэтому конкуренция по линии «больше нравится» идет не только между бульварными газетами или между ними и качественными, а и среди собственно качественной прессы.

К тому же система СМИ сегодня настолько многообразна и (если отбросить проблему скудности финансовых средств у населения России) доступна, а новости, да во многом и комментарии к ним у всех примерно одинаковы, что соревнование за «больше нравится» становится просто неизбежным хотя бы для того, чтобы тебя (как журналиста) или твое СМИ замечала аудитория.

151

В этом смысле журналистика — абсолютно открытая система. Она работает и живет только тогда, когда у нее есть аудитория. Можно представить писателя, пишущего в стол, для себя или будущих поколений, для узкого круга ценителей настоящей изящной словесности. Можно представить ученого-физика, работающего в тиши своей лаборатории, не общаясь ни с кем, кроме коллег, а иногда не общаясь и с ними, и более ничем, кроме физики, не интересующегося. Можно даже представить себе «серого кардинала» в политике, знающего, что это именно он руководит действиями главы государства, и вполне этим довольного. Но нельзя представить себе журналиста, пишущего в стол, журналиста, не общающегося с внешним миром. В журналистике не может быть ни анахоретов, ни «серых кардиналов». Журналистика публична, то есть она всегда отдает себя на суд публике, а потому и крайне зависит от нее.

ЖУРНАЛИСТИКА - ЭТО КОНКУРЕНЦИЯ ПО ПОВОДУ «БЫСТРЕЕ», «ЛУЧШЕ» И «БОЛЬШЕ НРАВИТСЯ» («ИНТЕРЕСНЕЕ»), ГДЕ СПРАВЕДЛИВАЯ САМООЦЕНКА В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ МЕНЕЕ ВАЖНА, ЧЕМ ДАЖЕ ВЕСЬМА СУБЪЕКТИВНАЯ ИЛИ НЕСПРАВЕДЛИВАЯ ОПЕНКА АУДИТОРИИ.

А теперь, когда мы уяснили, за что идет конкуренция в журналистике, я очень сжато обрисую систему российских СМИ, находящихся в постоянной конкуренции друг с другом. Приведу несколько родовых, видовых и типовых градаций СМИ с очень короткими пояснениями, причем только там, где они, на мой взгляд, не вполне банальны, ибо в основном то, что последует ниже, совершенно очевидно и нуждается лишь в систематизации.

Градация 1

• телевидение (телеканалы)

• радио (радиостанции)

• печатные СМИ

• информационные агентства

• фотоагентства (менее всего развиты в России)

• интернет-издания

Градация 2

• СМИ центральные (московские общенациональные, или общефедеральные)

152

• СМИ региональные (включая московские), или СМИ субъектов федерации

• СМИ местные (районные, городские)

Несмотря на то, что в последнее время региональные СМИ бурно расцветают, а центральные (кроме ТВ) потеряли тот вес, авторитет и аудиторию, которыми располагали в советское время, неизменным остается одно: в России как в традиционно имперской, централистской стране лучшие журналистские кадры и лучшие СМИ сосредоточены в Москве, в столице. Даже петербуржская пресса (включая и телевидение) глубоко провинциальна и ниже качеством по сравнению с московской. До сих пор не возникло (хотя определенные процессы в этом направлении идут) ни одного регионального СМИ, могущего конкурировать на общенациональной площадке с московскими общенациональными СМИ (что наблюдается во многих малых западных странах и даже в таких больших, как США, Франция или ФРГ). Фактически нет в России и межрегиональных изданий, что, кстати, доказывает чрезмерную автономиза-цию страны. Между тем в царское время межрегиональные, и при этом весьма влиятельные, издания существовали, а в советское время их заменили так называемые республиканские издания, выходившие в каждой из союзных республик.

Межрегиональные СМИ — сильнейший интегратор по-прежнему полураспадающейся территории страны России (и России как нации). То, что такие СМИ до сих пор не возникли в «новой России», свидетельствует, помимо прочего, и о недальновидности ее высшего руководства, и о латентном сепаратизме (не всегда обязательно территориальном) региональных баронов — глав субъектов Федерации. Я многократно предлагал начать издание газеты под условным названием «Русский Кавказ», то есть СМИ, рассчитанного на весь кавказский регион и не зависящего ни от одного из глав субъектов федерации в этом регионе. Мои предложения не были услышаны, а теми, кто их услышал в некоторых северокавказских республиках, приняты в штыки. Понятно, ибо такая газета лишила бы местное начальство почти монопольного доминирования на информационном рынке подвластных им территорий.

153

Градация 3

• СМИ общеполитические (условное, но привычное нам название)

• СМИ специальные (тематические, но для не специалистов)

• СМИ узкоспециальные (только для специалистов)

Принципы построения общеполитического еженедельника, журнала мод и «Вестника ядерной физики» в общем-то одинаковы. Но собственно журналистика (и в научном, и в житейском понимании) сосредоточена в общеполитических СМИ, хотя необходимо отметить, что раскрепощение частного интереса, развитие рынка товаров и услуг, потребительский бум естественным путем привели в России к бурному (но пока не по тиражам, а по названиям) росту специальной прессы: женских журналов, журналов для потребителей, эротических изданий, астрологических, экономических, юридических и т. п.

Градация 4

• СМИ государственные

• СМИ корпоративные (ранее их называли ведомственными)

• СМИ частные

Градация 5

• СМИ общеполитические и иные, согласно градации 3-й

• СМИ рекламные (если — для печатных изданий — более 40% объема занимает реклама)

Последние имеют очень большие тиражи и часто распространяются бесплатно.

Градация б

• СМИ качественные

• СМИ массовые

• СМИ бульварные

Здесь важно пояснить, что лично я весьма однозначно разделяю эти издания, хотя, во-первых, многие стыдятся правильной само-

154

идентификации, а во-вторых, некоторые довольно известные издания находятся в процессе перехода из одной категории в другую (как правило, по нисходящей — от качественных к массовым, а от них — к бульварным — что вызвано конечно же стремлением к выживанию и получению максимальной прибыли).

Приведу простой, но очень показательный пример. Несколько лет назад одна известная певица родила ребенка. «Независимая газета», которой в то время руководил я, вообще не сообщила об этом. «Комсомольская правда» проинформировала читателей, но без излишних подробностей. «Московский комсомолец» напечатал заметку (обиходное наименование любого журналистского текста в печатных СМИ) на первой полосе с разного рода акушерскими подробностями.

Для меня совершенно очевидно, что один этот факт позволяет со всей определенностью квалифицировать «НГ» (того периода) как качественную газету, «КП» — как массовую, «МК» — как бульварную, хотя политическим темам отдают должное все три издания.

В связи с делением «бумажных» СМИ на качественные, массовые и бульварные (телевидение да и радио по определению относятся к массовым СМИ) важно отметить, что качественная пресса как бизнес изначально находится в менее выгодном положении. Гигантские в сравнении с качественными, например, газетами тиражи газет массовых и особенно бульварных делают издание последних делом прибыльным. Абсолютное большинство качественных газет (в меньшей степени это относится к качественным еженедельникам) убыточны, а следовательно их владельцы вынуждены дотировать их, ибо доходы от рекламы и продажи тиража не окупают расходы на издание качественных газет. Это не значит, что все качественные издания обречены на гибель. Ведь качественных газет, действующих как самостоятельные журналистские предприятия, фактически нет. Все они и на Западе, и за малым исключением у нас встроены в издательские корпорации, или, что фактически то же самое, медиахолдинги. И убытки от издания качественной прессы покрываются прибылью от бульварных и массовых изданий, входящих в один холдинг. Даже самые преуспевающие и тиражные качественные издания Запада, как правило, сводят с дефицитом бюджета год или два из каждых трех. Но владельцы не закрывают их, ибо качественная пресса

155

обеспечивает такой уровень влияния политических элит и тех, кто принимает решения, на общественное мнение, что политические и имиджевые дивиденты от ее издания окупают прямые финансовые потери.

В сегодняшней России мне не известна ни одна качественная газета, которая до сих пор, что бы по этому поводу публично и заявляли их редакции, являлась сама по себе хотя бы самоокупаемым, а не то что прибыльным изданием. Однако эти газеты, дотируемые их владельцами, продолжают выходить.

Градация 7

• СМИ политически неангажированные (редкий тип в современной России)

• СМИ политически ангажированные

• СМИ партийные (без официальной привязки) — наиболее яркий пример: журнал «Новое время» — очевидно партийный еженедельник «Партии Гайдара-Чубайса».

• СМИ — партийные органы

Градация 8

относится в основном к печатным СМИ

• СМИ общеполитические, или СМИ общего интереса

• СМИ экономические

• СМИ военно-политические

• СМИ информационные (становится всё больше)

• СМИ спортивные

• СМИ сатирические

• СМИ, посвященные культурной тематике (довольно распространенный в России тип печатных

СМИ)

• СМИ религиозные (активно развивающийся тип новых российских СМИ)

Градация 9

• СМИ традиционные (существовавшие в советский период)

• СМИ новые (возникшие в связи с появлением в 1990 году Закона о печати СССР, отменившего цензуру и провозгласившего заявительный характер регистрации СМИ)

156

Градация 10

относится только к печатным СМИ

• ежедневная газета (5 или б дней в неделю)

• ежедневная газета с приложениями (в том числе субботним и/или воскресным), выходящими в корпусе основного издания

• еженедельная газета (архаичный, сохранившийся с советских времен тип издания; в России до сих пор довольно распространен среди качественных изданий, хотя на Западе чаще всего это издания бульварные, так называемые таблоиды)

• иллюстрированный еженедельник (бурно расцветающий тип издания)

• ежемесячный «толстый» журнал — по старому советскому неофициальному определению — литературный или общеполитический журнал

• ежемесячный глянцевый (гламурный) журнал

Градация 11

• национально-нейтральные СМИ

• националистические СМИ

Градация 12

• СМИ профессиональные

• СМИ маргинальные

Можно привести и другие видовые градации (например, издания на русском и на других языках, а также двуязычные издания; цветные газеты и черно-белые; детские, молодежные издания и издания для взрослых; издания информационные и развлекательные; исключительно музыкальные СМИ — чаще всего это радиостанции, и т. п.), но я перечислил те, что в принципе исчерпывают собой всё богатство тех русских СМИ, в которых сегодня делается журналистика в России и с помощью которых можно квалифицировать и дифференцировать (через ряд определений) любое более или менее известное российское СМИ. Я не выделил градацию СМИ (печатных) по тиражу. В принципе, это

157

очень важно, но пока в России цифры тиража, например, газеты, мало о чем говорят (кроме как о прибыли). Издание с очень большим тиражом может быть куда менее влиятельным, чем издание со сравнительно невысоким тиражом. Самые тиражные издания России — это, с одной стороны, абсолютно не влиятельные новые бульварные газеты, а с другой — и достаточно влиятельные, и маловлиятельные традиционные газеты, даже сохранившие свои советские названия.

Так или иначе, но весь этот сонм изданий, конкурируя друг с другом, обеспечивает, как я уже говорил, реальность существования свободы слова и свободы печати в России.

Закончив с типологией российских СМИ, вернусь к теме конкуренции.

Итак, СМИ как профессиональные журналистские структуры конкурируют друг с другом за то, чтобы сообщить о событиях и прокомментировать их раньше, лучше и интереснее других.

Как предприятия, то есть бизнес-структуры, СМИ конкурируют за максимальный охват аудитории и за прибыль, деньги. В целом среди журналистских структур идет конкуренция еще и за известность своего СМИ, его авторитетность. Здесь дело не только в бизнесе.

Очень известное СМИ, даже вполне пустое, никто не может проигнорировать. Вот почему многие политики вынуждены давать интервью бульварным изданиям, ибо знают, что в случае отказа может последовать месть: журналисты бульварного издания найдут возможность рассказать о слишком разборчивом политике нечто такое, от чего потом долго не отмоешься.

Авторитет издания важен потому, что в случае наличия такого авторитета к нему будут прислушиваться люди, которые принимают решения, — и тиражность издания при этом практически не важна.

Материальное благополучие позволяет изданию существовать, то есть оставаться элементом журналистского сообщества. При этом важны не размеры заработков журналистов (в бульварных изданиях журналисты чаще всего получают больше, чем в качественных, но с этим легко смиряется тот, для кого авторитетность важнее больших денег), а просто сама возможность того, чтобы издание выходило, а его сотрудники не испьггывали мате-

158

риальной нужды, заставляющей их искать другое, пусть даже менее престижное место работы.

Словом, журналистика — это соревнование, причем повседневное, ибо конкуренция на информационном поле не прекращается ни днем, ни ночью, ни в будни, ни в праздники.

Из этого следует один важный вывод, касающийся, в частности, моральных проблем журналистской деятельности. В своей перманентной заряженности на конкуренцию журналистика во многом схожа со спортом.

Представим себе такую ситуацию. Идет трансляция с Олимпийских игр. На беговой дорожке шесть спортсменов. Дается старт. И телекомментатор начинает свой репортаж так:

— Дорогие зрители. Вы видите, как бегут спортсмены. Но я прошу оператора показать крупным планом не того, кто бежит первым. Это плохой человек. Он бьет жену, а вчера обругал тренера. Зато тот, кто бежит последним, — исключительно хороший и честный человек. Он прекрасный семьянин, переводит старушек через дорогу и никогда не грубит.

Первыми бы, услышав такой текст в эфире, возмутились зрители. В момент соревнования им важно видеть того, кто бежит первым, а не того, кто отстает, хотя и является образцом высокой морали.

Начальство в тот же день уволит такого телекомментатора за профнепригодность и, скорее всего, посчитает, что он просто идиот.

Удивятся и сами спортсмены, в том числе и тот, о ком столь пекся комментатор, — в момент соревнования отстающий спортсмен думал о том, что отстает, а не о своей добропорядочности. Более того, публичные рассуждения о ней в момент соревнований лишь подчеркнули тот факт, что он не первый, а последний.

Такова и журналистика.

И АУДИТОРИЯ (ЧИТАТЕЛИ, СЛУШАТЕЛИ, ЗРИТЕЛИ), И ГЛАВНЫЕ РЕДАКТОРЫ (ТРЕНЕРЫ) ЖДУТ ОТ ЖУРНАЛИСТОВ НЕ МОРАЛЬНОЙ ЧИСТОТЫ, А ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ УСПЕХОВ, ПОБЕД НАД КОНКУРЕНТАМИ.

159

Мораль, как это часто бывает в жизни, отходит на второй план. Вряд ли какой-либо главный редактор уволит того, кто пишет быстрее, лучше и интереснее других, являясь не слишком порядочным, и заменит его на честного человека, но профессионального неудачника.

Это, однако, не означает, что моральные категории вовсе не имеют отношения к журналистике, просто в ней значимы не столько общечеловеческие, сколько профессиональные моральные принципы, в том числе внутрицеховые. Например, если два журналиста из разных, конкурирующих изданий одновременно узнают о каком-то событии, то считается профессионально неприличным приписать эту информацию только себе или в тайне от коллеги раньше него передать новость в свою редакцию.

Многие общечеловеческие моральные нормы действуют в журналистике, правда, не всегда и порой в специфичных формах. В разных местах этого курса лекций я еще приведу соответствующие примеры, а возможно, даже посвящу теме «Моральные нормы в журналистике» специальную лекцию. Я еще не решил, ибо тема эта довольно обширна, крайне субъективна, а главное — чрезмерно нравоучительна в любом изложении, что, как правило, отталкивает и читателей, и слушателей.

В завершение же данной лекции хочу перечислить, с минимальными пояснениями, наиболее распространенные в настоящее время приемы недобросовестной конкуренции, постоянно используемые в российских СМИ. Эти приемы в своей совокупности хорошо характеризуют ту атмосферу, которая царит сегодня в российской журналистике как в бизнесе.

Использование административного ресурса,

Использование административного ресурса, то есть властных возможностей структур, стоящих за теми или иными СМИ, для увеличения подписки, распространения или сбора рекламы, снижения ставок аренды помещений, оплаты типографских услуг и т. п.

Фальсификация показателей тиража

ФАЛЬСИФИКАЦИЯ ПОКАЗАТЕЛЕЙ ТИРАЖА изданий в сторону, естественно, завышения для повышения значимости издания в глазах аудитории и особенно рекламодателей. Объем тиража вообще-то легко проверяется. Фальсификация этих данных является нарушением сразу нескольких законов (о СМИ, о правах потре-

160

бителей и т. п.), но мне не известен ни один случай наказания за эти нарушения, хотя на них идут некоторые даже весьма известные издания.

Переманивание сотрудников на основе неадекватного (иногда многократного) завышения уровня оплаты.

Переманивание сотрудников на основе неадекватного (иногда многократного) завышения УРОВНЯ ОПЛАТЫ. Владельцы российских СМИ при пассивности различных профессиональных объединений журналистов до сих пор не позволяют установить в системе СМИ единые ставки зарплаты (тарифные соглашения). В 1994 или 1995 году я предлагал сделать это на заседании Гильдии главных редакторов и издателей России, но поддержки, по понятным причинам, не получил.

Рекламирование одних СМИ другими СМИ по демпинговым расценкам на основе внугрикорпоративных возможностей,

Рекламирование одних СМИ другими СМИ по демпинговым расценкам на основе внуг-РИКОРПОРАТИВНЫХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ, возникающих в рамках того или иного медиахолдинга. Речь в первую очередь идет о рекламе на телевидении, где реклама «чужих» печатных СМИ размещается по максимальным расценкам, а «своих» — по минимальным.

Размещение под видом журналистских материалов рекламных по сути текстов за оплату наличными деньгами, не проходящими через бухгалтерию.

Размещение под видом журналистских материалов рекламных по сути текстов за оплату наличными деньгами, не проходящими через бухгалтерию. Позволяет избегать налогообложения и тем самым экономить значительные средства, чего не могут себе позволить добросовестные конкуренты.

Все перечисленные приемы недобросовестной конкуренции связаны с функционированием СМИ как хоть и специфических, но предприятий (субъектов хозяйственной деятельности). Собственно журналистские приемы недобросовестной конкуренции тоже существуют. Я бы выделил несколько основных.

Проникновение к официальным (то есть в принципе общедоступным) источникам информации на основе эксклюзивности

Проникновение к официальным (то есть в принципе общедоступным) источникам информации НА ОСНОВЕ ЭКСКЛЮЗИВНОСТИ С помощью нелегальной оплаты предоставления информации либо в обмен на другие негласно предоставляемые средствами массовой информации услуги.

Трудно определяемый плагиат — приписывание себе добытой другими СМИ

ТРУДНО ОПРЕДЕЛЯЕМЫЙ ПЛАГИАТ — приписывание себе добытой другими СМИ эксклюзивной информации или даже фрагментов

161

текстов, комментирующих эту информацию. Как правило, этим приемом пользуются более мощные и известные СМИ по отношению к менее значимым: телевидение по отношению к прессе, центральные издания по отношению к региональным и местным, известные журналисты по отношению к рядовым.

Использование преимуществ времени выхода издания.

Использование преимуществ времени выхода издания. Представим, что три журналиста — из газеты, с телевидения и из информационного агентства одновременно получают какую-либо эксклюзивную информацию. Теоретически, в том числе и следуя профессиональной этике, тот из них, кто объективно имеет возможность раньше других предать эту информацию гласности (естественно, это представитель информагентства, работающего в непрерывном режиме), должен сообщить, что он получил ее вместе и одновременно с коллегами из двух других СМИ, но в реальности это происходит крайне редко.

Информационные агентства иногда используют и другой, более циничный прием. Агентства подписываются на всю более или менее значимую прессу и получают эти издания гораздо раньше, чем большинство подписчиков. Если сотрудник информационного агентства увидел в полученной им ночью или рано утром газете какую-либо эксклюзивную информацию, то он делает звонок своему источнику, который подтверждает данную информацию (ведь она уже практически обнародована), и информационное агентство передает эту новость от своего имени, не упоминая реальный источник своей осведомленности.

Естественно, ярким примером недобросовестной конкуренции является ПЛАГИАТ, который могут использовать журналисты любых СМИ, в том числе и печатных, приписывая себе, например, оригинальные выводы и умозаключения, почерпнутые в публичных и непубличных выступлениях экспертов, а также своих телевизионных коллег.

Вообще надо признать, что при сегодняшних грандиозных объемах информационных потоков (как собственно информационных, так и комментарийных), идущих по каналам всех СМИ, проблема плагиата становится всё более и более эфемерной, хотя, конечно, уважающий себя профессиональный журналист никогда не опустится до того, чтобы сознательно, без ссылки на

162

первоисточник, воспользоваться добытой другим информацией (если только она уже не стала общеизвестной) или чужим умозаключением.

Здесь бы я сформулировал очередную максиму журналистики, отметив при этом, что в журналистике, как внутренне крайне противоречивой системе, некоторые нормы и правила могут прямо противоречить друг другу. Итак:

НИКОГДА НЕ ПРЕНЕБРЕГАЙТЕ ССЫЛКАМИ НА ИСТОЧНИКИ УПОМИНАЕМЫХ ВАМИ ФАКТОВ И ВЫВОДОВ, ИБО ЭТО, ВО-ПЕРВЫХ, НЕ ТОЛЬКО НЕ УМАЛЯЕТ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ВАШЕЙ ОСВЕДОМЛЕННОСТИ, А НАПРОТИВ - ПОДЧЕРКИВАЕТ ЕЕ; ВО-ВТОРЫХ, ПОЗВОЛЯЕТ ВАМ ЗАСТРАХОВАТЬСЯ ОТ ЧУЖИХ ПРОКОЛОВ, КОТОРЫЕ СЛУЧАЮТСЯ С САМЫМИ АВТОРИТЕТНЫМИ ИСТОЧНИКАМИ ИНФОРМАЦИИ И КОММЕНТАТОРАМИ; В-ТРЕТЬИХ, ВЫЗЫВАЕТ ПУСТЬ ДАЖЕ СКРЫВАЕМОЕ УВАЖЕНИЕ КОЛЛЕГ, ПРАВДА, ПРОЯВЛЯЮЩЕЕСЯ ПОРОЙ В НЕАДЕКВАТНЫХ ФОРМАХ, ВНЕШНЕ ДЕМОНСТРИРУЮЩИХ ПРЯМО ПРОТИВОПОЛОЖНОЕ.

Эту максиму я бы дополнил еще одной, раскрывающей предыдущую:

БУДУЧИ БЕЗУПРЕЧНЫМ В ССЫЛКАХ НА ЧУЖИЕ ИСТОЧНИКИ ИНФОРМАЦИИ И АРГУМЕНТАЦИЮ, ВЫ ПОЛУЧАЕТЕ УНИКАЛЬНУЮ ВОЗМОЖНОСТЬ ВЫДАВАТЬ АУДИТОРИИ СОБСТВЕННУЮ ЭКСКЛЮЗИВНУЮ ИНФОРМАЦИЮ И СОБСТВЕННЫЕ ОРИГИНАЛЬНЫЕ ОЦЕНКИ, ОДНОВРЕМЕННО ГАРАНТИРУЯ МАКСИМАЛЬНОЕ СОБЛЮДЕНИЕ СВОИХ ПРАВ И НА ПЕРВОЕ, И НА ВТОРОЕ.

Наконец, последний из наиболее распространенных приемов недобросовестной конкуренции — это подрыв со стороны конкурентов доверия к тому или иному СМИ или журналисту путем клеветы или использования не относящихся к делу реальных или фальсифицированных фактов из его жизни. Этот прием не специфически журналистский — он используется в среде всех конкурентных публичных профессий: например, в политике и художественно-артистической среде. Я сам не раз сталкивался с подобными попытками по отношению к себе или возглавлявшейся мною газете. Один пример очень показателен для наших СМИ и нашей политики соответствующего периода. Поэтому коротко расскажу о нем. Весной 1998 года, как известно, политическая

163

стабильность в России была нарушена тем, что премьер-министр Виктор Черномырдин был отправлен в отставку. Закулисные интриги, разыгравшиеся после этой отставки, явно демонстрировали неадекватность поведения Бориса Ельцина как президента страны. Эта проблема активно обсуждалась в узких политических кругах, но в СМИ отражения не находила. Тогда я решил написать статью, в которой предлагался бы выход из сложившегося положения. Статья была озаглавлена «Вопрос о власти (1)», и в ней предлагалось создать Временный Государственный Совет, дабы в случае нужды законным путем ограничить власть Ельцина. Важной проблемой было то, кто должен возглавить этот Совет. Незадолго до публикации статьи я случайно встретился в аэропорту Шереметьево с Григорием Явлинским. Мы довольно долго обсуждали этот вопрос. И Явлинский первым назвал нужную фамилию: Примаков. Я вполне согласился с этим и даже попросил Григория Явлинского разрешения упомянуть его в моей статье как человека, предложившего именно кандидатуру Примакова. Но как раз этого Явлинский попросил не делать.

На второй день после публикации моей статьи газета «Коммерсантъ» опубликовала довольно пространный ее разбор, сделав следующий вывод: Березовский разработал план государственного переворота и поручил Третьякову прозондировать реакцию общественности на этот план. Всё это было полной ложью от начала и до конца. Я очень резко, с использованием почти непарламентских выражений, ответил «Коммерсанту» (тот, кстати, на сей раз промолчал).

История с этой статьей имела два продолжения — одно почти прямое, о котором я, наверное, в подходящем месте еще расскажу. Второе — косвенное. Через год главный редактор «Коммерсанта», очевидно, как минимум, одобривший текст, оклеветавший меня, в результате уже внутрикоммерсантовской провокации был снят со своего поста. Кстати, за то, что поддержал действия того же самого Евгения Примакова, но уже ставшего премьер-министром.

Конечно, далеко не всегда в подобных историях удается восстановить и отстоять истину (тем более редки случаи пусть и запоздалого непреднамеренного отмщения), но иного способа, как бороться за себя, свое имя и имя своего издания, я не знаю.

164

Отталкиваясь от профессионального и жизненного опыта и несколько отрешаясь от норм общечеловеческой и профессиональной морали, я осмелился бы сформулировать в связи с рассказанным такую максиму:

ПРИ АКТИВНОМ И ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННОМ ИСПОЛЬЗОВАНИИ ПРОТИВ ВАС ИЛИ ВАШЕГО СМИ ПРИЕМОВ НЕДОБРОСОВЕСТНОЙ КОНКУРЕНЦИИ И ВЫ ИМЕЕТЕ ПРАВО НА РАЗОВОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ АНАЛОГИЧНЫХ МЕР, ЕСЛИ КОНКУРЕНТ НЕ ОСТАВЛЯЕТ ВАМ ИНОЙ ВОЗМОЖНОСТИ, А ЛЕГАЛЬНЫЕ (НАПРИМЕР, СУДЕБНЫЕ) МЕТОДЫ ОБОРОНЫ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЮТСЯ ВАМ ДОСТАТОЧНО ЭФФЕКТИВНЫМИ.

В конце концов у вас и у вашего СМИ есть только одно — доброе и уважаемое имя, авторитет (всё остальное — производное от этого). А свое доброе имя, если на него кто-либо покушается, можно и должно защищать всеми методами и до конца. Даже совсем малоизвестному журналисту или изданию остаться без доброго (в той или иной мере) имени — значит вообще выпасть из системы СМИ, обречь себя на профессиональную смерть. А это — против естественного закона функционирования всякой живой системы. Она всегда борется за самосохранение и даже за экспансию.

В данной лекции я неизбежно касался некоторых проблем, которые крайне важны в журналистике как системе, работающей с информацией и конкурирующей внутри себя по поводу информации. А информация, по крайней мере та, что передается по каналам СМИ, может быть правдивой, ложной и сочетающей правду и ложь в разных, иногда достаточно причудливых комбинациях.

О правде и лжи в журналистике, этих альфе и омеге современных СМИ, я и расскажу в следующей лекции.

165

Лекция 8. Правда, ложь, обман и умолчание в журналистике

В ряде предыдущих лекций я много раз и неизбежно касался проблемы соотношения правды и лжи в СМИ. И это понятно — в каком-то смысле к этому соотношению сводятся все проблемы журналистики, а категории «правда», «ложь», «обман» (как сознательная ложь) и «умолчание» (формально не ложь, а просто отсутствие всей или части правды), может быть, самые фундаментальные в теории журналистики, а их практическое использование в конкретных текстах — суть работы журналиста.

Если изготовить четыре штампа с буквами «п», «л», «о» и «у» и попробовать промаркировать ими, исходя из содержания, материалы той или иной газеты или эфирной папки той или иной телепрограммы, то мы наилучшим образом сможем и дифференцировать разные СМИ (по политическим и иным пристрастиям, видовой и корпоративной принадлежности, квалификации журналистского корпуса и т. п.), и — главное — самым естественным образом сможем оценить уровень объективности и беспристрастности разных СМИ. Но штампов таких никто под рукой не держит. Да и некогда этим заниматься читателям и зрителям.

Теории журналистики любой направленности так или иначе, но признают фундаментальную важность категорий «правда» и «ложь», однако теории и практика, естественно, сильно расходятся.

Советская (коммунистическая) теория журналистики, исторически и содержательно построенная на фундаменте критики соответствующих «буржуазных» (либеральных) теорий («свобо-

166

да буржуазной прессы есть свобода служения крупному капиталу и свобода обмана трудящихся», Владимир Ленин), категориями «правда» и «объективность» отнюдь не пренебрегала. Однако в догматику этой (советской) теории сразу же закладывались корректирующие категории. Например, классовость — признание приоритета классового интереса по отношению ко всем остальным, в том числе и по отношению к «объективности». Отсюда — очень популярная в свое время в нашей стране формула «классовая правда», то есть та правда, которая у каждого класса своя, а следовательно, что в общем-то верно, неизбежно несовпадение «правды пролетарской» и «правды буржуазной». Кстати, в этом смысле коммунистическая теория (по крайней мере, в начале XX века) была честнее «буржуазных», ибо прямо признавала, что абсолютной объективности не могут добиться, если даже хотят, ни буржуазные журналисты (но они в этом не признаются), ни коммунистические, но последние не скрывают своей ангажированности. Конечно, необходимо отметить, что коммунистическая теория все-таки считала свою «классовую правду» ближе к общечеловеческой. На то же претендовали и либеральные теории. К концу XX века спор коммунистами был проигран, но, надо думать, не до конца.

Еще одной категорией, корректирующей «правдивость», «объективность» СМИ в советской теории журналистики, была «партийность» — упрощенно говоря, правило использования только той «правды», которая отвечает интересам коммунистической партии. В общем-то и в этом советская теория была более откровенной и честной, ибо конечно же внепартийных политических СМИ в мире практически нет (не в смысле формальной привязанности к конкретным партийным структурам, естественно).

Я бы, кстати, сказал так: советская (ленинская) теория журналистики была честнее (объективнее, научнее) западных, а практика конечно же наоборот. Честность советской теории нивелировалась монополизмом и тотальностью ее практического применения.

Самым изощренным методом решить реально ощущаемую всеми, в том числе и теоретиками, проблему постоянного использования в СМИ лжи стала попытка советских ученых развести понятия «правда» и «истина». Суть метода такова: правда отно-

167

сительна, то есть у каждого своя. Следовательно, объективно возникает много «правд», и то, что оппонентом ощущается как «ложь», ты сам вполне искренне можешь считать своей правдой (например, классовой). А вот истина — абсолютна и едина. Однако ее, истину, большинство ныне живущих людей не знают. Правда (та или иная) есть всего лишь степень приближения к истине как к идеальной (полной) правде. Таким образом, актуальную ложь (или тем более обман) текущей журналистской практики теоретики коммунистической печати считали либо неизбежной ошибкой не до конца постигших истину людей, либо, напротив, правдой, воспринимаемой несознательной частью общества в качестве лжи лишь потому, что это та правда, которая в наибольшей степени приближается к недоступной пока большинству истине.

Между прочим, лично я считаю эту теорию наиболее точно описывающей реальность, ибо большинство некоммунистических теорий колеблются между двумя полюсами. Первый — у каждого своя правда, а потому максимальное приближение к ней — плюрализм мнений, то есть плюрализм правд. Это, впрочем, не снимает проблему доминирования одной из правд в каждый конкретный момент в сознании аудитории, да и в СМИ, которые это сознание и формируют. Второй полюс — правда факта. Задача журналистики — просто сообщать о всем случившемся, ничего не добавляя от себя, кроме как в выделенных в отдельные тексты комментариях. Отсюда родился знаменитый девиз всей англосаксонской журналистики: «Факты священны, комментарии свободны».

Можно ли свести коммунистическую и либеральную теории правд воедино? На мой взгляд, можно. Просто соединив коммунистическую теорию с либеральной практикой, что в реальной жизни и происходит.

Если обратиться опять же к англосаксонской политико-правовой афористике, то конечно же нет ни одного СМИ, которое могло бы утверждать, что каждый день и по всякой проблеме оно говорит всю правду, только правду и ничего кроме правды. И дело, конечно, не в том, что ложь или недоговоренность в СМИ, как и в неформальном общении людей, возникает из-за добросовестных ошибок, незнания, невнимательности, неопытности. Эти

168

факторы я не буду разбирать, хотя и они играют некоторую роль, но, естественно, не только в журналистике, а оттого это не специфические факторы.

Специфически журналистской проблемой работы СМИ с фактами, то есть информацией о реальных событиях, является то, что в кинематографе называется монтажом, а в СМИ — подачей материалов. Одно и то же событие, текстуально одинаково описанное, имеет совершенно разное влияние на общественное мнение и сознание, если ему отдана первая страница издания или, напротив, — одна из дальних в глубине номера. Расположенные рядом с объективным информационным сообщением комментарии (даже самые свободные, даже альтернативные) могут совершенно уничтожить эту объективность. И так далее.

Наконец, крайне важны общий информационный фон и общий контекст, на которые накладывается то или иное сообщение в данном СМИ и во всех значимых для данного общества СМИ.

А кроме того, мощь нынешних СМИ, как известно, такова, что они сами создают «факты» буквально из ничего. Что это? Ложь или правда?

С помощью всего отмеченного любая ложь в СМИ может превратиться в правду, и, разумеется, наоборот. Об этом и необходимо поговорить.

Итак, если все-таки попытаться воспользоваться приемом маркировки текстов четырьмя штемпелями «п», «л», «о» и «у» применительно к всего лишь одному номеру любой даже самой объективной газеты, то в итоге мы получим в прямом смысле весьма пеструю картину.

Но эту картину нужно суметь объективно и беспристрастно проанализировать.

Как вы, надеюсь, помните, я не считаю, что единственной и главной функцией журналистики является информирование общества, граждан, населения. При этом, разумеется, имеется в виду, что информирование это объективное — на основе лозунга «Все факты, достойные внимания» (еще одна англосаксонская максима, афористично выражающая претензию свободных западных СМИ на беспристрастность и объективность).

169

Если исходить из единственности этой функции журналистики, то, естественно, ложь, обман и даже умолчание, если они встречаются в СМИ (а они встречаются, причем перманентно и регулярно), то всё это — нарушение нормы. Почему, однако, эти нарушения так многочисленны?

Выйти из порочного круга этой якобы загадки можно только в том случае, если признать, как считаю я, что у журналистики есть и иные, кроме информирования общества, функции. Напомню их. Это еще, как минимум, функции: интегрирования (объединения) общества, донесение до власти мнения общества по тем или иным вопросам, а также — управление обществом со стороны власти, социализация подрастающих поколений и даже функция развлечения.

И вот если учесть наличие хотя бы последних трех функций, то уже нет нужды стеснительно или с натужным (и часто притворным) гневом относить ни обман, ни ложь, ни умолчание к аномалиям, злоупотреблениям или случайным ошибкам. В этом случае, кстати, не возникает необходимость проводить какой-то особый водораздел между, с одной стороны, качественными и, с другой стороны, массовыми и бульварными СМИ, причем так, будто это вообще два разных социальных института. Как общественный институт СМИ едины. Просто информационная, интеграционная и позитивная социализаторская функции в основном осуществляются качественными СМИ (некоторыми газетами и еженедельниками, а также отдельными теле- и радиопрограммами), а остальные — в основном массовыми и бульварными. Это

— большая часть прессы и практически всё телевидение (за исключением отдельных программ), ибо телевидение — по определению массовое средство массовой информации.

Управление обществом конечно же требует и лжи, и обмана. Об умолчании и говорить нечего. Социализация и интеграция тоже не обходятся без некоторых из этих информационных приемов. А уж развлечения чаще всего просто построены на лжи и обмане.

В связи со сказанным совершенно отпадает необходимость теоретизировать о причинах появления лживых сообщений в бульварных СМИ. Мы же не удивляемся тому, что публику обманывают (называя это фокусами) в цирке.

170

Поэтому есть смысл разбирать функционирование правды, лжи и присных в качественных и маскирующихся под оные СМИ.

Начнем с, казалось бы, простого вопроса: а зачем, собственно, в СМИ публикуют правду? Не все ответы на этот вопрос, а их несколько, очевидны.

Первый. СМИ публикуют правду, то есть правдивую информацию о случившемся, чтобы быть средствами массовой информации. Это понятно.

Второй ответ. СМИ публикуют правду для того, чтобы демонстрировать качество своей работы, ибо генеральное отношение к СМИ у аудитории складывается все-таки на основе критерия информированности данного издания или телеканала. Если журналисты газеты, которую я читаю, или передачи, которую я смотрю, знают многое, значит, они передадут эти знания мне и я буду более информирован, чем те, кто смотрит другие передачи и читает другие газеты. Много информации, но всякий раз неточной или ложной, лишают СМИ привлекательности на рынке. Это — конкурентностный аспект использования правды в СМИ.

Третий ответ уже более интересен. Все сегодняшние теоретики сходятся в том, что обладание информацией есть одно из наиболее мощных ныне проявлений власти. В более широком смысле — влияния. Тот, кто информирован, тот влиятелен. СМИ отдает — через свою информацию — часть своего влияния каждому члену своей аудитории.

Но, поставляя влияние (через обладание информацией) своей аудитории, СМИ, разумеется, не лишают этого влияния и самих себя. Более того, они укрепляют свою влиятельность — им верят: сначала в информации, потом в комментариях, наконец — в рекомендациях. Как и что делать, как себя вести и как, например, голосовать.

Так из «голой» информации возникает не чисто информационный аспект воздействия на аудиторию.

Но есть еще один ответ на вопрос, зачем СМИ публикуют (оглашают) правду: первоначально этот ответ вам покажется натянутым или даже провокационным. Но и мы только в начале нашего анализа.

171

Итак, четвертый ответ — СМИ публикуют правду, чтобы однажды, когда они ее не опубликуют или даже опубликуют ложь, аудитория этого не заметила, а когда им понадобится опубликовать обман, аудитория приняла бы его за правду. (Частный вариант этого случая — публикация правды одновременно с ложью, помещенной в том же тексте, для прикрытия и сокрытия лживости лжи.)

Есть и пятый ответ: правду, например не отвечающую принципу «все факты, достойные освещения», публикуют, чтобы воздействовать (повлиять) на ход каких-то событий. Самое распространенное употребление правды в этом плане — с целью борьбы с общественными пороками или публичными фигурами, представляющими, по мнению журналиста, или редакции, или — внимание! — владельца данного СМИ, угрозу для общества. Или — части общества. Или — опять внимание! — угрозы для владельца данного СМИ.

В знаменитых информационных войнах в России в 1997— 2000 годах использовалось очень много правды, не только правды, но и правды тоже. И, между прочим, благодаря этим войнам общество действительно узнало много «фактов, достойных освещения». Но почему-то почти все комментаторы сошлись во мнении, что эти войны велись не ради общественного блага, и СМИ в тех войнах не исполняли роль беспристрастных информаторов общества.

Наиболее показательна знаменитая история с демонстрацией пленки, которая зафиксировала похождения человека, «похожего на генерального прокурора». А ведь это лишь одна из десятков подобных историй, где использовалась правда.

К этому моменту, не к прокурору, а к правде о прокуроре, я еще вернусь, а пока ответим на совсем простой вопрос: когда и зачем СМИ используют умолчание? Тут всего один и вполне очевидный вариант ответа: когда не хочется что-то публиковать. Это может быть плохая информация о себе, своих друзьях, своей корпорации, своей стране — список бесконечен, либо, напротив, хорошая информация (хорошая правда) о твоих врагах, оппонентах и т. д.

Между прочим, однажды своим студентам в МГИМО я дал задание написать сочинение на тему, где всего лучше скрыться от

172

внимания или воздействия СМИ, если это возможно в принципе. Размышления студентов оказались крайне показательными. Абсолютное большинство сочинений, естественно, сводились к тому, что от воздействия СМИ нельзя скрыться нигде и никогда. Редкие открытия содержались всего в двух-трех сочинениях. Во-первых, конечно, нашелся студент, который сообщил, что существование СМИ можно просто игнорировать: не читать газет, не слушать радио, не смотреть телевидение. В общем это верно, но такая жизнь анахорета вообще выводит тебя из существования внутри общества. Более интересным был ответ одной студентки: она предположила, что в отношениях матери с маленьким ребенком отсутствует фактор влияния СМИ. Если отбросить медицинско-гигиенические советы (в том числе и по каналам рекламы, распространяемой в СМИ), то это верно. Обобщая, можно сказать, что

ЛЮБОЕ СИЛЬНОЕ ЧУВСТВО, ПРЕЖДЕ ВСЕГО ЛЮБОВЬ, ВЫВОДИТ ЧЕЛОВЕКА ИЗ-ПОД ВЛИЯНИЯ СМИ, - ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ИЗ-ПОД ВЛИЯНИЯ ПО ПОВОДУ ОТНОШЕНИЙ С ОБЪЕКТОМ ЭТОГО СИЛЬНОГО ЧУВСТВА.

Но самый интересный ответ содержался еще в одном сочинении. Его автор предположил, что надежнее всего от влияния и воздействия СМИ можно спрятаться внутри самих СМИ. Я бы сказал, что автор данного сочинения проявил отнюдь не студенческую прозорливость. Действительно, менее всего СМИ и работающие в них журналисты расположены рассказывать правду о собственных тайнах, если даже эта правда крайне значима для общества. Это настолько принципиальное утверждение, что я сформулирую его в виде максимы:

НИ ОДНО СРЕДСТВО МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ТРЕБУЮЩЕЕ ОГЛАШЕНИЯ ВСЕЙ ПРАВДЫ, ТОЛЬКО ПРАВДЫ И НИЧЕГО ИНОГО, КРОМЕ ПРАВДЫ, О ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИЛИ ПОВЕДЕНИИ КАКОГО-ЛИБО ИНСТИТУТА ИЛИ ЧЕЛОВЕКА, НИКОГДА НЕ РАССКАЖЕТ ВСЕЙ ПРАВДЫ (И ДАЛЕЕ -ПО ФОРМУЛЕ) О СЕБЕ.

Об этом стоит задуматься любителям публично рассуждать об особой моральности или особом правдолюбии журналистов, СМИ вообще. Я же вернусь к прерванному анализу умолчания.

173

Практика умолчания не предполагает, что те, кто этим приемом пользуются, просто игнорируют какие-либо факты, из-за чего общество всего лишь не подозревает об их существовании. Умолчание может быть весьма активным и даже агрессивным приемом. Почему?

Дело в том, что, хотя нынешние СМИ в России и тотальны (как система), они не монопольны, во всяком случае по отношению к некоторым, не полностью их контролирующим политическим или иным центрам власти. То, о чем умалчивают одни СМИ, может появляться либо непосредственно в сфере общественного внимания (молва), либо в других СМИ — пусть в виде слухов, или предположений, или даже точной информации, но со ссылкой на источник, «который пожелал остаться неизвестным». Кроме того, не станем забывать, что в системе современных СМИ работают миллионы людей. Информация, которая стала кому-то известна внутри этой системы, но по каким-то соображениям (внешняя или внутренняя цензура) не появилась на экранах телевизоров или страницах газет, вполне может очень широко разойтись по неформальным каналам и в условиях конкуренции вырваться наружу в том или ином маргинальном или бульварном издании. Иногда это специально делают лица, заинтересованные в распространении этой информации (так называемая утечка или, грубее, — слив информации). А далее путем ссылок на уже состоявшуюся публикацию, хоть и в не вполне заслуживающем доверия издании, данную информацию можно вывести на уровень серьезных СМИ. Целенаправленно и регулярно такой работой занимаются спецслужбы и пиарагентства.

В случае легализации таким образом ранее скрываемой информации люди или силы, которые не заинтересованы в разглашении данных фактов, вынуждены выбирать одну из двух тактик: либо продолжать не реагировать на нежеланную информацию, либо, когда это невозможно (например, вопрос об этом задается публично или в прямом эфире, который сейчас активно используется во всех электронных СМИ), отреагировать, но так, чтобы и не подтверждать информацию и не опровергать ее впрямую (чтобы в дальнейшем не попасться на лжи).

И вот в этом случае действия того, кто стремится что-то замолчать, становятся агрессивными либо по отношению к источ-

174

нику информации (если он даже анонимен), либо, что чаще, по отношению к тому, кто просто, не имея никакого специального эгоистического интереса, хочет узнать правду.

Если утаиваемая (замалчиваемая) информация касается государства, то, как правило, объяснение того, почему она не разглашается, сводится к защите высших интересов государства. Соответственно, замалчиваемое объявляется тайной (военной, государственной, коммерческой), а те, кто требуют или даже просто просят точной информации, — людьми, стремящимися эту тайну нарушить.

Если же утаиваемая информация относится к отдельному человеку, то попытка что-либо прояснить объявляется нарушением права на частную жизнь.

Примеры государственной агрессивности при использовании метода умалчивания хорошо известны каждому. Стоит вспомнить, например, аварию подлодки «Курск» или захват и освобождение заложников на представлении мюзикла «Норд-Ост».

Примеров второго рода тоже немало. Приведу один диалог (крайне типичный), который произошел в ходе реальной телепрограммы. Героем программы был очень известный тележурналист.

Программа шла в прямом эфире и включала звонки телезрителей. Один из вопросов, выведенных в эфир, звучал так:

— Правда ли, что вы получаете такую-то (далее была названа конкретная сумма в десятки тысяч долларов)зарплату?

Ответ:

— Я не скажу, сколько я получаю, так как это мое частное дело и вас оно не касается. Во всяком

случае, это не та сумма, что вы называете.

Ответ был дан в весьма назидательном тоне, с явным желанием продемонстрировать телезрителю и всем остальным, что подобные вопросы не просто бестактны, а фактически незаконны.

При подобных ответах часто звучат и ссылки на то, что в «цивилизованных» странах таких вопросов не задают и всё это — «советские» привычки.

175

Вся эта аргументация не выдерживает критики, более того — противоречит как раз нормам политической жизни «цивилизованных», то есть западных, стран.

Конечно, на Западе не принято публично интересоваться заработками частных лиц. Но это относится лишь к действительно частным лицам, а отнюдь не к публичным фигурам, к которым безусловно относятся все влиятельные в обществе персоны, в том числе — и наиболее известные журналисты. Более того, правила публичной политической жизни на Западе (хотя эти правила и нарушаются, но, разумеется, не отменяются) предполагают, что общество имеет право знать и об источниках доходов самых влиятельных публичных фигур, и о размерах этих доходов. Дело не в точных цифрах (хотя на Западе размер заработка это еще и статус того, кто его получает, — поэтому многие, наоборот, стараются предать гласности и даже преувеличить реальный размер своих доходов), а в порядке этих цифр. Все-таки уровень твоего заработка — это показатель того, к какому классу или слою общества ты относишься, каковы, следовательно, твои общественные и политические интересы.

Чем руководствуются те или иные политические и публичные фигуры России, интерпретирующие желание общества узнать об источниках и размерах их доходов как неправомерную попытку вмешаться в их частную жизнь, каждый может легко объяснить сам. Но, конечно, это не только опасения навести на себя рэкетиров или грабителей. Я же обращаю ваше внимание в данном случае на сам журналистский прием (то есть прием, используемый в СМИ в первую очередь для засекречивания собственных доходов и доходов своих сотрудников) — прием агрессивного оформления умалчивания той или иной информации.

В этом месте, видимо, логично рассмотреть и классический пример коллизии вокруг права на частную жизнь из новейшей политической истории России и российской журналистики. Речь, разумеется, о знаменитой видеопленке, на которой запечатлены интимные отношения «человека, похожего на генпрокурора», и двух проституток.

С точки зрения гражданского права, конечно же этот эпизод — не более чем частное дело «генпрокурора», а показ этой пленки

176

по телевидению — вмешательство в его личную жизнь. И, следовательно, пресса поступила и аморально, и противоправно, прокрутив эту пленку в эфире.

Однако не менее очевидны и те обстоятельства, которые позволяли журналистам давать эту пленку в эфир с чистой совестью и пренебрегая возможными гражданско-правовыми последствиями для себя.

Во-первых, должностное и публичное лицо такого уровня, как генеральный прокурор, не имеет право на участие в подобных историях, ибо это очевидно наносит ущерб авторитету должности, которую это лицо занимает, и государству как институту.

Во-вторых, ясно, что данная пленка может использоваться не только прессой, но и преступниками, причем уже не для публичного, а для тайного давления на служебные действия «генпрокурора». Позволив себе расслабиться с проститутками, «генпрокурор», кстати, продемонстрировал свой непрофессионализм, ибо таким образом сам вложил оружие против себя в руки лиц, заинтересованных в нелегальном контроле его действий.

В-третьих, выяснилось, что интимные услуги оплачивались не самим героем пленки, а кем-то другим, что еще больше усугубило зависимость «генпрокурора» от посторонних лиц, а он, как известно, должен зависеть только от закона.

Конечно, правда о «генпрокуроре» использовалась в конкретных политических целях, а не для того, чтобы просто обеспечить невозможность шантажа этого должностного лица кем-либо. Но, строго говоря, это уже другой вопрос.

Мотивы поступка тех, кто принимал решение об обнародовании видеопленки, в данной ситуации могли быть и абсолютно благородными и бескорыстными, и совершенно корыстными. Ясно, однако, что если бы даже никакой корысти не присутствовало, то, во-первых, журналист должен был в интересах общества опубликовать полученные сведения; во-вторых, он должен был склониться к этому решению даже в том случае, если бы знал, что те, кто передал ему такую пленку, ведут собственную политическую игру против данного должностного лица.

Последнее, разумеется, должно быть результатом взвешивания плюсов и минусов того или иного решения, но неизменным остается одно — приоритетной проблемой здесь являются не мо-

177

тивы действий журналиста, а общественное зло, созданное должностным лицом, и профессиональная обязанность журналиста это зло разоблачить.

Моральные проблемы в журналистике, как и во всякой иной публичной профессии, возникают постоянно. Более того — фактически моральные проблемы журналистики совпадают с профессиональными. И в этом — главная коллизия. Ибо моральные проблемы имеют (в идеале, конечно) императивно определяемые решения (согласно библейским заповедям и основанным на них моральным нормам). А профессиональные решения куда более гибки, инструментальны, прагматичны. Именно здесь объективно и возникает вечно существующая (с момента возникновения журналистики) аморальная составляющая качественно исполняемых журналистом его профессиональных обязанностей.

ВСЯКАЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ МОРАЛЬ, В ТОМ ЧИСЛЕ И ЖУРНАЛИСТСКАЯ, ЕСТЬ ОТСТУПЛЕНИЕ ОТ ИДЕАЛЬНОЙ МОРАЛИ РОВНО НА ТУ ДИСТАНЦИЮ, КОТОРАЯ ТРЕБУЕТСЯ ДЛЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ВЫПОЛНЕНИЯ СВОЕЙ РАБОТЫ. ИМЕННО ЭТО СОЗДАЕТ РЕАЛЬНУЮ, А НЕ МИФИЧЕСКУЮ АМОРАЛЬНОСТЬ ЛЮБОЙ ПРОФЕССИИ. ЖУРНАЛИСТИКА В ЦЕЛОМ АМОРАЛЬНА РОВНО В ТОЙ МЕРЕ, В КАКОЙ ОНА ПРОФЕССИОНАЛЬНА. ТОТ, КТО В ЭТОЙ МАКСИМЕ ВИДИТ ОСОБО ЦИНИЧНОЕ ПРИЗНАНИЕ, ПУСТЬ ВСПОМНИТ ПАЛАЧА (ЕСЛИ ЗАКОНОДАТЕЛЬНО ТАКАЯ ПРОФЕССИЯ СОХРАНЯЕТСЯ В ОБЩЕСТВЕ). ЗАДАЙТЕСЬ ВОПРОСОМ: АМОРАЛЕН ЛИ ОН САМ ИЛИ ОБЩЕСТВО (ЗАКОН), ВОСТРЕБУЮЩЕЕ ЭТУ ПРОФЕССИЮ?

Вот почему журналист, крадущий деньги, аморален. А журналист, крадущий важную для общества информацию, если иначе ее получить нельзя, может быть, и не морален, но и не аморален.

Теперь, после того, как я озадачил вас столь циничными откровениями, очень легко шагнуть к теме лжи и обмана. И я помогу вам сделать этот шаг.

Итак, ложь и обман. Вообще-то это довольно близкие понятия, а в определенном контексте прямо синонимичные, но я предлагаю не вдаваться в лингвистические тонкости. Будем считать (для удобства), что ложь — это просто неправда, о чем может и не знать или не подозревать тот, кто эту ложь оглашает. А вот обман — это информация, сообщение, не только осознаваемое как

178

ложь теми, кто его сочиняет или распространяет, — но и целенаправленно в этом качестве используемое.

Если таким образом отделить ложь от обмана, то можно утверждать, что ложью СМИ просто переполнены, а обман встречается гораздо реже, что несколько облагораживает работу журналистов.

Начнем со лжи.

Прежде всего отделим ложь, сочиненную самим журналистом, ото лжи, которую он может использовать в своих текстах не по своей вине.

Источник информации, кажущийся надежным и авторитетным, может оснастить журналиста лживой информацией. Конечно, есть известные правила верификации такой информации, а именно:

• подтверждение ее, как минимум, из двух независимых друг от друга источников;

• проверка незаинтересованности источника информации в ее содержании;

• сопоставление полученной информации с уже известной по этой теме;

• проверка достоверности полученной информации у авторитетных экспертов;

• затребование у источника информации дополнительных деталей, подтверждающих истинность основного сообщения.

Однако в реальной жизни, в условиях жесткой конкуренции и цейтнота, в которых приходится принимать решение, особенно если полученная информация очень важна, но не взрывоопасна для общества, а ее гипотетическая лживость не грозит слишком серьезными, в случае публикации, последствиями для репутации СМИ (правда, репутация бульварных СМИ состоит как раз в их скандальности) или правовыми последствиями, большая часть этих правил или все они не соблюдаются.

Журналист, если даже он сам абсолютно объективен и честен, в лучшем случае полагается на свой опыт, на свою интуицию, на правдоподобность полученной информации. Короче, он действует

179

по известному правилу: если это выглядит, как рыба, пахнет, как рыба, да еще получено от продавца рыбы, то конечно же это рыба.

Разумеется, всегда — в случае необходимости — найдутся специалисты, которые сумеют, зная эту формулу, всучить журналисту под видом рыбы дохлую кошку, но прямой вины журналиста здесь усмотреть нельзя.

А теперь перейдем к той информации, которую журналист добывает сам, и рассмотрим его ответственность в чистом виде.

Впрочем, еще одна оговорка: а что значит сам? Сам — это чаще всего всё равно у каких-то людей (которые могут обмануть или обманываются сами) или из каких-то документов (которые тоже составляются людьми, которые, в свою очередь, могут обмануть или... и так далее). Если министр финансов говорит вам, что бюджет государства, в правительстве которого он служит, составляет 87 155 244 521 доллар, вы конечно же, скорее всего, не будете даже сверять эту цифру с данными официальной статистики. Тем более вам не придет в голову этот бюджет пересчитывать — да и возможности у журналиста такой нет. Авторитет и очевидная компетентность источника информации фактически являются для вас гарантией истинности самой информации.

А разве министры не врут?

Это утрированный пример, но это все-таки пример, подтверждающий, что уверенность в том, что ты получил информацию сам, — это в какой-то степени всегда большее или меньшее преувеличение, заблуждение или тот же самообман.

Но теперь забудем об этом. И вернемся к нормальному, то есть нормально объективному, нормально честному и нормально не заинтересованному в каких-либо искажениях истины журналисту. И перечислим случаи, когда он может поместить в свой текст ложь (неправду, неполную правду и т. п.) — незлонамеренно:

• журналиста ввел в заблуждение авторитетный источник информации;

• ошибка или добросовестное заблуждение самого журналиста;

• досочинение недостающих для полноты картины фактов на основе предшествующего опыта, здравого смысла, разного рода аналогий;

180

• игра слов, особенно в заголовках, которая, если взять заголовок отдельно от текста, либо искажает картину произошедшего, либо вообще создает впечатление о том, что произошло совсем иное событие;

• использование архивных фотографий или видеокадров без указания их происхождения как иллюстраций к свежим событиям; это уже можно было бы отнести к сознательному обману, но в данном случае я имею в виду такое иллюстрирование, которое в принципе стыкуется с сутью и формой произошедшего, то есть в общем-то не наносит ущерба пониманию того, что произошло;

• выдача некомпетентных или случайных мнений и свидетельств за компетентные и закономерные путем завышения статуса «эксперта» или «свидетеля», а чаще — путем неупоминания этого статуса;

• дезавуирование истинности сообщения путем справедливой, но негативной характеристики его источника; то же, но в обратную сторону: нивелировка сомнительности информации ссылкой на справедливо позитивную характеристику источника;

• добросовестная пропаганда, то есть исключительно идейное, неосознанное, но тенденциозное преподнесение фактов или оценок, вызванное не желанием исказить правду, а субъективной верой в истинность собственной интерпретации фактов;

• преднамеренная фальсификация фактической или содержательной стороны события, раскрываемая самим автором текста в его последних строках, — чаще всего используется как литературный, публицистический или пропагандистский прием;

• умолчание о каких-либо важных элементах события, связанное либо с цензурными ограничениями, либо с нежеланием конкретного журналиста или СМИ упоминать факты, как правило, позитивно характеризующие какое-либо лицо или структуру.

В общем-то последнее по списку — это тоже обман, но его я отношу к более «мягкой» категории «ложь» по той причине, что

181

инициатор такого умолчания в принципе не стремится обмануть аудиторию. Он лишь выбрасывает неудовлетворяющий его факт как несущественный.

Можно выделять и иные категории непреднамеренной лжи в журналистских текстах (вплоть до опечаток, случайным образом искажающих содержание описываемых событий), но всё это будет той или иной разновидностью уже перечисленного.

Теперь посмотрим, когда и зачем журналисты или СМИ в целом публикуют ложь целенаправленно, пытаются намеренно обмануть аудиторию.

Первые два пункта (я уже упоминал о них тогда, когда рассказывал о методах недобросовестной конкуренции) не относятся к сущностным проблемам собственно журналистики, но такая ложь столь распространена сегодня в СМИ, что, во-первых, ее нельзя не отметить, а во-вторых, в силу своей всеох-ватности и абсолютной очевидности для самих сотрудников СМИ, этот обман определенным образом деформирует внутренние представления о моральном и аморальном в журналистской среде.

1. Фальсификация показателей тиражей печатных изданий — для привлечения рекламодателей и повышения авторитета издания в глазах аудитории и лиц, принимающих решения.

2. Публикация за плату под видом журналистских произведений видеосюжетов или текстов, составленных пиарагентствами или иными аналогичными структурами, в пользу тех, кто оплачивает размещение этих текстов или видеосюжетов.

3. Недобросовестная пропаганда, то есть целенаправленное и осознанное искажение фактов и составление тенденциозных комментариев — комплексная форма обмана, используемая сегодня государством (по крайней мере, в России) гораздо реже, чем иными субъектами политической, экономической и медийной деятельности. Цель — исключительно защита собственных эгоистических корпоративных интересов в ущерб общественным или любым иным.

4. «Добродетельный» обман — комплексные обманные действия, основанные на формуле «цель оправдывает средства», то есть го-

182

товность вводить в заблуждение аудиторию сегодня ради достижения общего или общественного блага в будущем.

Наиболее яркий пример такого «добродетельного» обмана — антикоммунистическая кампания в российских СМИ во время подготовки и проведения выборов президента в 1996 году. Правда, далеко не всегда есть основания верить в искренность тех, кто идет на «добродетельный» обман в СМИ. Хотя бы потому, что, как правило, он сочетается с получением вполне конкретных выгод, в том числе и собственно финансовых.

Далее перейдем к некоторым более конкретным (некомплексным) формам и методам обмана, разновидностей которого вообще-то очень много, о чем каждый может легко судить по собственной житейской практике.

5. Безобидный обман — как правило, используется для повышения в глазах аудитории статуса своего СМИ или самого журналиста.

Казалось бы, то же самое, что завышение реального тиража. Однако махинации с тиражом — вещь, имеющая серьезные последствия разного рода: перераспределение рекламных потоков, долговременное введение аудитории в заблуждение, между прочим — это еще и правонарушение. Безобидный же обман — это некая разновидность фанаберии, хвастовства. Типичный, очень часто встречающийся пример — использование одного из самых любимых журналистских словечек «эксклюзив», то есть уникальная информация (текст, чаще всего — интервью, имеющийся в данный момент только у данного СМИ или журналиста). Бывает, что в один и тот же день выходят две, а то и три газеты, в которых интервью одного и того же лица промаркировано рубрикой «эксклюзив» или фразой «Сегодня мы публикуем эксклюзивное интервью X». Никакого вреда никому такой обман не приносит.

6. Намеренное сокрытие истинного источника своей осведомленности с целью маскировки факта работы данного журналиста (или СМИ в целом) на внешние по отношению к журналистике институты и организации — спецслужбы, коммерческие структуры, даже преступные организации. Это — очень, увы, распространенная форма обмана. И, что понятно, очень небезобидная.

183

В профессиональной среде, как правило, хорошо известно, кто из журналистов регулярно используется «внешними силами» не просто для «слива информации», а для целенаправленной деятельности под прикрытием своего СМИ фактически в качестве агента какой-то из этих «внешних сил».

Такие журналисты очень часто являются авторами громких разоблачительных (в том числе и справедливых) публикаций и так называемых журналистских расследований. Но всю или всю главную информацию, обнародуемую по итогам таких «расследований», эти журналисты добывают не собственным трудом, а получают от спецслужб или коммерческих структур, заинтересованных в «разоблачении» конкурентов.

Строго говоря, речь идет о работе тем или иным способом внедренного в СМИ или завербованного среди его сотрудников агента «внешней силы», действующего под личиной журналиста.

Среди московских журналистов с громким именем профессионалам известны не менее 3—4 таких агентов, уже не вольных в своих действиях. Спорадически на этом поприще подвизаются десятки журналистов.

7. Все остальные виды обмана в СМИ можно обозначить разными словами, конкретное содержание которых не меняет сути дела: дезинформация, клевета, диффамация и т. п.

Можно лишь выделить некоторые, в общем-то несущественные различия в целях, преследуемых обманными действиями журналистов и СМИ:

• преувеличение достоинств кого-либо или чего-либо или приписывание несуществующих достоинств;

• прямо противоположная цель — преуменьшение чьих-либо достоинств или приписывание кому-либо реально отсутствующих недостатков или даже преступлений.

Эти две цели, собственно, главные. Остальное — промежуточные, этапы достижения главных:

• попытка вызвать сомнение в чьих-либо достоинствах методом раскрытия мнимых или реальных недостатков или

184

проступков этого персонажа, не имеющих прямого отношения к делу, по поводу которого обман вводится в действие;

• попытка вывести тот или иной персонаж публичной жизни из себя при помощи публикации абсурдных, фантастических или трудно опровергаемых прямых или косвенных обвинений;

• попытка с помощью обмана (клеветы) отвести внимание общественности от каких-то фактов, в разглашении которых не заинтересованы инициаторы данного обмана;

• обман как «спусковой крючок» привлечения внимания к какому-либо субъекту, прежде находившемуся в тени.

Дам небольшое пояснение к этому, последнему, пункту. Такое использование обмана имеет как негативное, так и позитивное целеполагание. В первом случае цель — «разоблачение» кого-то или чего-то, но СМИ по каким-то причинам не решается само опубликовать имеющиеся у нее компрометирующие материалы. Однако известно, что, если кто-то сделает первый шаг, пусть даже самый «безобидный», компромат будет рано или поздно использован кем-то другим.

«Позитивное» целеполагание в таком использовании обмана — это распространение положительных слухов о самом себе или своем клиенте. Этим чаще всего пользуются звезды (потухающие) масскульта и политики — информация о баснословных заработках, выгодных и престижных сделках, встречах с высокими должностными лицами (президентом, премьер-министром), планах высоких назначений и т. п.

Вернусь к перечислению целей, ради достижения которых обман используется в журналистике:

• отвод внимания от истинных целей той или иной публикации или от ее реального источника;

• клевета в чистом виде — размещение ложной информации, имеющей и первой и конечной целью нанесение максимального ущерба кому-либо или чему-либо;

• наконец, отказ в публичном признании своих ошибок и даже лжи.

185

Не слишком разнообразны формы маскировки или прикрытия обмана. Его подают в виде слухов, делая соответствующие оговорки; давая ссылки на анонимные или трудно верифицируемые источники информации (секретные досье, архивные документы, умерших людей, документы, находящиеся в других странах, и т. п.); приводя «документальные подтверждения», лишь внешне производящие впечатление таковых (известная история по компрометации в 1993 году Александра Руцкого, тогда еще вицепрезидента России, путем демонстрации «трастовых договоров», как позже выяснилось — полностью фальсифицированных, которыми он якобы передоверял распоряжение своими нелегально полученными деньгами третьим лицам за рубежом). Используются также ссылки на столь высокие авторитеты, которые никогда не будут опровергать эти сведения, данные к тому же в предположительной или общеутвердительной форме: «Как известно, президент Путин недолюбливает политика X» или «Скорее всего, в Кремле У никогда не был». Смешно или абсурдно в ответ на такие выпады просить президента послать в газету письмо с подтверждением того, что всё в действительности наоборот — «как раз политику X он доверяет», или предъявлять редакции СМИ корешки пропусков в Кремль, которые подтвердят реальность твоего частого посещения этой сакральной обители власти.

Отдельно выделим обман аудитории, возникающий как результат желания отдельных СМИ и журналистов во что бы то ни стало привлечь к себе внимание. Здесь в ход идет многое: сочинение фальшивых интервью со знаменитостями; плагиат из малодоступных источников; утверждения о том, что данное СМИ или данный журналист когда-то впервые обнародовал то, что другим стало известно только сейчас, или совершенно точно и ранее других спрогнозировал только что случившееся событие; сообщения о вообще не имевших место событиях, заговорах, интригах — с соблюдением внешней правдоподобности описываемого.

И конечно же одним из наиболее распространенных видов обмана, к которому не причастны сами журналисты, а формально и редакции, но который приходит к нам через СМИ, является публикация очевидно лживых рекламных объявлений, всяческих астрологических прогнозов и т. п.

186

В последнее время многое из перечисленного (но далеко не всё) встречается реже, ибо начала работать судебная система. В начале же 90-х годов большинство изданий, особо последовательно этой линии придерживалась газета «Коммерсантъ», просто отказывались печатать какие-либо опровержения на свои тексты, даже когда в редакции понимали, что опубликована прямая ложь. Я хорошо знаю это, ибо ко мне в «Независимую газету» десятки раз обращались те, кто не мог напечатать свои не то что «иные мнения», но даже и иные, реальные факты в ответ на ошибочные публикации в тех или иных изданиях.

Более того, в тот период в невыгодном положении оказывался как раз тот, кто признавал и исправлял свои ошибки. Это правило я завел в «Независимой газете». А так как журналисты много ошибаются и нередко врут, результатом этого волевого решения стало то, что «НГ» довольно часто, причем не в укромных местах, публиковала исправления своих ошибок и извинения за них. И конкурирующие издания, скрывавшие от читателей свои ошибки, не стеснялись при всяком удобном случае писать, что «Независимая газета» чаще других ошибается, потому и вынуждена так часто извиняться. Это была прямая ложь коллег, но здесь я возвращаю вас к предшествующей лекции, где речь, в частности, шла и о недобросовестной конкуренции.

Я обременил данным пассажем эту лекцию не только с целью проиллюстрировать один из видов обмана в СМИ, но и затем, чтобы сформулировать очередную максиму журналистики, которую многие посчитают вообще невозможной для выполнения. Здесь я могу только согласиться с тем, что эта норма очень опасна для тех, кто имеет смелость ей следовать. А максима такова:

ПЛОХО ОШИБАТЬСЯ, НО ЕЩЕ ХУЖЕ И КРАЙНЕ ГЛУПО УПОРСТВОВАТЬ В СВОИХ ОШИБКАХ И НЕ ПРИЗНАВАТЬ ИХ. ПРАВДА, ДЕЛАЯ ЭТО ПУБЛИЧНО, СЛЕДУЕТ ВСЕГДА БЫТЬ ГОТОВЫМ К ТОМУ, ЧТО ВАШЕЙ ЩЕПЕТИЛЬНОСТЬЮ ПОСТАРАЮТСЯ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ВАШИ КОНКУРЕНТЫ, ВРАГИ, А ПОРОЙ ДАЖЕ И ДРУЗЬЯ.

Возвращаясь к собственно моральным проблемам, возникающим перед журналистами, я бы сформулировал еще одну максиму журналистики (уже золотую):

187

ПОСКОЛЬКУ НИКТО ИЗ ЖУРНАЛИСТОВ НЕ МОЖЕТ ЗАРЕЧЬСЯ ОТ ТОГО, ЧТОБЫ НЕ БЫТЬ ВЫНУЖДЕННЫМ ОДНАЖДЫ ПРИБЕГНУТЬ К ОБМАНУ, ОТВЕДИТЕ СЕБЕ В НАЧАЛЕ СВОЕЙ КАРЬЕРЫ ПРАВО ВСЕГО НА ТРИ ТАКИХ ПОСТУПКА. И ПОСКОЛЬКУ ВАША ЖИЗНЬ В ЖУРНАЛИСТИКЕ БУДЕТ ДОЛГОЙ, СТАРАЙТЕСЬ КАК МОЖНО ДОЛЬШЕ ОТТЯГИВАТЬ ПЕРВЫЙ ТАКОЙ ОПЫТ, ИНАЧЕ ВЫ ПРЕЖДЕВРЕМЕННО ИСПОЛЬЗУЕТЕ ТО, К ЧЕМУ ВАМ, ВОЗМОЖНО, ЕЩЕ ПРИДЕТСЯ ПРИБЕГНУТЬ, А ЛИМИТ БУДЕТ УЖЕ ИСЧЕРПАН. ПОСЛЕДНЮЮ ТАКУЮ ВОЗМОЖНОСТЬ НАДО ВООБЩЕ ОСТАВИТЬ НА САМЫЙ КОНЕЦ СВОЕЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ЖИЗНИ.

И последняя — в этой лекции — максима:

ЛОЖЬ - СЛИШКОМ СИЛЬНОЕ ОРУЖИЕ. И ИНОГДА ЕЮ ВСЕ-ТАКИ ПРИХОДИТСЯ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ В ЖУРНАЛИСТИКЕ, ПОЛЬЗОВАТЬСЯ СОЗНАТЕЛЬНО И ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННО. НО ПОСКОЛЬКУ ЭТО СЛИШКОМ СИЛЬНОЕ ОРУЖИЕ, ЕГО НЕЛЬЗЯ ПУСКАТЬ В ДЕЛО БЕЗ САМОЙ КРАЙНЕЙ НУЖДЫ. ВПРОЧЕМ, ПРАВДА - ОРУЖИЕ ЕЩЕ БОЛЕЕ СИЛЬНОЕ. НО УДОБНОЕ ТЕМ, ЧТО ИМ МОЖНО ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЧАСТО. ЧАСТО, НО НЕ ВСЕГДА.

Дойдя до конца этой лекции, я решил, что нет смысла читать еще одну, специальную, лекцию о моральных проблемах журналистики. Основные моральные проблемы мною уже перечислены и сформулированы. Других я коснусь в тех местах моего курса, где они естественным образом проявятся. А главное, в общем-то, сводится к довольно простой вещи: все моральные проблемы каждый человек решает сам и только так, как это свойственно лично ему в рамках его взаимоотношений с окружающими и обществом в целом. Одни моральны только под страхом репрессий (пусть чисто профессиональных), другие... — впрочем, вы и сами это знаете.

Журналистика — не лучшая блюстительница общественной морали, особенно сегодня. Но морализаторством она занимается охотно. Сам я этого не терплю. Может быть, потому, что лично знал и знаю кое-кого из самых больших «моралистов» в СМИ. Как вы понимаете, многие из них в жизни не демонстрируют и десятой доли того, что постоянно, со страниц газет и с экранов телевизоров требуют от других.

Справедливости ради надо сказать, что 90-е годы были не лучшими для расцвета морали как в России вообще, так и в рос-

188

сийской журналистике в частности. Заработки большинства журналистов даже в Москве были более чем скромными, и многие — по одной этой причине — вынуждены были пускаться во все тяжкие. Самым безобидным при этом была работа под двумя крышами: в каком-нибудь известном русском СМИ (ради интереса, престижа и более свободного доступа к российским политикам) и одновременно подработка в западных изданиях и информационных агентствах (их московских бюро) — это ради денег. Причем информация для западников доставалась под прикрытием удостоверения СМИ отечественного. Конечно, никакой моральной кодекс, ни общечеловеческий, ни профессиональный, этого не допускает

— ведь от своих русских главных редакторов всё это держалось в секрете. Разгадать который, впрочем, по некоторым признакам и особенностям поведения журналистов, этим грешащих, было нетрудно.

Только-только эта система стала разрушаться, как появилась новая напасть. В России народился пиар и как грибы после дождя стали возникать соответствующие агентства. Тут уже не было никаких приличий — западники хоть не заставляли нелегально пропихивать нужные им тексты в те СМИ, где официально числились их наемные журналисты.

Словом, еще не пришло время всерьез говорить о морали в русской журналистике. Когда журналисту не на что прилично одеться или даже накормить семью, не до моральных принципов.

Это не означает, что поведение всех журналистов и всегда было сугубо аморальным. Но разного рода этические кодексы, хартии и воззвания, принимавшиеся пачками в 90-е годы в разных редакциях и в целом корпорацией, у знающего человека конечно же ничего кроме саркастической улыбки вызвать не могли. Хотя и они, эти кодексы и хартии, тоже были нужны. Как теоретическая фиксация некоего морального уровня, опускаться ниже которого нельзя, или, по крайней мере, ради понимания того, что не стоит своей аморальностью бахвалиться.

Закончу на этом. А в следующий раз поговорим о реальных знаниях и журналистике. Обладание ими, кстати, помогает если и не решать многие проблемы, в том числе и моральные, то хотя бы избегать столкновения с некоторыми из них.

189

Лекция 9. Журналистика и реальное знание

К довольно многочисленным определениям журналистики, уже данным мною, я бы добавил еще

одно:

ЖУРНАЛИСТИКА ЕСТЬ ПРОСВЕЩЕННЫЙ ДИЛЕТАНТИЗМ.

Это очень важное и для понимания этой профессии, и для овладения ею определение. Оно, кстати, имеет и несколько иной вид в известном утверждении, что журналист знает понемногу обо всем, не обладая фундаментальными знаниями ни о чем.

В формуле просвещенный дилетантизм главное слово просвещенный, ибо дилетантизм есть просто констатация реальности, медицинский факт, как любят выражаться сейчас. Просвещенность журналистского дилетантизма состоит в том, что, во-первых, это все-таки дилетантизм не поверхностный, не верхоглядский; он основан более на знании, пусть и ограниченном, чем на незнании; во-вторых, хороший журналист ощущает, более того - осознает ограниченность своего знания (следовательно, и ограниченность своего анализа); в-третьих, журналистская просвещенность состоит в действиях, направленных на преодоление своего дилетантизма для себя лично и для аудитории. Первое выражается в постоянном, хоть и бессистемном самообразовании (в том числе и через собственно журналистику), второе — в том, что всякий раз, когда собственных знаний журналисту для капитальной и объективной оценки реальности не хватает, он ради интересов аудитории обращается к настоящим специалистам, к экспертам, к носителям знания фундаментального, академического, или хотя бы оперативного, технологического.

190

ЖУРНАЛИСТ, НЕ ОБРАЩАЮЩИЙСЯ К РЕАЛЬНОМУ ЗНАНИЮ, ОПАСЕН КАК ОБЩЕСТВЕННЫЙ ТИП. ОН НЕ ТОЛЬКО АСОЦИАЛЕН, НО ЧАСТО И АНТИСОЦИАЛЕН.

Напомню, что, с одной стороны, журналист наделен привилегией быть голосом общества, с другой — он воздействует на это общество. И в том, и в другом случае НЕВЕЖЕСТВО журналистов воздействует и на верхи, и на низы общества — именно потому, что журналист априори носит звание образованного и культурного человека. Во что, конечно, трудно поверить, когда порой слышишь, какой абсолютно антинаучный бред несут аудитории по каналам СМИ, то есть с помощью журналистов, всякого рода прорицатели, астрологи, знахари и обычные невежды, увенчанные известностью телезвезд. Да и сами журналисты нередко приобщаются в своем псевдоанализе к когорте этих любимцев СМИ. Еще в начале

XX века, анализируя наступление такого воинствующего невежества (а ведь тогда СМИ еще не были так всеохватны), блестящий Ортега-и-Гассет писал:

«Оторопь берет, когда люди вполне культурные трактуют злободневную тему. Словно заскорузлые крестьянские пальцы вылавливают со стола иголку. К политическим и социальным вопросам они приступают с таким набором допотопных понятий, какой годился в дело двести лет назад для преодоления трудностей в двести раз легче».

Какими реальными знаниями должен обладать журналист (при самокритичной оценке их уровня) в объемах больших, чем знания его аудитории?

В первую очередь, это, конечно, не профессиональные навыки, с помощью которых можно нести в массовую аудиторию как благо (знание и нравственные ориентиры), так и зло (невежество и аморализм). Профессиональные навыки — не более чем инструмент.

Журналист прежде всего должен превосходить аудиторию в академическом знании. Ибо он есть сегодня, как я уже говорил, и элемент системы просвещения, идущего по каналам СМИ.

Первое, что здесь надо отметить, это родной язык. К сожалению, явно ухудшаемый, упрощаемый и вульгаризируемый се-

191

годня именно посредством СМИ. Безусловно, к сегодняшней языковой практике очень многих (думаю, большинства) журналистов, большинства героев СМИ, диктующих всяческую, в том числе и языковую, моду массам, можно отнести характеристику, данную тем же Ортегой-и-Гассетом разговорному языку времен заката Римской империи, так называемой «вульгарной латыни». Ортега пишет, что можно только ужаснуться «немыслимому упрощению грамматики по сравнению с классической латынью. Сочная индоевропейская сложность, которую сохранял язык верхов, была вытеснена плебейским говором, упрощенным и легким, но при этом, или скорее поэтому, грубо механическим, как рабочий инструмент, с невнятной и приблизительной грамматикой — наугад и невпопад, как у детей. В общем, младенческий язык, детский лепет, неспособный ни гранить мысли, ни расцвечивать чувства. Язык, лишенный светотени, лишенный яркости и душевного жара, убогий язык, бредущий на ощупь».

Порча языка системой сегодняшних СМИ — отдельная и большая проблема, лично меня поражающая стремительностью своего обострения. По-моему, мы здесь просто приближаемся к языковой катастрофе. Тому, увы, есть и объективные причины.

Во-первых, язык нынешних СМИ — это по преимуществу язык устный, то есть по определению менее литературный, чем язык письменный.

Во-вторых, это конечно же следствие нашествия неофитов, непрофессионалов, профанов и графоманов, шагнувших в журналистику в годы гласности и демократии.

В-третьих, это следствие собственно демократии, на первом своем этапе всегда отрицающей всякий аристократизм, в том числе и лингвистический, и заимствующей из языка культурной элиты лишь отдельные «модные» слова. Именно СМИ, то есть журналисты, внедрили в современный русский язык практически всю уголовную лексику и даже грамматику: ведь сами бандиты все-таки редко выступают по телевизору. Впрочем, не только лексику, но и уголовную «культуру» поведения.

Из элитного лексикона современные русские журналисты, не умеющие ни творить родной язык, ни даже переводить на него с иностранного, ввели в нашу речь, в том числе и письменную, лишь многочисленные англицизмы.

192

В современной России сложилось самое превратное представление, в том числе — с помощью СМИ, о самом понятии «элита». Элитой у нас в СМИ называют сегодня исключительно (или чаще всего) просто самых известных людей, к которым в первую очередь относятся, естественно, звезды массовой культуры.

Я своими ушами и многократно слышал, как тележурналисты, общаясь с самой разнузданной попсой в телеэфире, не только называли их людьми светскими (что в данном случае, видимо, подразумевает участие в так называемых тусовках), но и пытались обсуждать с ними «светскую жизнь».

С одной стороны, вроде бы и понятно, что даже в сегодняшнем обществе настоящий свет таких личностей в свой круг не допускает. Но ведь, с другой стороны, массовой аудитории, в свете никогда не бывавшей, но верящей СМИ, представляется, что свет действительно таков. И она начинает подражать тому, что принято в этом «свете».

Всё больше и больше приживается в языке нашей журналистики выражение «имеет место быть». Запущенный когда-то (в советское время) высокообразованными интеллигентами иронический оборот, пародирующий бюрократически-простолюдинную фразеологию, от частоты употребления показался профанам-журналистам утонченным (светским) языковым оборотом — и употребляется теперь без всякой иронии в их авторской речи. И таких примеров множество.

Между тем в России немало высокообразованных и грамотно говорящих и пишущих журналистов и иных людей, выступающих в СМИ, но преобладают — невежественные эксплуататоры языкового богатства, не прочитавшие (ибо не чувствуют в этом нужды) даже самые элементарные инструкции по употреблению языка (учебники и словари).

Языковая проблема — наиболее ярко демонстрирует необходимость сопряжения журналистики с реальным знанием, но не исчерпывает ее.

Какие проблемы сегодня наиболее популярны, чаще всего обсуждаются в серьезных СМИ? Каждый легко перечислит их, что автоматически укажет на те области знания, в овладевании которыми со стороны журналистов испытывается наибольшая нужда, к сожалению, чаще всего неосознаваемая.

193

Это: политика (история политических учений и политология), социология (в том числе и теория и методика проведения опросов общественного мнения), история, общественная психология, культурология, религиоведение, этнография, демография и, наконец, этика.

Между тем, если судить по нашим СМИ, особенно бульварным, современные российские журналисты изучают в основном одну науку, точнее даже один раздел науки медицины — гинекологию.

Воистину чудовищны представления большинства сегодняшних персонажей, вещающих по каналам СМИ, об этических проблемах. Причем каждый второй из этих персонажей демонстрирует свою воцерковленность — с помощью крестов разной величины и упоминания двух-трех из десяти библейских заповедей.

Конечно, главная проблема сегодняшней России здесь лежит не в области журналистики, а в собственно идейной среде: сегодня в нашей стране отсутствуют все четыре необходимых компоненты, создающих целостность (но не единообразие) общественной мысли и морали: (1) метафизика -общефилософская теория (или идеология), (2) единство исторического знания (или философия истории), (3) национальная идея (цель) и (4) моральная доктрина.

Между тем журналисты, политики и звезды (увы, это теперь понятия одного ряда), практикующие общественную проповедь или публичный псевдоанализ, вынуждены касаться всех проблем, связанных с этими фундаментальными областями человеческого сознания. В силу того, что общество ждет именно от них ответов на волнующие его вопросы. И в силу того, что о чем-то, кроме собственной профессии, им всем нужно говорить, чтобы оправдывать свою особую роль в обществе.

Каков рецепт выхода из этого порочного круга, когда профаны проповедуют отсутствующие или случайно собранные профанным образом идеи? Пока новая идеология не возникнет — выход только в реальном знании, в академическом образовании тех, кто поступает на работу в СМИ. Вот почему я, не углубляясь далее в эту тему, просто предложу вашему вниманию составленный мною оптимальноидеальный список предметов, которые необходимо (в целях общественной безопасности) преподавать на факультетах журналистики в российских вузах. Думаю, в рамках данного курса этот список не нуждается в дополнительных комментариях.

194

Предметы, которые нужно преподавать на факультетах журналистики

Академические курсы

• русский язык (полный академический курс)

• русская литература (полный академический курс)

• зарубежная литература, западная (от античности до XX века включительно)

• российская история (полный академический курс)

• история политических учений (полный академический курс)

• история философии

• история русской журналистики (полный академический курс)

• история западной журналистики

• английский язык

• второй иностранный язык

Специальные курсы

обязательные

• история английской, американской или французской журналистики (на языке)

• история всемирного искусства

• логика

• основы риторики

• современные теории СМИ

• современная социология и методики проведения социологических исследований

• основы теории рекламы и массовой культуры

• общая теория журналистского мастерства

• система мировых СМИ в конце XX — начале XXI века

факультативные (4-5 на выбор)

• социальная психология

• геополитика и география

• военная история

195

• гражданское право России

• экономический анализ

• история этических учений

• демография и история семьи

• сатирические жанры литературы и журналистики

• искусство рецензирования

• современное естественнонаучное знание

• современные политтехнологии

• основы международного права

Курсы специализации

• тематические (экономическая журналистика, военная журналистика, спортивная журналистика

и т. д.)

• по типам СМИ (газетно-журнальная журналистика, радиожурналистика, тележурналистика, интернет-журналистика, СМИ потребительского рынка, фотожурналистика)

• технологические и технические курсы (редактирование, макетирование и верстка, телепрограммирование, операторская работа, фотоиллюстрирование)

Только на пути овладения этими науками, в первую очередь — до поступления на службу в СМИ, ибо иначе потребление знаний будет исключительно прагматическим, почерпнутым лишь для использования в сиюминутных целях, лежит категорически необходимое нам восстановление интеллектуального статуса печатного, а ныне, в эпоху телевидения, и произнесенного слова.

Иначе наши СМИ так и будут колебаться между двух крайностей, отчетливо наблюдаемых сегодня. С одной стороны — чистое невежество, с другой — демагогия, то есть спекулятивно используемое знание. И о том, и о другом, как всегда удачно, писал Ортега-и-Гассет, классический труд которого «Восстание масс» по сути описывает именно то, о чем я говорю в этой лекции — вытеснение из СМИ академической культуры масскультом. Потому более чем уместно еще раз процитировать великого испанского философа.

Итак, о демагогии:

196

«Сущность демагога — в его мышлении и в полной безответственности по отношению к тем мыслям, которыми он манипулирует и которые он не вынашивал, а взял напрокат у людей действительно мыслящих. Демагогия — это форма интеллектуального вырождения...»

О невежде:

«Раз и навсегда освящает он ту мешанину прописных истин, несвязных мыслей и просто словесного мусора, что скопилась в нем по воле случая, и навязывает ее везде и всюду, действуя по простоте душевной, а потому без страха и упрека».

Если всё это не о значительной части авторов и героев наших сегодняшних СМИ, то о ком же еще?!

В заключение этой лекции недурно сказать еще о двух вещах.

Первое (и это будет очередная максима):

ЖУРНАЛИСТУ НУЖНО ОБЛАДАТЬ НЕКОТОРЫМИ РЕАЛЬНЫМИ ЗНАНИЯМИ В ТОМ ЧИСЛЕ И ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ САМОМУ НЕВОЛЬНО НЕ ПОПАСТЬСЯ НА УДОЧКУ РАЗНОГО РОДА ШАРЛАТАНОВ, МАССОВО ВЫСТУПАЮЩИХ СЕГОДНЯ В КАЧЕСТВЕ ЭКСПЕРТОВ, И НЕ НЕСТИ, ДАЖЕ НЕ ПОДОЗРЕВАЯ ОБ ЭТОМ, ОКОЛОНАУЧНЫЙ И АНТИНАУЧНЫЙ БРЕД В ОБЩЕСТВО, А ТАКЖЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ РАЗОБЛАЧАТЬ ЭТИХ «ЭКСПЕРТОВ», ЕСЛИ ОНИ ДОСТИГЛИ СЛИШКОМ ВЫСОКОГО ОБ-

ЩЕСТВЕННОГО СТАТУСА.

Второе (тоже максима):

ЖУРНАЛИСТ, СЛИШКОМ МНОГО ЗНАЮЩИЙ О ТОМ, О ЧЕМ ОН ПИШЕТ, ТАК И НЕ ПРЕВРАТИВШИСЬ В УЧЕНОГО (ИБО НЕ УШЕЛ РАБОТАТЬ В НАУКУ), СТАНОВИТСЯ ОПАСНО ОДНОБОК И ТЕРЯЕТ ТУ ШИРОТУ КРУГОЗОРА, КОТОРАЯ ОТЛИЧАЕТ ЖУРНАЛИСТА (ОТЧАСТИ ПОПУЛЯРИЗАТОРА) ОТ УЗКОГО СПЕЦИАЛИСТА. НИКАКИЕ ЗНАНИЯ НЕ ОБЯЗЫВАЮТ ЖУРНАЛИСТА ПИСАТЬ НАУЧНЫЕ ТЕКСТЫ, ВЫДАВАЯ ИХ ЗА ЖУРНАЛИСТИКУ, ИБО В ЭТОМ СЛУЧАЕ АУДИТОРИЯ ПЕРЕСТАНЕТ ДОВЕРЯТЬ ЕМУ КАК ПРЕДСТАВИТЕЛЮ ОБЩЕСТВА В СФЕРЕ ПУБЛИЧНОЙ ЖИЗНИ, ПЕРЕСТАНЕТ СЧИТАТЬ ЕГО ЖУРНАЛИСТОМ.

Настоящий журналистский анализ, наиболее ярко проявляющийся в аналитических статьях, о которых мы обязательно по-

197

говорим отдельно, тем и отличается от научного, тем и хорош, что, опираясь на реальное знание, не обязан быть, более того — обязан не быть академическим, сухим, отрешенным от эмоций и злобы сегодняшнего дня. Журналист имеет право пропускать целые звенья в цепочке логических суждений (иначе он никогда не уложится в нужный объем и не сдаст свой текст вовремя), заменяя эти звенья адекватной по смыслу метафорой, примером из только что случившегося в жизни, даже публицистическим выпадом. Там, где ученый написал бы диссертацию, журналист должен написать статью, причем отнюдь не академическую. Журналист имеет право скользить по поверхности, но только в том случае, если он ощущает и хотя бы как-то знает глубины, под этой поверхностью лежащие. Там, где ученому нужно дать пять доказательств, журналист может обойтись одним. Но действительно доказательством, а не мифом из паранаучной брошюры.

В конце концов еще одно мое определение журналистики (кажется, я его уже приводил) как оперативной прикладной политологии и социологии — а это так и есть! — хорошо доказывает, что значат для журналиста реальные, в том числе академические, знания.

Нет основания завершать эту лекцию на совершенно пессимистической ноте. В последние годы на нашем телевидении (законодателе мод в сегодняшних СМИ) стали всё чаще и чаще появляться передачи серьезного и ответственного интеллектуального уровня — явный признак того, что какой-то перелом если и не произошел, то, по крайней мере, намечается. Тут нужно отметить, что создание телеканала «Культура», видимо, сыграло в этом решающую роль. Что, кстати, доказывает, как легко можно приступить к решению какой-то серьезной проблемы, просто создав площадку для ее решения, даже еще не осмыслив, как надо действовать.

Именно с канала «Культура» мода на новый интеллектуализм стала постепенно возвращаться на другие телеканалы, работающие на аудиторию в сотни и десятки миллионов людей и по-прежнему уделяющих главное внимание культуре массовой и профанным видам знания.

Некоторые, впрочем, скажут, что это заслуга не «Культуры», а НТВ. Я категорически не согласен. Не вдаваясь в детали, ска-

198

жу только, что интеллектуализм НТВ, безусловно присутствовавший в некоторых передачах этого канала (особенно политических) первого периода его существования (до вступления в медийные войны), затем истончился и далее НТВ работало лишь в формах более изощренной, чем другие федеральные каналы, массовой культуры.

Впрочем, надо признать, что современной журналистике вообще очень трудно работать в рамках реального знания. Прежде всего потому, что содержание нынешних СМИ в целом это скорее религия {неоязычество) и фольклор, чем наука. Об этом — в следующей лекции.

199

Лекция 10. Журналистика как религия и как фольклор

Тема, к которой я приступаю сегодня, грандиозна и обширна. В принципе, после долгих размышлений на сей счет, размышлений, основанных на постоянном соприкосновении с такими явлениями, как обман и ложь в журналистике, и феноменом веры людей в то, что говорят и пишут СМИ, несмотря на одновременную уверенность тех же людей в том, что газеты и телевидение «всё врут», после всего этого я бы считал нужным посвятить теме этой и следующей лекций отдельную книгу. Но разговор о журналистике как религии и фольклоре, на мой взгляд, сегодня слишком злободневен, чтобы ускользать в данном курсе от этой темы, пусть даже подъемной разве что для нескольких лет работы научного коллектива академической кафедры развернутого состава. Мне придется действовать одному и сразу. Да что делать?

У меня нет никакой возможности давать собственные определения религии, да и необходимости в этом нет. Всё главное о религии уже сказано, а сказанное — обобщено. В устном варианте данной лекции, я, апеллируя к соответствующим знаниям, не всегда, надо признать, основательным, бегло напоминаю студентам основные составляющие религиозного сознания и религии как таковой, разумеется, не с теологической, а с социологической точки зрения. В письменном же, то есть, по определению и традиции, более капитальном варианте курса, позволю себе, для убедительности, воспользоваться воспроизведением отрывков из обширной статьи «Религия» (автор Ф.Г. Овсиенко) из второго тома «Политической энциклопедии» под редакцией Геннадия Ра (М., 1999). Я сделал нечто вроде реферата этой ста-

200

тьи, оставив в тексте только то, что непосредственно относится к сути вопроса.

Далее, для пущей убедительности, я воспользовался совсем уж лобовым, очевидно постмодернистским приемом, и просто произвел в данном тексте некоторые замены и внес в него совсем незначительные вставки, выделив их курсивом. Например, слово «религия» всюду заменил словами «СМИ» или «медиа». Каковы остальные подмены, умный читатель легко догадается сам. Вот что у меня получилось.

«СМИ (медиа) — сфера духовной жизни индивида и общества и способ практически духовного освоения мира, специфическое отражение действительности, основывающееся на вере в существование сверхъестественного — медиареалъности. Сложность дефиниции медиа обусловлена исторической изменчивостью и разнообразием форм и проявлений медиа, их вплетенностью во все без исключения формы общественного сознания (это и определенное видение мира — мировоззрение, и нормы морали, и т. п.). В ряду философско-социологических трактовок медиа наибольшую известность получило определение, которое дал Ф. Энгельс в работе "Анти-Дюринг": "Всякие медиа являются не чем иным, как фантастическим отражением в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними и в их повседневной жизни, — отражением, в котором реальные силы принимают форму виртуальных". В рамках социологии СМИ Э. Дюркгейм охарактеризовал медиа как общественное сознание (общие нормы, ценности, верования, чувства и т. д.). В его трактовке медиа дают понимание социальной реальности в мифологической форме, пытаются перевести социальные отношения на понятный язык. Ядром медиасознания является медиавера: в сверхъестественные существа (медиагероев — политиков, олигархов, поп-звезд и пр.) и в сверхъестественные связи между процессами и явлениями, в сверхъестественные свойства реальных объектов (власти, политики, денег, самих СМИ и др.). Медиавера предполагает, во-первых, не просто наличие в сознании 201

представлений о сверхъестественном, а веру в реальное существование сверхъестественного. Во-вторых, эмоциональное отношение к сверхъестественному — медиаверующий человек не просто верит в реальность сверхъестественного, а эмоционально переживает свое отношение к последнему. В-третьих, медиавера в сверхъестественное включает убеждение в существовании особых двусторонних отношений между человеком и сверхъестественным. Наука преимущественно исходит из того, что медиавера обусловлена социумом, целым комплексом антропологических, психологических, гносеологических, социокультурных факторов. Основу медиаверы составляет совокупность общественных отношений, объективно определяющих зависимость человека от внешних — природных и социальных — условий. Антропологические факторы медиаверы определяют те стороны жизни человека, в которых обнаруживается хрупкость и ограниченность его бытия — болезни, эпидемии, смерти и пр. Психологические предпосылки медиаверы существуют в сфере психологии — общественной и индивидуальной: групповые и массовые страхи и переживания; чувства одиночества и заброшенности; традиции и обычаи; склонность к поклонению и т. д. Гносеологическими предпосылками медиа-веры выступают относительность знания и соединенность его с заблуждением, иллюзии чувственного познания, отрыв абсолютного от конкретного. Будучи общественно-историческим и культовым явлением, медиа выполняют различные функции в жизни человека и общества. Посредством культа, медиаверы и системы СМИ медиа определенным образом удовлетворяют стремление человека к счастью с помощью представлений об иной, лучшей, чем обыденная, жизни (компенсаторная функция). В медиа человек ищет моральную опору и основание для своих поступков тогда, когда не находит их в реальной повседневной жизни, в существующих межчеловеческих отношениях. Провозглашая определенные повеления и запреты, медиа формируют жизнь и отдельной личности, и целого общества. Создавая образы медиагероев (теле-

202

звезд и пр.), они одновременно создают и идеальные образцы, достойные подражания; формируют личность медиаверующего на основе определенной системы, в основе которой лежит специфическое видение мира и предназначения человека (регулятивно-воспитательная функция). Мировоззренческая функция медиа заключается в том, что они объясняют мир, истолковывая явления, происходящие в природе и обществе; влияют на мировоззрение человека, формируя у него определенное мировосприятие и определенную систему ценностей, давая мотивацию для его поступков. Наряду с сугубо сакральным, регулятивно-воспитательным и мировоззренческим содержанием конкретные СМИ стремятся к созданию определенной модели общественной жизни, а тем самым и к созданию определенной идеальной социальной структуры. Наиболее полно политико-идеологическая функция проявляется на уровне национальных и мировых медиа; выполняют ее прежде всего СМИ как медиаорганизации, хотя формально многие современные СМИ сегодня заявляют о своей аполитичности. Сакрализуя нормы и ценности общества, медиа могут способствовать его стабильности либо, не приемля данные нормы и ценности и ориентируя аудиторию на их неприятие, его нестабильности. Культурно-эстетическую и культуротранслирующую функции СМИ выполняют, воздействуя на чувства людей, способствуя медиаэстети-ческому восприятию действительности, а также развитию и передаче отбираемой ими части накопленного культурного наследия от поколения к поколению. Интегрирующе-дезинтегрирующая функция медиа выражается в их возможности сплачивать индивидов, социальные, этнические и прочие образования и в то же время разъединять людей и группы, которые придерживаются различной медиаориентации. Столь же неоднозначна и социальная роль медиа в конкретных исторических условиях; одни и те же СМИ могут использоваться для обоснования самых различных, в том числе и прямо противоположных, социальных целей».

203

Скажите, разве слишком большое насилие совершил я над процитированным текстом? Разве от моих подмен текст утерял смысл? Разве скорректированный мною текст (но лишь чуть-чуть скорректированный), не описывает вполне корректно современные СМИ как религию и Церковь одновременно?

Завершив свой постмодернистский эксперимент, хочу заметить, что, конечно, многие политические и общественные институты всегда были сакрализированы. Ореолом сакральности и сегодня окружены власть, особенно в России, спецслужбы, самые богатые люди, высокое искусство. Впрочем, в последние десятилетия, явно не без влияния СМИ, мастеров высокого искусства заменили другие «божества» — так называемые звезды искусства массовой и поп-культуры.

Однако ореол сакральности — это одно, а полная (или почти полная) сакрализация — это другое. Ниже я попробую не просто инкорпорировать слова «СМИ» и «Медиа» в текст, описывающий религию, а описать СМИ как религию.

Начну с простого. Ярчайший признак религии — это наличие Бога или богов. СМИ конечно же языческая религия, богов здесь множество — целый пантеон. Причем это боги четырех типов.

Во-первых, это боги, позаимствованные из настоящих религий, собственно боги: Иисус, Аллах, Будда, Иегова и другие. В до-медийные эпохи каждый из этих богов в сознании верующих разных конфессий обитал сам по себе. Контакты этих богов в обыденном общественном сознании были крайне редки: разве что у соседних народов, исповедовавших разные религии. Конфликты богов встречались чаще — во всяком случае при всякой войне, если воюющие страны принадлежали к разным религиям, не говоря уже, естественно, о религиозных войнах. Сегодня же в национальных СМИ, не говоря уже о транснациональных, боги разных религий живут, контактируют, дискутируют, конфликтуют и враждуют каждодневно, постоянно и по всем вопросам — от одежды и абортов до места подопечных им народов на Земле вчера, сегодня и в будущем. Это точно та же теокразия (смешение богов), которая царила в Римской империи и приняла самые нелепые формы перед ее крахом и распадом. Тогда, однако, на смену выродившемуся пантеизму пришло единобожное хрис-

204

тианство, уже ставшее не только религией, но и философией и моральным законом. А что придет на смену нынешнему смешению богов?

Боги второго типа в теокразии современных СМИ— это так называемые политические, спортивные звезды и звезды массовой культуры, а также те, кого в России зовут олигархами. Вполне обожествленные — как правило, уже ушедшие на покой или в могилу: Сталин, Ленин, Рузвельт, Гитлер, Черчилль, Киссинджер, Тэтчер, Горбачев, Ельцин, «Битлз», Пресли, Мерилин Монро, Пеле и т. д. Или по-луобожествленные, то есть полубоги — это активно действующие звезды. Не случайно о последних в наше время стали говорить как о культовых фигурах (то есть субъектах культов личности).

Третий тип богов — скорее говоря, по греческой иерархии, герои. Это звезды, но уже самой журналистики, самих СМИ, прежде всего, конечно, телевидения.

Наконец, четвертый тип — квазигерои. Это созданные медиа, в основном телевидением, реально не существующие субъекты — герои телесериалов и ток-шоу с подсадными утками или даже живые люди из социальных низов или простых обывателей, избранные телевидением для того, чтобы стать объектами телеэкспериментов типа реальных шоу. Эти квазигерои — просто демоны, наделенные либо ангельским, либо дьявольским ликом по воле сценариста.

В совокупности эта теокразия, сконструированная современными СМИ, нелепа и пугающа, ибо миф в ней надстраивается не над реальностью, а над другим мифом, сочиненным не историей и не гением, а автором сценарной разработки. Кроме того, в этом неоязычестве даже иерархия богов оказывается перевернутой — квазигерои и герои могут доминировать над богами, причем над богами как «реальными», так и над собственно медийными. Словом, налицо нечто вроде шаманства.

У СМИ как религии есть и свой символ веры — свобода слова и свобода печати, и основные догматы, например, такие: СМИ — голос общества; политики скрывают от народа правду, а журналисты

— ее находят и открывают; журналисты неподкупны и объективны (а может ли человек вообще быть объективен?); то, что сказано или написано в СМИ, есть если и не истина, то правда.

205

СМИ совершенно очевидно, каждое по отдельности и все вместе, занимаются миссионерством и прозелитизмом.

Более того, там, где тот или иной конгломерат СМИ господствует, то есть в своей собственной стране, именно средства массовой информации, как я отмечал в одной из первых лекций, являются одним из главных, если не главным, институтом социализации и образования (в широком смысле слова) молодого поколения.

Совсем уж очевидно, что общественная мораль, эта традиционная вотчина религии, сегодня определяется образцами, задаваемыми СМИ или в СМИ.

Культура, родившаяся до религии, тысячелетиями существовшая в лоне религии, оплодотворявшаяся ее (религии) сюжетами или, даже оторвавшись от религии и конфронтируя с ней, всё же остававшаяся в рамках или в поле тяготения заданных религией этических и эстетических норм (недаром говорят о странах христианской, православной, исламской культуры), сегодня существует, а главное — доходит до публики только по каналам СМИ и от лица этих СМИ. Более того, сама религия вне сегодняшних СМИ потеряла бы значительную часть и своего могущества, и своей паствы. Что уже произошло с высоким искусством, вне СМИ практически не существующим для массовой публики — разве что в виде туризма или так называемых римейков, то есть радикально модернизированных переделок.

Весьма показательно, что аудитория верит в сверхъестественные качества богов, полубогов, героев и квазигероев СМИ, в реальность существования этих субъектов даже тогда, когда они уже ушли в мир иной. Во-первых, потому, что, пока СМИ не объявили о чьей-либо смерти, тот остается жив в общественном сознании. Во-вторых, потому, что герои СМИ живут и после смерти — благодаря демонстрации их видеоизображений.

Аудитория не просто верит в сверхъестественность культивируемых в СМИ и работающих в них персонажей, но и эмоционально переживает свое отношение к этим богам и героям. Блестящая иллюстрация к этому — фантастические переживания сотен миллионов людей в связи с гибелью принцессы Дианы. Сама мысль о том, что СМИ превратились в религию, и зародилась в моем сознании тогда, когда с экрана телевизора в России я увидел плачущих русских женщин и девушек, рассказывавших,

206

что для них означает смерть принцессы Дианы. Совершенно очевидно, что эти люди не проливали и сотой доли этих слез и не испытывали десятой доли этих эмоций при телевизионном же сообщении

о каком-либо теракте в собственном городе, не говоря уже о получении известия о смерти какого-либо из своих дальних родственников.

И конечно же налицо вера в наличие двусторонних отношений между сверхъестественным (или виртуальным), создаваемым СМИ, и очень многими членами аудитории СМИ. Наиболее экзальтированные медиаверующие пишут письма телезвездам и даже совсем уж мифическим персонажам, создаваемым в СМИ методами современных технологий.

Впрочем, стоит ли говорить обо всем этом в таких деталях, если мы знаем о главном: большинство людей верят СМИ больше, чем собственным глазам и ушам. А в сообщения СМИ о том, что нельзя увидеть своими глазами и услышать своими ушами, вера почти абсолютна. Примеров тому множество.

На таких мелочах, как распространение с помощью СМИ оккультизма, астрологии, квазирелиги-озных учений, паранаучных догм и самых кондовых предрассудков, я даже останавливаться не хочу. Это, конечно, яркие, но цветочки, которые не должны скрывать от нас ягодки СМИ как религиозного культа.

Что из сказанного вытекает? По-моему, это и так ясно, но все-таки два-три акцента поставлю.

Если журналисты в своей работе всё же пытаются руководствоваться правилом «подвергай все сомнению», то массовая аудитория СМИ к тому, что говорят, показывают и пишут СМИ, относится совсем иначе, руководствуясь императивом «верую, потому что написано в газете, сказано по телевизору». И именно журналисты подталкивают к этому аудиторию.

Кроме того, сами журналисты, как служители всякого культа, вполне успешно и весьма прагматично используют свой статус героев (кто познаменитей) и жрецов (кто менее известен) сконструированной ими религии.

Наконец, если моя теория (или — кто хочет — гипотеза) верна, то достаточно вспомнить, что значили новые оформившиеся религиозные культы для тех обществ, в которых они воцарялись, чтобы понять, какие цивилизационные перемены могут ждать

207

нас, живущих с новой религией каких-то четыре-пять десятилетий, через век-два такого сосуществования.

Однако какая же СМИ религия (надеялся я, что однажды кто-то из студентов задаст мне этот вопрос, но так пока и не дождался), какая же СМИ религия, если современные СМИ исключительно плюралистичны и противоречивы в своих мнениях и оценках, а религиозные доктрины, напротив, весьма догматичны, определенны, каноничны, по сути исключают всякое инакомыслие?

На этот вопрос есть что ответить. Во-первых, насколько классические (мировые) религии были противоречивы в момент своего зарождения, можно судить по нестыковкам, сохранившимся в их священных текстах до сих пор.

Во-вторых, история каждой религии, вплоть до сегодняшних дней, — это есть история многочисленных, малых и больших ересей. Плюрализм и родился внутри религий, а отнюдь не в бытовой жизни, где всё достаточно однозначно, ибо царствует здравый смысл, а не вера.

В-третьих,

Я НЕ УТВЕРЖДАЮ, ЧТО СМИ ЕСТЬ РЕЛИГИЯ В МЕТАФИЗИЧЕСКОМ СМЫСЛЕ (ХОТЯ ВРЕМЕНАМИ И В ЭТОМ ОНИ ВЕСЬМА СХОЖИ). А ВОТ НА ТОМ, ЧТО В ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОМ И ИНСТРУМЕНТАЛЬНОМ СМЫСЛЕ СОВРЕМЕННЫЕ СМИ ЯВЛЯЮТСЯ ЕСЛИ И НЕ РЕЛИГИЕЙ, ТО КУЛЬТОМ, ЦЕРКОВЬЮ, НАСТАИВАЮ.

Что думает и что говорит каждый верующий, каждый служитель Церкви в мирской жизни и даже в храме — это одно. Но это не значит, что в целом, как члены одной конфессии, они не едины. Взгляните и на журналистов: от полной разноголосицы на периферии культа по мере приближения к его центру, к его святыням, к фундаментальным основам бытия современных медиа плюрализм сначала истончается, а затем и вовсе исчезает.

В-четвертых, глядя с политических и социологических позиций, разве не видим мы, что в современных странах и обществах, где традициями или законом прописаны многоконфессиональность, именно СМИ взяли на себя социальную и политическую роль, прежде исполнявшуюся религией, — духовной (подчас и на основе бездуховности) и идеологической консолидации населения?

208

В функционировании СМИ как религиозного культа нет исключительно отрицательного содержания, хотя оно, на мой взгляд, и преобладает. Позитивного тоже немало. Во всяком случае процесс этот, во-первых, неоднозначный, во-вторых, только-только (в исторических масштабах) заявивший о себе. Что будет дальше — увидим.

Если взгляд на СМИ как на религию может открыть нам пусть противоречивое, но высокое (в привычной иерархии смыслов) предназначение журналистики, то ее низкое и даже низовое назначение открывается, если мы посмотрим на нашу профессию как на фольклор. Этот взгляд совсем не искусствен, в чем мы легко убедимся.

Вспомним, что такое фольклор. Это народное творчество, народное искусство, являющееся ар-хитипическим выражением ментальной сущности соответствующей общности людей. Будучи естественной основой культуры данного народа и даже его высокого искусства, фольклор тем не менее отличается от искусства не народного (профессионального) рядом содержательных и формальных признаков. Перечислю некоторые из них:

• фольклор творится непрофессионалами;

• он анонимен, точнее — вообще не имеет института авторства;

• фольклор более примитивен, или менее утончен, как содержательно, так и по использованию формальных приемов, известных в высоком (профессиональном) искусстве и творчестве;

• фольклор приземленней, это своего рода бытовое искусство — для своего исполнения он не требует специальных помещений, не нуждается в непременной фиксации своих текстов в виде книги или даже рукописи и т. д.;

• фольклор менее абстрактен, чем профессиональное искусство, он не занимается жизнью идей и часто даже чувств; его сфера — жизнь людей, порой даже предметов;

• фольклор предельно мифологизирован, сказочен; реализм в фольклоре — это нонсенс, хотя внешне фольклор гораздо ближе к жизни обычных людей; фольклор любит чудеса, неожиданные, немотивированные изменения и сюжета, и судеб героев;

209

• фольклор чаще всего нравоучителен; басня, переставшая после античности быть жанром высокой литературы, по сути чисто фольклорный жанр;

• язык фольклорных произведений, как литературных, так и изобразительных и игровых, гораздо ближе к разговорному или даже просторечному, чем язык профессионального искусства;

• фольклор использует два-три десятка так называемых бродячих сюжетов, причем разрабатываются они на чисто фабульном уровне, без деталировки и тонкой психологической нюансировки;

• в фольклоре ограничен набор героев, причем их поведенческие задачи предельно упрощены;

психологическая мотивировка действий фольклорных персонажей, как правило, состоит из одной-двух компонент; но зато фольклор универсален: его сюжеты и мотивы поступков участников фольклорного действа (собственно архетипов) актуальны для всех схожих коллизий;

• фольклор крайне предрасположен к низовым элементам культуры, к физиологии (особенно, когда он не облагорожен литературной обработкой);

• язык фольклора, равно как и его тематика, ниже не то что классического, но даже и среднесовременного литературного языка и тем профессионального искусства;

А теперь, как и в случае с религией, приложим отмеченные характеристики фольклора к основной массе текстов современных СМИ. Совпадение полное, полнейшее, что следует, в частности, из моих лекций, как уже прочитанных, так и тех, что впереди. Я даже не буду приводить примеры — каждый легко сам подберет их тысячами. Было бы время, желание и добросовестность.

Конечно, есть несколько нюансов. Их необходимо отметить.

Первый. Истинным фольклором современности являются не столько тексты современных СМИ, сколько тексты, изобразительная и звуковая продукция современной массовой культуры, в общий корпус которых и входят в основной своей массе «произведения» современной журналистики.

210

МЕДИАИНДУСТРИЯ, ТО ЕСТЬ СМИ КАК БИЗНЕС, И ИДУЩАЯ ПО ИХ КАНАЛАМ ЖУРНАЛИСТСКАЯ, РЕКЛАМНАЯ И МАССКУЛЬТОВАЯ ПРОДУКЦИЯ, БЕЗУСЛОВНО, ЯВЛЯЮТСЯ ОДНОВРЕМЕННО И ЧАСТЬЮ, И ИНФОРМАЦИОННОЙ ОСНОВОЙ (В ТЕХНИЧЕСКОМ И В СУЩНОСТНОМ ПЛАНЕ) ИНДУСТРИИ СОВРЕМЕННОЙ МАССОВОЙ КУЛЬТУРЫ.

Второй нюанс — журналистика более инструментальна, чем фольклор. У творцов журналистских произведений отчетливо прослеживается целеполагание. Автор же фольклорист творит бескорыстно и практически бесцельно, во всяком случае без намерения оказать какое-либо фундаментальное воздействие на окружающих, тем более в массовых масштабах. Автор-фольклорист хочет самовыразиться, хочет скорее огласить (или, как сейчас на вульгарном русском говорят, озвучить) свои эмоции и набор простейших умозаключений, может быть — произвести выгодное впечатление на окружающих. Вот и все.

Журналист работает целенаправленно. За деньги (прагматический мотив). И из желания оказать определенное воздействие на сотни, тысячи, миллионы людей (инструментальный мотив). Третий нюанс. Фольклор — это чистая самодеятельность, без претензий на профессионализм. Перед автором-фольклористом нет проблемы овладения профессией или проблемы профессионального решения каких-то сложных творческих задач. Там, где не получается рифмы, вставляется любое более или менее подходящее слово. Там, где не достает значимого и попадающего в нужный ритм слова, вставляется какой-нибудь «блин», или «вау», или «ля-ля-ля».

Журналист же работает осознанно, он ставит и решает определенные творческие и сущностные проблемы, гармонизирует оба решения. Но это лишь означает, что

ЖУРНАЛИСТ - ЭТО ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ АВТОР ФОЛЬКЛОРА.

Такое вот определение-оксюморон. Введя его, я осознаю, что несколько утрирую суть фольклора, давшего в лучших своих образцах, особенно тех, что родились до возникновения профессионального искусства, тексты и образы, которые принято и можно считать гениальными. Но то сходство фольклора и журналистики, на которое я хочу указать, думаю, понятно.

211

Суммируя, могу сказать, что есть место, где религия и фольклор смыкаются, — в развитых, утонченных обществах. В предантичные и античные времена это была мифология (в высшей своей форме — греческая).

В современные времена религия (в смысле вероучения и веры как психологического и идеологического состояния) и фольклор сходятся в массовой культуре и СМИ как ее части. Психологические и поведенческие стереотипы, бродячие сюжеты, культурные герои (культовые — в нынешней вульгарной массмедийной и масскультной терминологии) — всё это и суть, и форма современных СМИ, современной массовой и бульварной журналистики и основной массы текстов и образов современной журналистики, включая качественную.

Последний нюанс. Конечно же, современная журналистика, даже массовая и даже в массе своей, так сказать, «научнее» и религии, и фольклора. Она ставит своей целью достижение если и не полной научности своих произведений, то, по крайней мере, их онаучивания — внешнего и даже внутреннего. Но это лишь дань современности, нормам эпохи научно-технического прогресса и информационного (цифрового) общества. Крохи собственно научно упорядоченных текстов, циркулирующих по каналам современных СМИ, погоды не делают.

Ярчайшим проявлением, а главное — самым убедительным фактическим доказательством моего утверждения о том, что современная (нынешняя) журналистика фольклорна по сути и по форме, является появление в конце XXI века уже чисто фольклорных СМИ. Это интернет-СМИ. В них профессионалы журналистики как фольклора сошлись наконец с непрофессионалами, с собственно народом, творящим анонимную и примитивную (то бишь фольклорную) журналистику. Интернет-журналистика имеет предтечу — это рукописные домашние, семейные издания, одно время — довольно популярные в среде интеллигенции. И конечно же — это так называемая стенная печать советских времен, знаменитые стенгазеты. Впрочем, стенгазеты, то есть рукописные самодеятельные внутрикорпоративные издания, вывешиваемые на стене, в каких-то масштабах и формах существуют и сегодня, в школьной и студенческой среде определенно.

212

Интернет-журналистика (в которой есть и профессиональная составляющая) является особо ярким, но не единственным проявлением фольклоризации современных СМИ. По сути не менее фолькло-ризировано и телевидение: мыльные оперы, передачи, целиком состоящие из рассказывания анекдотов, всегда пошлых, если они оглашаются при большом стечении публики; передачи, посвященные самодеятельной песне (в том числе и блатной), видеосюжетам, снятым телезрителями; даже столь популярные сейчас на ТВ интерактивные телефонные и интернет-опросы, — всё это фольклор, или, если хотите, псевдофольклор, оформленный под профессиональный продукт.

Кстати, всё сказанное совсем не означает, что я оцениваю фольклорное начало в журналистике исключительно как негативное. На мой взгляд, СМИ как религия чрезвычайно заорганизовывают журналистику, подчиняя ее интересам владык и жрецов медиацеркви. Это иерархическое, авторитарное начало современных СМИ. А журналистика как фольклор — это демократическое, стихийное начало, размывающее (в основном, снизу) строгую системность современных СМИ и не позволяющее им превращаться в идеологический монолит и механизм, управляемый исключительно сверху.

На этом можно было бы и закончить, но конечно же логика рассуждений не может не привести нас к еще одной фольклорной форме творчества, популярной и в античные времена, и в Средние века, отчасти сохранившейся в реальной жизни даже сегодня. Журналистика, как самое прагматичное из искусств, не могла не подхватить эту традицию и этот, я бы сказал, инструмент фольклора, придав ему необходимую для выполнения ее практических целей массовость и мощь. Я имею в виду карнавал с присущими ему формами обмана и самообмана.

Как карнавал, — а журналистика сегодня, особенно телевизионная, преимущественно карнавал,

— она лжива всеобьемлюще. Это утверждение стоит того, чтобы разобрать его в отдельной лекции, в конце которой я попытаюсь обобщить идеи, связанные с восприятием журналистики как религии, фольклора и карнавала.

213

Лекция 11. СМИ как карнавал. Круг обмана и четвертая власть

В одной из предшествующих лекций я уже говорил о том, как и с какой целью используются в СМИ, то есть и журналистской тоже, не только правда, но и ложь. Речь шла о чисто прагматическом, инструментальном аспекте этого использования.

Теперь стоит взглянуть на проблему существенно шире. Обсудить тот круг обмана, в который замыкают современные СМИ современного человека. И выяснить место подлинной журналистики в этом круге.

Как известно, человек выделил себя из природы, создав собственную среду обитания и собственные, не вполне совпадающие с природными, циклы своей жизнедеятельности. Конечно, самый распространенный и универсальный жизненный цикл человека всё равно связан с природой — это астрономический год, естественным образом разбитый на весенний, летний, осенний и зимний периоды. Общественная и особенно политическая жизнь, однако, и в античные времена уже не подчинялась сменяемости этих периодов. Войны, восстания, дворцовые перевороты не находились в прямой зависимости от годового природного цикла, которому, конечно, продолжало подчиняться хозяйство, в основном замкнутое на земледелии и скотоводстве. Но и в общественной, публичной жизни естественный природный цикл постоянно напоминал о себе через религиозные праздники.

В Средние века и частная, и публичная жизнь людей, особенно в городах, еще больше оторвалась от природного цикла. Даже несмотря на то, что связь жизни любого человека с годовым цик-

214

лом поддерживала христианская мифология, приравненная к реальности, и мифология фольклорная, восходящая к язычеству.

Естество человека, однако, требовало хотя бы временных возвращений к полному слиянию с жизнью природной, одна из главных характеристик которой — отсутствие привычной общественной иерархии, где все люди делились на властвующих и подчиненных, правителей и подданных.

И в античные, и в средневековые времена это возвращение к естественной жизни людей, к их естественному равенству, основанному на одинаковости физиологии что хозяина, что слуги, реализовывалось через разные виды карнавальных действий, теория которых отлично разработана Михаилом Бахтиным, к чьим трудам я и отсылаю всех желающих. Карнавал как праздник дожил в некоторых странах и до наших дней, но в предельно формализованном и театрализованном виде, утратив свою социальную функцию вовсе, но сохранив отчасти бытовую и физиологическую, ибо возник он все-таки не просто из желания отдохнуть или развлечься, а как естественное проявление архетипов человеческого сознания и поведения, изгнанных жесткой социальной регламентацией с публичной сцены (кроме сцены искусства).

В интересующем меня ракурсе я выделю несколько ипостасей любого карнавального действа, ипостасей, которые, как мы увидим позже, имеют непосредственное отношение к общей теме моего курса лекций.

Во-первых, карнавал на время восстанавливал равенство людей, так сказать демократию «золотого века»: слуга и хозяин получали право на совершение одних и тех же поступков.

Во-вторых, карнавал искусственно ломал обыденную, повседневную жизнь, главной характеристикой которой была не просто иерархичность, а наследуемая иерархичность, иерархичность закостенелая, в которой верхи и низы, господа и подчиненные практически никогда не менялись местами. Поэтому просто демократичности было недостаточно, требовался переворот привычной иерархии вверх ногами — во время карнавалов не только простолюдины приравнивались к богачам, но из простолюдинов избирался карнавальный король, самодержец верховной карнавальной (перевернутой) власти.

215

В-третьих, карнавал, как временный институт всеобщего равенства и перевернутой иерархии, не мог разрушать фундаментальные основы общественного устройства (например, право собственности), ибо тогда после его окончания в обществе воцарился бы хаос. Поэтому демонстрация равенства проходила на уровне символики (одежда, шутовские знаки высшей власти) и того, в чем действительно люди были равны друг другу и в обычной жизни, но в силу условностей иерархического общества не могли это демонстрировать, — в физиологических проявлениях своего организма: в любви, в еде и в питии, иногда в физическом единоборстве.

В-четвертых, отказ от условностей обыденной, не естественной жизни требовал временного снятия общественных табу, всего того, что запрещалось моралью, законом или религиозной догмой. Карнавал разрешал богохульство, насилие, прелюбодеяние, оргиастические проявления сексуальных инстинктов, сквернословие, чревоугодничество, пьянство, наряду, естественно, с неподчинением власти, даже карнавальной.

В-пятых, карнавал предполагал максимальное веселье как противоположность обыденному унынию, то есть ставил развлечение, игру, шутовство, обман выше труда, серьезности и общественной добропорядочности. Смеховая культура карнавала демонстрировала одновременно и несерьезность, то есть временность действа, и его пародийность — насмешку уязвленных в обыденной жизни низов над социальной иерархией как искусственной, ненатуральной, противоречащей фундаментальному, прежде всего физиологическому, равенству людей.

Наконец, в-шестых, карнавал четко фиксировал свои границы: день и час падения всех табу и время, отведенное на растабуированную жизнь. Все участники карнавала знали, что карнавал — это не сама действительность, а временный выход из нее, что это обман, но обман конечный, уложенный в строго отведенный срок, после завершения которого всё вернется на круги обыденных социальных и политических условностей, четко регламентированных властью, законом, религией, общественной моралью. Все знали не только час, в котором карнавал начнется, но и день и час, когда он закончится. Все знали, что время карнавала скоротечно, а обыденной жизни — бесконечно (или, по крайней мере, — по гроб жизни). Все знали, что карнавал — это

216

данность, реальность, но он не может длиться всегда: и низ снова станет верхом, догмы восстанут из площадной пыли, и ты, три дня свободный, вновь на месяцы, годы и десятилетия превратишься в раба царствующего порядка.

Словом, карнавал был честным обманом. О времени его прихода, его кратковременности и сроке его обязательного завершения каждый был предупрежден заранее.

Карнавальная стихия и культура, основанные на архетипах человеческого сознания и поведения, так или иначе, в тех или иных формах дожившие до наших времен, четко ориентировалась на этот главный свой закон: карнавал скоротечен и преходящ (если только речь не идет об образе жизни маргинальных групп), обыденная жизнь постоянна и бесконечна (до конца века человеческого).

И вот

ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ СОЗДАЛА МАССОВУЮ КУЛЬТУРУ И СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ТО ЕСТЬ СОВРЕМЕННЫЙ ВАРИАНТ КАРНАВАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ И СРЕДСТВА ЕЕ ДОСТАВКИ В КАЖДЫЙ ДОМ, В КАЖДУЮ СЕМЬЮ. СКОРОТЕЧНЫЙ И КОНЕЧНЫЙ ОБМАН АНТИЧНОГО И СРЕДНЕВЕКОВОГО КАРНАВАЛА ПРЕВРАТИЛСЯ В ПОСТОЯННУЮ РЕАЛЬНОСТЬ. КРУГ СУРОВОЙ ЖИЗНЕННОЙ ПРАВДЫ, ИЗРЕДКА, НЕ ЧАЩЕ ЧЕТЫРЕХ РАЗ В ГОД, РАЗРЫВАЕМЫЙ СЧИТАННЫМИ ДНЯМИ ОБМАНА, СМЕНИЛСЯ КРУГЛОГОДИЧНЫМ ЦИКЛОМ ОБМАНА. ДА, КАРНАВАЛЬНОГО, НО ОБМАНА. В ЭТОМ КРУГЕ, ЦИРКУЛИРУЯ ПО КАНАЛАМ СМИ, И ЖИВЕТ СЕГОДНЯШНЯЯ ЖУРНАЛИСТИКА,

в которой, как мы уже выяснили, хватает и своего обмана, своей лжи, своих умолчаний.

Из античности и Средних веков вернемся в наше время и всмотримся в экраны телевизоров, стоящих в каждой квартире и работающих каждый день, всё то время, пока обитатели этих квартир находятся дома. Что они, люди современности, видят на этих экранах?

Если относиться к увиденному серьезно, то это дом умалишенных тюремного типа, в котором постоянно убивают, насилуют, дерутся, занимаются сексом, крадут детей и взрослых, издеваются над ними, причем с особым садизмом, и так далее и тому подобное. Параллельно, вторым пластом, идет демонстрация совсем уж запредельных, фантастических ужасов, оттого не ста-

217

новящихся менее ужасными, — насилием и сексом занимаются уже не люди, а вампиры, вурдалаки, гигантские насекомые, роботы, монстры всех видов и размеров.

Третий пласт демонстрируемого — реальные люди (не киногерои и не сконструированные на киностудиях монстры) или играющие реальных людей актеры (подсадные утки), в многочисленных ток-шоу рассказывающие о своих сексуальных и иных подвигах, на 90% придуманных сценаристами, а потому отличающихся от фантастических гораздо большей правдоподобностью.

Еще ближе к реальности четвертый пласт (или четвертый круг обмана): в нем простые люди в многочисленных телеиграх добывают себе победу — деньги или славу. Эти игры хороши тем, что в них действительно участвуют люди с улицы — это чувствует каждый зритель, то есть связь с реальностью уже полная. За тем, правда, исключением, что победа в телеигре приносит реальную славу (причем весьма краткосрочную) лишь каждому тысячному или десятитысячному победителю, да и максимальные денежные призы получаются не чаще.

Нормальная человеческая психика, разумеется, не может реагировать на всё это (особенно на ужасы первого и второго пластов) адекватно, иначе все зрители сами бы сошли с ума. Включаются защитные механизмы, позволяющие зрителям отстраняться от восприятия увиденного как реальности. Обман воспринимается как обман. Но, понимая, что это обман, зрители не могут перестать видеть, а следовательно, и воспринимать его, то есть жить в нем. Отчасти — и соучаствовать в нем. Тем более что телевидение постоянно перемешивает обман с реальностью — через третий и четвертый пласты, а также и через следующие, всё больше и больше стирающие грань между обманом и реальностью. Это постоянно крутящаяся по телевидению реклама (пятый пласт, или пятый круг обмана) и пласт реальных событий, освещаемых на телевидении в собственно журналистских программах. Они тоже посвящены насилию, сексу и обману — прежде всего политическому, финансовому, общественному (шестой круг обмана). Да, в этом шестом круге журналистика пытается добиться правды, она разоблачает обман (иногда, частично, впрочем, и создавая его). Но

218

ЭТО МАЛО МЕНЯЕТ ТЕЛЕВИЗИОННУЮ РЕАЛЬНОСТЬ, ВСЮ РАЗВЕРСТАННУЮ МЕЖДУ ОБМАНОМ МИФОЛОГИЧЕСКИМ И ОБМАНОМ РЕАЛЬНЫМ.

И так — каждый день. И так — круглый год. Карнавал — круглый год, тотальный карнавал.

То есть человек, до появления массовой культуры и телевидения живший в ситуации карнавала

— перевернутого верха и низа, в том числе и телесного — максимум четыре раза в год и крайне ограниченный срок, теперь живет в карнавальной (обманной) ситуации постоянно.

Согласитесь, это достаточно нестандартная ситуация. В принципе, мир не должен выдержать постоянного нахождения в ней. Карнавал, перенесенный на повседневную жизнь, должен вызвать хаос, уничтожить мировой порядок. Иногда кажется, что мы к этому приближаемся — когда, например, с экранов телевизоров разного рода преступления переходят в жизнь; когда реальные террористы используют формы и методы террора, почерпнутые из фильмов; когда телевидение создает из ничтожных людей общественных кумиров; когда с помощью телепропаганды создаются империи и оси зла, враги человечества, а потом реальная политика занимается их уничтожением; когда СМИ выбирают нациям лидеров. Всё это — результат существования многих кругов обмана, встроенных в систему современных СМИ.

Что же мешает окончательному распаду мирового порядка, наступлению вселенского хаоса? Возможно, мешает лишь пока.

Думаю, преградой на пути победы хаоса над порядком являются:

• во-первых, здравый смысл человечества и каждого из людей, позволяющий все-таки отделять обман, даже самый тотальный, от реальности;

• во-вторых, высокая, настоящая культура, тоже, по счастью, присутствующая в СМИ, хотя и не творимая в них;

• в-третьих, реальная журналистика, то есть та часть журналистики, постоянно прописанной в СМИ, которая занимается поиском правды в потоках лжи, отстаиванием интересов реальных людей, разоблачением обмана и в самой жизни, и в СМИ, то есть того обмана, который творится самими журналистами.

219

Первичен здесь конечно же здравый смысл. И его оборотная сторона — ирония, не позволяющая человеку даже во время карнавала забывать о нереальности столь приятного состояния.

Высокая культура, всегда утопичная, не может быть приземленной, предельно рационализированной, основанной на здравом смысле. Она тоже обман, но из разряда нас возвышающих обманов. А вот журналистика в этом случае оказывается здравым смыслом человечества. И это, согласитесь, высокое предназначение, хоть и базирующееся на самой низкой правде — на правде реальной жизни.

СВОБОДНАЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ КАЧЕСТВЕННАЯ ЖУРНАЛИСТИКА ЕСТЬ ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. ЭТИМ ОНА ИСКУПАЕТ МНОГИЕ СВОИ ГРЕХИ.

Итак, что же мы выяснили за последние две лекции?

Я утверждаю, что СМИ сегодня становятся религией, может быть, даже метарелигией (или скорее квазиметарелшией), или, по крайней мере, Церковью (квазицерковью), а журналисты — ее жрецы (некоторые — и полубоги).

Также я утверждаю, что журналистика сегодня всё более фольклоризируется.

Два этих процесса вроде бы противоположны. Религия — это высшее, духовное, норма верха и иерархии. Фольклор — низовое, бытовое, примитивно окультуренная пошлость, норма низа и демократии.

Но массовая культура, которая сожительствует вместе с серьезной (а с несерьезной, массовой, бульварной тем более) журналистикой в СМИ, естественным для себя образом примиряет, гармонизирует эти два противоположных начала. Так Иисус Христос становится superstar, то есть звездой и религии, и фольклора, и ставшей ими журналистики. Все противоречия снимаются прежде всего благодаря тому, что карнавальный обман, ставший круглогодичным и всеохватным (аудитория присоединяется к нему через экран телевизора), не оставляет времени для рефлексии.

А поскольку СМИ и журналистика в сознании абсолютного большинства людей одно и то же, поскольку журналистика сама карнавализируется (ярчайший пример на нашем телевидении —

220

передачи Леонида Парфенова на НТВ: его авторская программа «Намедни», ныне закрытая, и спроектированная им программа «Страна и мир», но это еще утонченные формы карнавализации), оставаясь четвертой властью политической и став первой властью духовной (квазирелигией), мы и видим, что именно СМИ и именно посредством журналистики творят уже не просто массовую культуру (этим занимается главным образом шоу-бизнес и рекламный бизнес), а массовую политическую культуру, политический масскульт.

ЭТО, ВИДИМО, И ЕСТЬ СУЩНОСТНАЯ ОСНОВА ТОГО, ЧТО НАЗЫВАЮТ МЕДИАКРАТИЕЙ, ТО ЕСТЬ ПОЛИТИЧЕСКИМ НАСИЛИЕМ, ПРОВОДИМЫМ ПОСРЕДСТВОМ СМИ В ПРЕДЕЛЬНО ПРИЯТНЫХ АУДИТОРИИ, ТО ЕСТЬ НАСЕЛЕНИЮ, ФОРМАХ.

Здесь непременно нужно сказать еще несколько слов о пересечениях СМИ и массовой культуры и о самом масскульте. Ибо именно эти пересечения и являются материальным полем, создающим круг обмана, в котором вынужден и хочет жить современный массовый человек.

Что касается пересечения, а во многом и совпадения современной массовой культуры (масскуль-та), СМИ и журналистики, то эти взаимоотношения можно легко проиллюстрировать с помощью простейшей графики.

СМИ шире, объемнее журналистики — далеко не всё, что распространяется по их каналам, является журналистским продуктом. Журналистики же вне СМИ не существует (см. рис. 1).

221

Рис. 1. I -> журналистика, П -> СМИ

Рис. 2. II -> СМИ, III -> масскульт

II -> СМИ

Продукция масскульта распространяется не только через СМИ (см. рис. 2), хотя СМИ, во-первых, — один из главных каналов тиражирования масскульта, а во-вторых, придают масскульту (и всему, что с ним связано) запредельную массовость, то есть в принципе институируют масскульт. Все-таки рок-концерт на стадионе — это сто тысяч зрителей (потребителей масскульта), а тот же концерт в трансляции по телевидению — это десятки и сотни миллионов зрителей. Иногда — даже миллиарды. СМИ, кроме того, придают масскульту статус если и не официальной, то, по крайней мере, общественно признанной «культуры», особенно когда масскультные действия транслируются по общенациональным или государственным каналам.

Рис. 3. I, II, III, IV, V

I -> IV+ V

II -> СМИ

III -> масскульт

IV -> качественная журналистика

V -> массовая и бульварная журналистика

222

Часть собственно журналистской продукции, циркулирующей по каналам СМИ, является одновременно и продукцией масскульта (см. рис. 3). Прежде всего это конечно же продукция массовой и бульварной журналистики. Только качественная журналистика и ее продукция находятся вне общего объема массовой культуры, хотя и такая журналистика отчасти транслирует образы и тексты масскульта: например, посредством неизбежного рецензирования его наиболее значимых (по масштабу, типичности, популярности и т. п.) явлений, посредством показа и описания этих явлений в репортажах качественных СМИ (они не могут не замечать столь массовых явлений), путем интервьюирования деятелей масскульта, приобретших весомый общественный статус.

Таким образом, массовая культура в очень значительных масштабах прямо или косвенно присутствует в современных СМИ, а значит, и распространяется ими на общенациональную аудиторию каждой страны, иногда — на аудиторию группы стран. Американская массовая культура транслируется вообще на весь мир, на мировую аудиторию — в первую очередь за счет кинопродукции Голливуда.

Поскольку, как мы выяснили, значительная часть того, что аудитория воспринимает как журналистику (по логике: раз это публикуется в СМИ, значит, это журналистика), и часть собственно журналистики являются по существу масскультом, то неплохо осознать, каково содержание и качество того, что эти масскультные тексты и образы несут сотням миллионов и даже миллиардам людей. Здесь я вновь предложу обратиться к Хосе Ортеге-и-Гассету, который еще в начале XX века, то есть до возникновения телевидения и, соответственно, масскульта в нынешних его вселенских масштабах, фактически описал этот феномен в своем пророческом труде «Восстание масс». Вот несколько характеристик массовой культуры, данных Ортегой-и-Гассетом, еще не употреблявшим этот термин:

«Тирания интеллектуальной пошлости в общественной жизни, быть может, самобытнейшая черта современности, наименее сопоставимая с прошлым. Прежде в европейской истории чернь никогда не заблуждалась насчет собственных "идей" касательно чего бы то ни было. Она

223

наследовала верования, обычаи, житейский опыт, умственные навыки, пословицы и поговорки, но не присваивала себе умозрительных суждений — например, о политике или искусстве — и не определяла, что они такое и чем должны стать. Она одобряла или осуждала то, что задумывал и осуществлял политик, поддерживала или лишала его поддержки, но действия ее сводились к отклику, сочувственному или наоборот, на творческую волю другого. Никогда ей не взбредало в голову ни противопоставлять "идеям" политика свои, ни даже судить их, опираясь на некий свод "идей", признанных своими. Так же обстояло с искусством и другими областями общественной жизни. Врожденное сознание своей узости, неподготовленности к теоретизированию воздвигало глухую стену. Отсюда само собой следовало, что плебей не решался даже отдаленно участвовать почти ни в какой общественной жизни, по большей части всегда концептуальной.

Сегодня, напротив, у среднего человека имеются самые неукоснительные представления обо всем, что творится и должно твориться во Вселенной. Поэтому он разучился слушать. Зачем, если все ответы он находит в самом себе?»

И далее:

«В человеческом общении упраздняется "воспитанность". Словесность как "прямое действие" обращается в ругань. Сексуальные отношения утрачивают свою многогранность».

Разве это не о наших (и не только наших) сегодняшних СМИ — прессе и телевидении?

Или вот совершенно замечательные наблюдения Ортеги, где, помимо провидческого анализа того, чем является спорт в масскульте, возникает еще и слово «игра», о котором я буду говорить специально:

«Стремление, например, делать игру и спорт своим главным занятием; всеми средствами — от гигиены до гарде-

224

роба — культивировать собственное тело; не допускать романтизма в отношениях с женщинами; делить досуг с интеллигентами, в душе презирая их, с радостью отдавая на растерзание лакеям и жандармам; предпочитать режим абсолютной власти демократическим прениям и т. д. и т. п.».

И еще одно:

«Отвращением к долгу отчасти объясняется и полусмешной-полупостыдный феномен нашего времени — культ "молодежи" как таковой. Все от мала до велика подались в "молодые", прослышав, что у молодых больше прав, чем обязанностей, поскольку последние можно отложить в долгий ящик и приберечь для зрелости. Молодость как таковую всегда освобождали от тяжести свершений. Она жила в долг. По-человечески так и должно быть. Это мнимое право ей снисходительно и ласково дарят старшие. И надо же было настолько одурманить ее, что она и впрямь сочла это своим заслуженным правом, за которым должны последовать и все прочие заслуженные права.

Как ни дико, но молодостью стали шантажировать. Вообще мы живем в эпоху всеобщего шантажа, у которого два облика с дополняющими друг друга гримасами — угрозой насилия и угрозой глумления. Обе служат одной цели и равно пригодны для того, чтобы людская пошлость могла не считаться ни с кем и ни с чем. Поэтому не стоит облагораживать нынешний кризис, видя в нем борьбу двух моралей или цивилизаций, обреченной и новорожденной. Массовый человек попросту лишен морали...»

И вот — нечто вроде резюме:

«Человек обзавелся кругом понятий. Он полагает их достаточными и считает себя духовно завершенным. И, ни в чем извне нужды не чувствуя, окончательно замыкается в этом кругу».

225

Я думаю, что лучшей характеристики тому, чем является масскульт, в том числе и политический, и человек внутри него (загнанный в это «нутро» именно средствами массовой информации), не дашь: насилие, глумление, отказ от морали и романтизма в сексуальных отношениях, вульгарная ругань, ряжение под молодежь (с соответствующим культивированием и пропагандой молодежной субкультуры

— сплошь массовой), спорт и игра. Разве это не то, что является основным содержанием и формой масскульта, и разве это одновременно не то, чем переполнены сегодняшние СМИ, особенно массовые и бульварные, в которых всё высокое, настоящее, благородное, истинно, а не профанно аристократическое, наконец, просто здравомыслимое и научно корректное является маргинальным?

Всё это не было бы так страшно (ведь не убил фольклор высокое искусство, религия — научные знания, а карнавал — общественное и политическое устройство), если бы сегодняшние СМИ, особенно телевидение, не были бы столь тотальны. А от тотального до тоталитарного — один шаг. Об этом — в следующей лекции.

226

Лекция 12. Телевидение: от тотальности к тоталитарности

Позволю себе начать данную лекцию с небольшого, но показательного примера. Утверждение, вынесенное в заголовок этой лекции, правда сформулированное в более категорическом виде, а именно:

«СОВРЕМЕННОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ ТОТАЛЬНО. СЛЕДОВАТЕЛЬНО, ОНО ПОТЕНЦИАЛЬНО, А В НЕКОТОРОМ СМЫСЛЕ УЖЕ И РЕАЛЬНО ТОТАЛИТАРНО», -

так вот, это утверждение я, по крайней мере, два раза произносил при записи передач, посвященных СМИ, на разных центральных телеканалах. Оба раза при выходе в эфир фраза, не такая уж, согласитесь, и длинная, исчезала. Почему?

Конечно же потому, что редакторы программ, даже не советуясь со своим начальством, сами, инстинктивно «вырубали» крамольную формулу.

Дело в том, что на всякую фундаментальную критику телевидения на самом телевидении наложено строжайшее вето.

ТЕЛЕВИДЕНИЕ КРАЙНЕ НЕСАМОКРИТИЧНО, ОНО ПОЗВОЛЯЕТ ЛИШЬ МЕЛКОЕ НЕПРИНЦИПИАЛЬНОЕ ДИССИДЕНТСТВО В НЕБОЛЬШИХ ДОЗАХ, НО НИКОГДА - ПОДРЫВА СОБСТВЕННЫХ ОСНОВ. ОСОБЕННО ПЕРЕД ВНЕШНИМ ОКРУЖЕНИЕМ.

Вообще говоря, это свойство всякой большой общественной или общественно-политической системы. Такой же большой системой является демократия, существующая и развивающаяся благодаря тому, что в окружающем мире наличествуют авторитарные и диктаторские режимы. В тот момент, когда падет последний

227

диктаторский режим в мире, на Земле рухнет и демократия. Точнее говоря, она установит свою диктатуру. Этого современная демократия ни понять, ни признать не хочет.

Но вернемся к ТВ. Итак, всё то, что тотально, рано или поздно становится тоталитарным. Почему в этом смысле важно поговорить о ТВ, а не о других СМИ?

Прежде всего потому, что печатные СМИ и радио не тотальны, а Интернет, даже в тех странах, где он охватывает большую часть населения, по крайней мере, пока еще слишком анархичен, не имеет единого или нескольких центров организации, иными словами, власти. (Хотя, в скобках замечу, сейчас всё больше и больше говорят о сетевых системах, которые в будущем составят серьезную конкуренцию иерархическим, точно так же как партизанские отряды эффективно противостоят сегодня современным армиям. Но это — отдельная тема.)

Телевидение тотально, ибо:

• охватывает 90—100% населения страны;

• охватывает это население каждодневно (без всяких изъятий), а в течение суток — всё то время, пока большинство людей бодрствует;

• как бы много телеканалов не было в стране, несколько общенациональных (как правило, 3—4), привлекая к себе от 100 до 60—70% аудитории, практически нивелируют весь демократизм и плюрализм, формально существующий благодаря наличию десятков, а то и сотен телеканалов;

• сами по себе общенациональные телеканалы, являясь самыми богатыми журналистскими корпорациями, глубоко иерархичны и авторитарны по внутреннему устройству. Что понятно, ибо, во-первых, это обеспечивает эффективность действия и вообще работоспособность таких больших и сложных систем, а во-вторых, в руках общенациональных телеканалов находится уникальный стратегический ресурс, которым не располагает более ни один институт в обществе или государстве, а именно — возможность одномоментного и сколь угодного по продолжительности психологического воздействия на всех граждан данного государства.

228

В принципе это — национальный стратегический ресурс, к которому не может быть равнодушным и само государство (власть). И государство прямо (имея государственное телевидение) или косвенно обеспечивает свой контроль над общенациональным телевидением. Отчасти я уже касался этого, ранее объясняя фундаментальную причину того, почему российская власть при Владимире Путине взялась за ренационализацию федеральных телеканалов.

Важность этого стратегического ресурса возрастает еще и оттого, что он обладает еще одним качеством, которое обычно описывается словами «живой эфир» или «прямой эфир», а фактически является возможностью спонтанного, полностью не контролируемого и нецензурируемого обращения (или передачи иной информации) практически ко всей нации. Никогда со времен античного полиса ни у власти, ни у кого-либо иного не было такой возможности. Во все иные времена та или иная информация, даже если она исходила от центральной власти, достигала всех граждан с растяжкой (иногда очень значительной) во времени и через множество посредников, так или иначе, сознательно или бессознательно, искажающих либо содержание, либо форму, либо эмоциональный накал информации.

Когда мы говорим о том, что, возможно, мы уже живем в эпоху медиакратии, то есть власти информационных систем (или, точнее, тех, кто их контролирует), то в первую очередь конечно же имеется в виду власть телевидения.

Печатные СМИ, скажем несколько слов об этом, по определению и факту в сумме своей более плюралистичны, чем телевидение. Во-первых, их гораздо больше, чем телепроизводителей и особенно телевещателей (ключевой субъект и тотальной власти ТВ, и медиакратии в целом). Во-вторых, несмотря на всеохватность телевидения, каждое крупное печатное издание в отдельно взятом своем номере затрагивает больше тем, чем любой выпуск теленовостей или любая аналитическая телепрограмма. В-третьих, в печатных СМИ все-таки действует более или менее полноценно авторское право, не позволяющее искажать или произвольно сокращать тексты авторов. Выход текста в газете или журнале, хоть и не без труда для особо дорожащего своей точкой зрения автора, можно проконтролировать, что совершенно

229

нереально в телеэфире, даже прямом. Последнее связано с тем, что ряд передач центральных каналов, идущих в прямом эфире, используют его лишь в трансляции на Дальний Восток, а к моменту выхода «на Москву», то есть на центральную часть России, где живет больше всего людей, кое-что всё равно «корректируется». Существуют и другие приемы, как технологические, так и собственно журналистские, используемые ведущими, в конечном итоге сводящиеся к тому, что участнику программы, от которого ждут какой-либо неожиданности или неприятности, просто не удастся произнести в эфире то, что намеревался, хотя в студии эти слова могут и прозвучать.

Персонаж, пару-тройку раз испытавший на себе такие приемы, может, конечно, отказаться участвовать в программах тех или иных каналов или ведущих. Но при этом он должен быть готовым к двум вещам. Во-первых, к тому, что его имя вообще перестанут упоминать в программах этого телеканала. Во-вторых, что то же самое произойдет, несмотря на внешнюю конкуренцию, и на других равнозначных по мощи каналах. Корпоративные связи руководителей и основных ведущих телеканалов по своей прочности и закрытости не идут ни в какое сравнение с корпоративностью печатных СМИ.

Телеканалы во многом действуют по законам картеля, нигде официально не зарегистрированного, и способны организовать обструкцию любому нарушителю правил, принятых на телевидении.

В чем еще проявляется тотальность телевидения? Прежде всего в том, что именно телевидение первым сообщает массовой аудитории о новых событиях. В реальности это не совсем так, ибо первыми передают информацию, как правило, информационные агентства, но они не имеют непосредственного выхода на аудиторию, а также радиостанции, ибо большинство из них работает в режиме получасовых выпусков новостей (шаг выхода теленовостей, как правило, — 2—3 часа). Но радио в сегодняшнем мире не пользуется и сотой долей влияния телевидения, хотя и остается самым оперативным СМИ.

Итак, именно телевидение создает для массовой аудитории информационную картину дня текущего и даже будущего, ибо газеты, которые подписываются в печать поздно вечером и вый-

230

дут только на следующий день, не могут игнорировать ни содержание, ни даже сам состав новостей, о которых рассказало телевидение. Ведь главный временной парадокс ежедневных газет состоит в том, что они на 90% сообщают о вчерашних новостях, тогда как телевидение — о сегодняшних.

Этот суточный выигрыш во времени, наряду с на 2—3 порядка более масштабной аудиторией, и обеспечивает решающее стратегическое превосходство ТВ над печатными ежедневными СМИ.

Как я уже не раз говорил, событие, которое не показано по ТВ, практически не существует в сегодняшнем мире. Это правило знает исключения, но и они не слишком сильно меняют соотношение сил в системе медиакратии.

Тотальность телевидения, переходящая в его тоталитарность, отчетливее всего демонстрируется по следующим направлениям.

Первое. Формирование уже упомянутой мною информационной картины дня, которую не могут игнорировать ни другие СМИ, ни даже политики (кроме самых влиятельных, в том числе и влиятельных благодаря своим связям с ТВ).

Второе. Определяющее влияние телевидения на результаты выборов, доходящее в некоторых странах, в том числе и в России, до критических отметок.

Третье. Именно ТВ формирует сегодня, по существу, всю культурную среду жизни массового человека. Причем это «культура» в широком смысле слова — от языка, политического и потребительского поведения до предпочтений в сфере собственно культуры.

Четвертое. Телевидение и только телевидение формирует иерархию персоналий в современном обществе, причем на высших ступенях этой иерархии обязательно находятся как владельцы или топ-менеджеры крупнейших телеканалов, так и главные «лица» этих телеканалов или, как они сами себя называют, телезвезды.

Пятое. В наиболее полной мере тотальная власть телевидения пока воплощается в системе раскрутки звезд массовой культуры. Если в политике, спорте или иной сфере общественной активности еще возможен прорыв в телеэфир не с телеплощадки, то в сфере масскульта, особенно музыкального, это просто

231

немыслимо. Здесь телевидение в буквальном смысле осуществляет масскультовый тоталитаризм.

Руководители телеканалов, ведущие тележурналисты и их клиентура в других СМИ любят говорить о том, что телевидение никому ничего не навязывает, ибо у зрителя всегда есть право и возможность либо переключиться на другой канал, либо вообще выключить телевизор и, например, только читать газеты.

Этот аргумент лукав на 100%.

Выключить телевизор сегодня — это означает просто выключить себя из активной общественной и политической жизни. Что конечно же сделать можно, но вместе с этим у такого радикала должны отпасть и все претензии на проведение какой-либо своей линии в жизни общества. От того, что ты сам не пошел на выборы президента, потому что тебе не нравится ни один из кандидатов, не случится так, что президент не будет избран вовсе, и тем более, что будет избран тот, кто тебе нравится.

Второй вариант рекомендуемого действия — переключись на другой канал — не более конструктивен. Да, конечно, нюансы в программах разных телеканалов есть, и любой телезритель их может уловить. Но это те нюансы, которые совершенно не меняют общей картины культурного тоталитаризма (в России исключением из него является, безусловно, только канал «Культура») и политического авторитаризма, которая наличествует на всех телеканалах как единое целое, а отнюдь не разделенное на обособленные части.

Относительно массовой телекультуры, всех этих развлекательных ток-шоу, игр, юмористических передач, семейных ток-шоу и т. п., не стоит даже и приводить примеры, столь всё очевидно.

Политическая же составляющая телевидения, несколько более разнообразная по нюансам идеологического сектантства, в целом конечно же даже не дает того очевидного расклада сил и идей, который демонстрируют парламентские или президентские выборы. Если сторонники левой, коммунистической, как бы к ней не относиться, идеологии, составляют минимально 30—35% населения России, то среди российских телеканалов, как общенациональных, так и региональных, мы не найдем ни четверти, ни трети, ни десятой доли левых. Точнее, мы не найдем ни одного.

232

При этом нужно отметить, что

ЕСЛИ ТОТАЛЬНОСТЬ - ЭТО ОБЪЕКТИВНОЕ КАЧЕСТВО ТЕЛЕВИДЕНИЯ, ТО ЕГО ТОТАЛИТАРНОСТЬ ТАМ, ГДЕ ОНА ВОЗНИКАЕТ, ЕСТЬ РЕЗУЛЬТАТ ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ВЛАДЕЛЬЦЕВ ТЕЛЕКАНАЛОВ ИЛИ ТЕХ, КТО ЗА НИМИ СТОИТ.

Первого избежать невозможно, второго — и можно, и необходимо. Почему возникает соблазн превратить тотальность ТВ в его тоталитарность ?

Общих ответа три.

Первый ответ связан с телевидением как бизнесом. От тотальности к тоталитаризму стремится перейти любая монополия — дабы максимизировать свои прибыли.

Второй ответ — политический. Когда я, в следующей лекции, буду разбирать взаимоотношения журналистики и политики, то поговорим об этом подробно.

Третий ответ — личные эгоистические или прагматические мотивы тех, кто владеет телевидением или контролирует его иными способами.

Телевидение — не единственный институт в обществе, отличающийся качеством тотальности. Тотально (особенно в России, при практическом отсутствии самоуправления и слабости и ангажированности судебной системы) само государство. Тотален закон. Тотальна армия (вооруженные силы). Сегодня, безусловно, тотальны преступность и деньги (как единственное мерило ценности человека). Тотальны многие конфессии. Все крупнейшие бизнес-корпорации.

Тотальное — это еще не обязательно тоталитарное, но чаще всего тотальное авторитарно (в большей или меньшей степени). Однако именно тотальное легче всего сделать тоталитарным — достаточно лишь политической воли и готовности какой-то части тех, кто охвачен тотальной системой, принять тотальность как норму, как закон, как спасение от какого-либо общего зла.

Субъективная воля может переломить общественную неготовность принять тотальное как тоталитарное. Поэтому, как правило, традиция или закон ограничивают возможность перехода тотальности в тоталитарность. Думаю, рано или поздно современные общества, в том числе и российское, вынуждены будут

233

так поступить и применительно к СМИ. Армии (тотальному институту) запрещено принимать какое-либо участие во внутренней политике. И не только путем участия в военных действиях на территории своей страны или против собственного населения. Генералам и офицерам не полагается публично комментировать и обсуждать внутриполитические проблемы. Это не значит, что они не делают этого не публично. Им также не запрещено голосовать.

Нечто подобное должно рано или поздно произойти и по отношению к СМИ. Путем ли внедрения так называемого общественного телевидения, путем ли усиления антимонопольного законодательства. Не знаю как — время покажет. Но сделано это будет (при развитии нынешних тенденций укрепления медиакратии) обязательно.

Тут существует несколько труднопреодолимых проблем. Некоторые считают панацеей передачу телевидения от государства в частные руки. Пример Сильвио Берлускони в Италии показывает, что этот рецепт далеко не универсален. Да и наш собственный опыт контроля олигархов над крупнейшими телеканалами доказывает это.

Идеален, казалось бы, вариант, при котором ТВ только информирует о политических событиях, но не участвует в них. Как это сделать практически — совершенно неясно. И вряд ли возможно. Во всяком случае это гораздо сложнее, чем отделить от внутренней политики армию. Тем более что родилось целое поколение политиков, созданных исключительно телевидением, средствами массовой информации. И часть из них выступает за полную свободу СМИ, отнюдь не следуя демократическим идеалам, а чисто эгоистически (возможно, даже не осознавая это).

Но поиски того, как избежать приближающуюся угрозу, вестись, безусловно, будут.

К чему они приведут — посмотрим. А пока, точнее — в следующей лекции, поговорим о непосредственном взаимодействии журналистики и политики сегодня.

234

Лекция 13. Журналистика в системе демократии, или Журналист как объект и как субъект политики

Хотя сущность и методы работы журналиста всегда одинаковы, очень многое в его деятельности меняется в зависимости от того, в какой точке политического цикла находится он и его СМИ, являющиеся ныне чаще всего частью какой-либо медиагруппы.

Мы живем в условиях демократии, главный политический цикл которой — избирательный. Вот его основные этапы.

Выборы —> межвыборный период —> предвыборный период —> избирательная кампания —> новые выборы.

Нередко в этот стандартный политический цикл (точнее, циклы, ибо мы живем, по крайней мере, в трех, не всегда совпадающих во времени избирательных циклах: президентском, парламентском и избирательном цикле регионального и местного уровня) вклиниваются тоже достаточно стандартные кризисные этапы: спад экономики, отставка правительства, роспуск Думы и т. п.

Помимо этого, стандартный (стабильный) политический цикл испытывает возмущения и в результате еще более острых коллизий, часть которых мы тоже иногда наблюдаем: гражданские волнения, межнациональные конфликты, массовые забастовки.

Наконец, на стандартный избирательный (политический цикл) могут наложиться совсем уж экстремальные, форс-мажорные события: внешняя агрессия (или просто внешний военный конфликт), гражданская война (на всей территории страны или на части этой территории), политический или вооруженный мятеж, наконец — распад страны и революция.

235

Не будем также забывать, что помимо всего прочего мы живем еще и во время масштабных реформ, идущих практически во всех сферах нашей жизни. Они также накладываются на стандартные политические циклы, возмущая их и влияя на действия разных субъектов политики и, естественно, на деятельность и активность СМИ.

Совершенно очевидно, что журналист не может вести себя одинаково, находясь не только внутри стабильного общества и общества, охваченного революцией, гражданской войной или вовлеченного в войну внешнюю, но и в межвыборный и предвыборный моменты. Я люблю идеальные схемы, но только если они приложимы к жизни. Тот журналист, который будет утверждать, что всякий раз он один и тот же, либо не понимает, о чем говорит, либо лжет. Во всяком случае я ему не верю и не хочу обсуждать с ним ничего сверх конкретного содержания его текстов, если они интересны.

Каждый раз мы одни и те же, но всегда — в зависимости от ситуации, в которой находимся, разные. По крайней мере, по-разному действуем. Не можем не действовать по-разному.

Итак, взглянем еще раз на самый стандартный, самый стабильный в демократическом обществе политический цикл — избирательный.

Выборы —> межвыборный период —> предвыборный период —> избирательная кампания —> новые выборы. Очевидно, что журналист, даже самый объективный, имеет определенные политические пристрастия, выражающиеся, в частности, в том, что он голосует на выборах за определенного кандидата или партию.

Не менее очевидно, что шансы этого журналиста сохранить объективность в своих текстах, посвященных разным политикам и партиям, максимальны в межвыборный период, да и то, если у власти находятся те, за кого он голосовал, или, во всяком случае, иные политические силы, но делающие, по мнению журналиста, правильные шаги. Но эти шансы резко уменьшаются по мере перехода ситуации сначала в предвыборную, а потом и в собственно избирательную кампанию.

Иногда главные редакторы и журналисты, настаивая на своей и своих СМИ объективности и в этот период, ссылаются на то, что они, во-первых, дают всю информацию обо всех кандидатах,

236

а во-вторых, предоставляют слово на страницах своих изданий и на своих телеканалах опять же всем значимым кандидатам.

Что касается информации, то конечно же полнота ее, если она сегодня присутствует, объясняется не объективностью того или иного СМИ, а просто конкуренцией между ними. Не дать какую-либо информацию, если ее дадут конкуренты, значит показать свою неосведомленность, свой непрофессионализм. Кроме того, предвыборная агитация — это, как правило, не наличие или отсутствие какой-либо информации, а тенденциозность ее подачи. Например, о «своем» кандидате информация может быть в основном положительная, о «чужом» — в основном отрицательная. Наконец, главное в агитации — комментарии, анализ. Тем более что факты в демократической журналистике, как известно, священны, но комментарии-то свободны!

Дать «чужому» кандидату выступить в том или ином СМИ — это тоже еще не гарантия объективности в подаче его позиции. Возможностей исказить ее или подать в превратном свете — более чем достаточно. Кроме того, главное сегодня не слова кандидата, а его имидж, создаваемый СМИ, — положительный или отрицательный.

На президентских выборах 1996 года и предшествующих выборах в Думу (1995 г.) главная борьба велась против коммунистов и их кандидата Геннадия Зюганова. Геннадий Зюганов не может утверждать, что его мало показывали по ТВ в тот период. Но это не значит, что показ этот не был тенденциозным. Вот всего два приема, которые использовались в ту предвыборную кампанию.

Зюганова показывали часто, но по мере приближения президентских выборов в параллель с ним всё чаще и чаще показывали, давая ему возможность активно высказываться, Виктора Анпилова, который, естественно, на победу на выборах не претендовал. Стыкуя в эфире образы спокойного Зюганова, который вполне мог победить, и коммунистического радикала Анпилова, обыгрывая физиономические особенности последнего, антикоммунистические СМИ (а это все телеканалы) снижали привлекательность Зюганова в глазах колеблющихся избирателей — тех, у которых не было никакого желания голосовать за Ельцина. Пугали избирателей Анпиловым, но снижали-то результат Зюганова.

237

В ту же предвыборную кампанию на одном из центральных каналов был показан длинный (едва ли не более двух часов) художественный фильм, весь сюжет которого состоял только в одном: в кабинетах Лубянки следователи допрашивали арестованных, затем им тут же выносился приговор, после чего их уводили и расстреливали. Десятка два подобных, абсолютно идентичных (менялись лишь лица расстреливаемых) эпизодов и составляли этот фильм. Больше я его ни разу по нашему ТВ не видел.

Мы, как вы понимаете, обсуждаем не грехи коммунизма или сталинского режима, а приемы предвыборной пропаганды и агитации, которая вполне совместима с внешне объективной подачей фактов и даже объективностью некоторых комментариев.

Журналист как существо политическое, homo politicus, не может отрешиться от своих симпатий и антипатий. Идеальный вариант — предупредить аудиторию о своих пристрастиях. Но, во-первых, не будешь же это делать в начале каждой статьи, каждого комментария. А во-вторых, мало кто в журналистике осмеливается говорить о своей пристрастности, ибо ее, как принято считать, не должно быть.

Еще и еще раз повторю — и это есть очередная максима журналистики:

ЖУРНАЛИСТ ВСЕГДА ПРИСТРАСТЕН, ПРИЧЕМ В МОМЕНТЫ ПОЛИТИЧЕСКИХ КРИЗИСОВ ПРИСТРАСТЕН ОЧЕВИДНО, ДАЖЕ ЕСЛИ УТВЕРЖДАЕТ ОБРАТНОЕ. ПОЭТОМУ ДЕЛО НЕ В ТОМ, МАСКИРУЕТ ОН СВОЮ ПРИСТРАСТНОСТЬ (ТЕНДЕНЦИОЗНОСТЬ) ИЛИ НЕТ, А ХОЧЕТ ЛИ И УМЕЕТ ЛИ ЕЕ ОГРАНИЧИТЬ.

Я, например, пытаясь следовать этой максиме, в предвыборную кампанию 1996 года использовал прием, который можно назвать насильственной, или принудительной, объективизацией. Сам я тогда был политическим сторонником Григория Явлинского, к тому же моего друга в тот период. И моя пристрастность требовала сосредоточиться на его сильных сторонах, указывая на слабые стороны всех остальных. Я пошел по другому пути — написал серию статей, посвященных всем главным кандидатам. Причем каждая статья была построена в виде ответа на вопрос: что должен сделать кандидат имярек, чтобы победить на выборах? Во-первых, задав себе такие рамки, я неизбежно должен был указывать и на

238

позитивные, и на негативные качества каждого кандидата и его политики, предлагая последние исправить. Во-вторых, и это главное, я должен был создать более или менее объемный и достоверный портрет каждого из кандидатов, иначе читатель почувствовал бы мою необъективность.

Аналогичные серии статей, но уже посвященных разным партиям, я публиковал и перед думскими выборами 1999-го и 2003 года. Этот прием я рекомендую всем, кто хочет не казаться, а быть объективным в предвыборном анализе.

За годы работы в журналистике я вообще выработал привычку пытаться быть максимально объективным — и в общем-то советую всем стремиться к этому. Так сложнее, в том числе и в общении с некоторыми чрезмерно ангажированными коллегами и политиками, которые ангажированы по определению. Но зато авторитет ваш, если вы его добьетесь, будет долговременней и доброкачественней, чем у ярких, но слишком тенденциозных пропагандистов, даже умело маскирующихся под объективность. Последние ярко вспыхивают — особенно в предвыборные периоды, но затем чаще всего и гаснут. Пример Сергея Доренко, фактически сжегшего свое имя в предвыборную кампанию 1999 года, думаю, еще слишком свеж, чтобы ссылаться на кого-либо еще.

Коммунистический кандидат, лидер КПРФ Геннадий Зюганов, что общепризнанно, проиграл президентские выборы 1996 года исключительно потому, что против него, в лоб или изощренно, выступили большинство общенациональных СМИ. Что означает только одно: политическая элита России с помощью СМИ, журналистов сделала выбор за избирателей, за народ, за массы.

Как к этому относиться — другой вопрос. Если исходить из теории многократно мною цитировавшегося и горячо почитаемого Ортеги-и-Гассета, всё было сделано правильно. Если встать на иную позицию, ответ будет противоположным. Но только об объективности СМИ, журналистов в целом и почти каждого из них в отдельности говорить не приходится.

К чему политически равнодушны сегодня журналисты в нашей стране? К выборам (президентским, парламентским, губернаторским, местным)? Нет. К назначениям и отставкам в прави-

239

тельстве? Нет. К выбору Россией союзников во внешнем мире? Нет. К чеченской войне? Нет. К ходу и содержанию экономических и политических реформ? Конечно же нет. Одно это вот уже 15 лет раскалывает (причем каждый раз по-новому) наш журналистский корпус.

Журналист не может быть объективен не только во время революции или внешней войны. Он не может быть объективен никогда. В частности, потому, что значительная часть журналистов, во всяком случае большинство редакторов самых значимых СМИ, входят в правящий класс.

Вопрос лишь в том, осознает ли журналист свою необъективность, скрывает ли он ее от аудитории, ограничивает ли ее разумными рамками и — главное — сверяет ли он свою собственную необъективность с общественными интересами или лишь с тем, что значимо только для него: деньги, слава, приказ хозяина или руководителя СМИ, уверенность в собственной правоте при трактовке интересов общества.

Я бы даже сказал, что журналист не может быть объективен и в межвыборные периоды, ибо таковых, строго говоря, не бывает. Проходят парламентские выборы — приходят президентские. Минуют эти — наступают губернаторские. Затем местные. Нет правительственного кризиса, но есть парламентский. Нет парламентского — есть кризис экономический или политический в регионе, где живет и работает журналист, где выходит его СМИ.

Два года шла первая чеченская кампания. Меньше — военная часть второй, но проблема Чечни остается как политическая и будет таковой еще не один год. Реформы продолжаются — и конца им не видно. И так далее.

Когда в общих словах говорят о журналистике, имеют в виду, как правило, группу самых известных московских журналистов. И действительно, отойдя от общефедеральных выборов (думских или президентских) они вроде бы (хотя часто только внешне) успокаиваются, деангажируются на два-три года. Но журналистика в целом как институт, как система, как четвертая власть — это не десять, не сто и даже не тысяча московских журналистов, хотя они, конечно, задают тон. Это — сотни тысяч журналистов по всей стране. Это — сотни владельцев СМИ. Безуслов-

240

но, плюрализм собственности на СМИ, партийный плюрализм, наконец, человеческий плюрализм мнений в условиях демократии гасит значительную долю индивидуальной необъективности, балансирует систему, сдвигает ее к некоему центру, который можно считать приближением к вектору сложения интересов разных общественных сил, групп, субъектов политики от местного до федерального уровня.

Можно ли на основе этого сказать, что всякий журналист субъективен, а журналистика в целом

— объективна? Как бы хотелось ответить утвердительно. Да еще и зафиксировать это в виде очередной, даже золотой, максимы. Но ответ будет отрицательным.

И причин тому, по крайней мере, четыре.

Первая. Журналисты — носители политической профессии. Политика не может быть объективной.

Вторая. Значительная часть журналистов, но особенно главных редакторов, как я уже отмечал, входит в правящий класс.

Третья. Журналистика как профессиональная корпорация и как СМИ — всеохватывающая система, постоянно оказывающая влияние на аудиторию. Но воспринимается аудиторией журналистский продукт не как масса всего того, что СМИ создают за какой-то отрезок времени, а вполне дискретно. Каждый обычный человек читает одну, в лучшем случае две газеты. Смотрит в основном один-два телеканала. И читает газеты, и смотрит телепередачи (политические) не насквозь, не от корки до корки, а две-три статьи, три-четыре передачи.

СУММАРНАЯ ОБЪЕКТИВНОСТЬ ЖУРНАЛИСТИКИ - КАК ШАР СО МНОЖЕСТВОМ ШИПОВ, КАК ЁЖ. ВОЗЬМЕШЬ В ЛАДОНИ ЦЕЛИКОМ И АККУРАТНО - ВСЁ БУДЕТ НОРМАЛЬНО, МОЖНО ДАЖЕ ПОВОРАЧИВАТЬ И РАССМАТРИВАТЬ, ДИВЯСЬ ТОМУ, СКОЛЬ ИЗЯЩНО ОСТРЫ ЭТИ ШИПЫ. НО ТКНЕШЬ В ЭТОТ ШАР, В ЭТОГО ЕЖА ПАЛЬЦЕМ -УКОЛЕШЬСЯ, С КАКОЙ БЫ СТОРОНЫ К НЕМУ НЕ ПРИКОСНУЛСЯ.

Четвертая причина. Иногда шар выпускает особо острые и длинные шипы, нацеленные в одну сторону, и сам колет ими аудиторию. Вся корпорация работает целенаправленно тенденциозно и как единое целое. В преддверии президентских выборов 1996 года именно это и происходило. На несколько месяцев шар превратился в стрелу, заточенную сугубо антикоммунисти-

241

чески. Аналогичным образом в предвыборно думскую кампанию 2003 года ТВ раскручивало блок «Родина» за счет умаления образа КПРФ. Мы уже увидели

ДУАЛИЗМ ПОЛОЖЕНИЯ ЖУРНАЛИСТА: ОН СУБЪЕКТ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА, В МЕНЬШЕЙ МЕРЕ, КОНЕЧНО, ЧЕМ СОБСТВЕННО ПОЛИТИКИ, НО ТЕМ НЕ МЕНЕЕ. НО ОН И ОБЪЕКТ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА, УПРАВЛЯЮЩЕГО ЖУРНАЛИСТОМ КАК СУЩЕСТВОМ, ЦЕЛИКОМ И ПОЛНОСТЬЮ ОТ ПОЛИТИКИ ЗАВИСЯЩЕМ. ДАЖЕ В БОЛЬШЕЙ СТЕПЕНИ, ЧЕМ ПРОСТО ЧЕЛОВЕК. ИБО ЖУРНАЛИСТ - НОСИТЕЛЬ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПРОФЕССИИ, СУЩЕСТВЕННО РАЗНОЙ В РАЗ-

НЫХ ОБЩЕСТВАХ, ПРИ РАЗНЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ РЕЖИМАХ, ПРИ РАЗНЫХ СОСТАВАХ ПРАВЯЩЕГО КЛАССА.

Как объект политики, журналист зажигается от известия о правительственном кризисе, голосует за того или иного кандидата на выборах, записывает доверенную «только ему» высоким чиновником информацию, вычеркивает из своего текста то, что не согласуется с мнением главного редактора СМИ или интересами владельца этого СМИ. Одновременно как субъект политического процесса он выступает в своем издании за отставку премьер-министра или против нее; уделяет в своих текстах больше внимания положительным сторонам кандидата, которому симпатизирует; оглашает от своего имени доверительную информацию, так или иначе ее интерпретируя; микширует либо, напротив, педалирует в своих текстах то, что требует главный редактор или интересы владельца СМИ. Наконец, может быть, главное в политической субъектности журналиста: аудитория, население, электорат (в состав которых сам журналист входит — как потребитель информации и комментариев других СМИ, как обыватель, как избиратель) воспринимают мир в целом и действия власти и всех других субъектов политики глазами журналистов.

А поскольку аудитория больше верит известным журналистам, журналистам с громким именем, то и получается, что

БОЛЕЕ АВТОРИТЕТНЫЙ, БОЛЕЕ ВЛИЯТЕЛЬНЫЙ, БОЛЕЕ ИЗВЕСТНЫЙ, БОЛЕЕ УБЕДИТЕЛЬНЫЙ ЖУРНАЛИСТ ВСЕГДА И ОБЪЕКТИВНО ОБЛАДАЕТ БОЛЬШЕЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СУБЪЕКТНО-СТЬЮ И, КАК

242

СЛЕДСТВИЕ, - БОЛЬШЕЙ (SIC!) СУБЪЕКТИВНОСТЬЮ, ЧЕМ МЕНЕЕ АВТОРИТЕТНЫЙ, МЕНЕЕ ВЛИЯТЕЛЬНЫЙ, ЕТ CETERA.

Необъективность мелкой сошки просто не замечается, игнорируется аудиторией. Правда, как общий контекст эта малозаметная, но многократно повторенная тысячами мелких сошек необъективность конечно же воздействует на аудиторию.

Даже когда СМИ являются чьим-либо рупором (власти, собственника, политической партии), журналисты этих СМИ в сознании и подсознании большей части аудитории говорят как бы (воспользуюсь испорченным, к сожалению, ныне оборотом) от себя, как бы сами, порой на глазах изумленной публики рождая оригинальную мысль. На самом же деле (еще один подпорченный оборот) они часто в точности, до интонации повторяют то, что сказал журналисту кто-то. Я много раз, зная, естественно, лично и журналиста, и того, кто за ним стоит, наблюдал это воочию.

Как правило,

САМОЙ ХОРОШЕЙ ВЛАСТИ ЛЮДИ ДОВЕРЯЮТ МЕНЬШЕ, ЧЕМ САМОЙ ПЛОХОЙ ПРЕССЕ.

А что же в том случае, когда оба института — в смысле профессионализма — хороши, или оба плохи, или особенно когда власть плоха, а пресса хороша!

Я не утверждаю, что журналист всегда говорит или пишет с чужого голоса. Но это бывает чаще, чем принято и положено считать. В том числе и потому, что профессия журналиста вторична по определению.

ЖУРНАЛИСТ, КАК ПРАВИЛО, НЕ ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЬ, ХОТЯ АУДИТОРИИ ОН И МОЖЕТ КАЗАТЬСЯ ТАКОВЫМ. ОН - ПЕРЕДАТЧИК, В ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ ИНТЕРПРЕТАТОР ЧУЖИХ МЫСЛЕЙ И СЛОВ, В ТОМ ЧИСЛЕ СЛОВ ПОДЛИННЫХ СВИДЕТЕЛЕЙ СОБЫТИЙ.

Так, как и следователь — не присутствующий при совершении преступления, но раскрывающий нам, как оно произошло и кто его совершил. В лучшем случае следователь узнал (не открыл) правду. В худшем — сочинил ее. Впрочем, о журналисте как следователе, о журналисте, раскрывающем то, что другие скрыва-

243

ют, мы еще поговорим отдельно в свое время. Но важно сейчас зафиксировать одно: события, как и преступления, творят люди, а не журналисты и не следователи.

Здесь нужно сделать две оговорки. Собственно первую я уже сделал. Как по преимуществу субъект политики журналист выступает тогда, когда он разоблачает или (спокойнее) раскрывает что-то.

Второй случай ярко выраженной политической (или шире — общественной) субъектности журналиста — это журналистская раскрутка события, факта сверх их объективной значимости, за пределами их объективных масштабов. Либо, напротив, замалчивание события, факта, человека. Нет ничего страшнее для политика, чем молчание прессы о нем. Девяносто девять процентов политиков перестанут быть таковыми, если СМИ перестанут их замечать. И очень часто этот прием используется намеренно. Большинство политиков спасает лишь то, что газеты не могут выходить с белыми пятнами вместо текстов и фотографий, а телеканалы не могут транслировать лишь фильмы, рекламу и развлекательные программы. И те, и другие по определению должны рассказывать о событиях реальной жизни, в том числе политической, а событий, даже природных, чаще всего без людей не бывает. Наводнение, от которого люди не пострадали, — это факт не журналистики, а гидрологии.

Хорошо известно, что пресса, особенно бульварная, когда нет или мало событий (летний период, рождественские каникулы) — сама придумывает, «создает» и раскручивает «события».

Распространенное когда-то только в языке журналистов, а теперь всеми употребляемое слово «сенсация» и более интимный и технологичный парный сенсации термин-жаргонизм «раскрутка» — безусловные индикаторы субъектности журналиста.

В 1973 году два американских журналиста Боб Вудворт и Карл Бернстайн из «Вашингтон пост» опубликовали статью, которая дала начало политическому процессу под названием «Уотергейт», в результате которого президент США Ричард Никсон под угрозой импичмента ушел в отставку. Ссылаясь на этот классический пример ярко выраженной политической (общественной) субъектности журналистов, еще раз уточню некоторые аспекты темы данной лекции.

244

Когда я говорю о превалировании политической объектности журналистов над субъектностью, я имею в виду следующее:

• событие — подслушивание политических конкурентов, создали не журналисты, написавшие об этом событии;

• редактор СМИ принял решение печатать этот материал, а мог принять и иное решение;

• 99% журналистских текстов — это не тексты о деле «Уотергейт».

Конечно, и сами политики суть не только субъекты политического процесса, но и его объекты (они — люди, они зависят от избирателей, обстоятельств, объективного хода истории и т. п.). Но тогда субъектность политиков — это субъектность второго ранга, после субъектности первого ранга, то есть субъектности массовидных политических субъектов (партий, институтов, социальных слоев, общества в целом).

Субъектность СМИ в целом как системы, как института -это субъектность третьего порядка. А субъектность большинства отдельно взятых журналистов есть субъектность четвертого порядка, ниже которой — лишь субъектность просто людей.

И, лишь отправляя функцию гласа народа, функцию опосредованного влияния на власть от имени народа — реально передавая его интенции или искажая их в ту или иную сторону или даже подменяя эти интенции своими собственными измышлениями, мистификациями, суррогатами, только в этом случае журналисты как корпорация, как институт возвышаются до политической субъектности второго порядка. Эта высшая мера субъектности журналистики проявляется эпизодически, в форс-мажорных обстоятельствах: в России на выборах 1996 года, в октябре 1993 года и т. п.

Сказанное не противоречит теории медиакратии, ибо последняя конечно же предполагает политическую власть СМИ в целом, а еще точнее — тех, кто ими владеет и их контролирует, а не собственно журналистов.

Наконец, не лишне добавить, что политическая субъектность журналистики проявляется и в том, что власть, правящий класс, отдельные их представители, иногда корректируют свое

245

поведение, руководствуясь тем, что пишут и говорят журналисты, оценивая их в данном случае не как представителей народа, масс, избирателей, общества, а как профессиональных экспертов в какой-либо области. Но это не специфически журналистская субъектность. Да и касается она абсолютного меньшинства журналистов.

Тем не менее, коль скоро журналисты являются субъектами общественных и политических процессов, стоит разобраться, — и этому я посвящу следующую лекцию, — как и какие интересы определяют их, журналистов, действия в каждый отдельный момент.

246

Лекция 14. Соотношение личных, профессиональных, корпоративных интересов журналиста и национальных интересов

Начиная эту лекцию, хочу напомнить, кем вы будете, если станете на журналистскую стезю. Согласно ролевой теории личности и, между прочим, согласно здравому смыслу, все мы являемся не только самими собой, но одновременно исполняем различные социальные роли, точнее говоря, эти роли в своей совокупности, нанизываясь на наше ego, делают нас тем, чем мы являемся в жизни, во всяком случае — в общественной жизни, то есть в постоянных взаимодействиях с другими людьми.

Слишком далеко или глубоко в эту теорию, которую я называю теорией капустного кочана, вдаваться не будем. Ограничимся лишь перечислением самых очевидных ролей, которые исполняет человек, являющийся журналистом.

Итак, по порядку примыкания капустных листов к кочерыжке, то есть к нашему ego. Собственно, с ego и нужно начать, ибо в нем сосредоточены наши, часто даже не подвластные рассудку, желания, эмоции, привязанности, симпатии и антипатии, словом — идейно-психологические составляющие нашей личности.

Проявления этих составляющих (качеств) нашей личности в различных жизненных ситуациях многообразны и часто противоречивы, но в целом достаточно стереотипны. Они воплощаются, воспользуюсь, может быть, не вполне точно, еще одним термином из психологии, в определенных установках, то есть предрасположенности определенным, конкретным для каждой конкретной личности образом реагировать на разнообразие (довольно ограниченное) жизненных ситуаций.

247

Человек мало в чем может изменить себе, в лучшем случае он может контролировать свои поступки. Большинство людей не делают и этого. Во всяком случае — не делают при малейшей к тому возможности. Всякая свобода, в том числе свобода слова и печати, предоставляет довольно широкий простор для того, чтобы возможность не была малейшей.

Итак, каковы установки, рожденные нашим ego?

Первая установка (личная) связана с особенностями взгляда каждого конкретного человека на мир и общество, с его симпатиями и антипатиями, с его персональной психологической конституцией.

Далее. Все мы — члены какой-либо семьи. Семейная роль рождает необходимость (установку) обеспечения благополучия этой семьи, ее членов, особенно если они являются для нас подопечными. Универсальная установка семьянина — заработать достаточное количество денег для хорошей или даже очень хорошей жизни своей и своей семьи.

Журналист — член одновременно, по крайней мере, двух корпораций: всей журналистской корпорации вообще и своего конкретного издания, чаще всего входящего в более масштабную бизнес-корпорацию.

Как член журналистской корпорации в целом журналист объективно стремится к максимальной свободе слова и печати. Даже партийно ангажированный журналист, даже выступающий за цензуру (тогда он хочет максимальной свободы в рамках того, что не запрещено цензурой, а чаще всего — даже перехода за эти рамки, правда только для себя и своих единомышленников). Свобода печати нужна журналисту как журналисту прежде всего для того, чтобы свободнее, то есть эффективнее, реализовывать свои профессиональные качества, полнее самовыразиться.

Назовем установку журналиста как члена корпорации журналистов профессиональной. А его же установку как наемного работника определенного СМИ — корпоративной.

Наконец, все мы (или почти все) — граждане определенной страны, члены определенного общества, границы которого чаще всего очерчены географическими и политическими границами государств. Установку, связанную с исполнением этой роли, так и назовем — гражданская.

248

Таким образом, минимально, мы, будучи журналистами, играем пять ролей, реализуя в нашей деятельности пять установок._

В реальности ролей больше. Я игнорирую сейчас принадлежность к определенному социальному слою: с одной стороны, все журналисты входят в правящий класс, с другой — они крайне неоднородны с точки зрения имущественной обеспеченности, особенно сегодня в России. Есть просто бедные, буквально как церковные крысы, есть — очень богатые, входящие в круг самых обеспеченных людей страны. Число последних пока — не более нескольких десятков тысяч. Журналистов в этом круге — может быть, до сотни, но это, между прочим, самые известные, а следовательно, и самые влиятельные журналисты. А всего журналистов и других работников СМИ в России — сотни тысяч.

Журналисты входят в разные политические, или, уже, партийные корпорации. Всё это порождает весьма значимые ролевые различия.

Безусловно значимо и деление на журналистов столичных (московских) и провинциальных. Это тоже две довольно разные роли.

Список можно продолжать: этнические роли, кстати, весьма актуальные сегодня; конфессиональные; культурологические; возрастные; половые — тоже, между прочим, значимые для сегодняшней журналистики — по крайней мере, в связи с проблемой сексуальных меньшинств; и т. п.

Но, дабы не утонуть в сложных схемах и многослойных коллизиях (столкновениях установок), я, повторяю, ограничусь пятью главными, фундаментальными ролями, от исполнения которых никто из нас уж точно не может отказаться.

249

Эти пять ролей существенно отличаются между собой не просто потому, что они относятся к разным составляющим журналиста как человека общественного, но и еще по одному, крайне важному для журналистики вообще, а для сегодняшней русской журналистики в особенности, основанию.

Все мы примерно знаем, кто мы, каковы наши эгоистические интересы.

Семейный интерес тоже достаточно очевиден: больше зарабатывать, обеспечивать безопасность членов своих близких.

Профессиональный, о чем я уже говорил, не менее определен — максимальная свобода для нашей профессии плюс возможность самовыражения.

Корпоративные интересы, отбрасывая детали, таковы: мое (хотя журналист и не владеет в СМИ ничем, кроме собственного труда) СМИ должно процветать.

Но на последней роли, роли гражданина, определенность ломается, исчезает. Особенно сегодня в России, в ее очередные смутные времена, во времена реформ, в переходный период, который всегда смутен и сам по себе, и неясностью того, от чего мы уходим и к чему идем. Словом, и всегда, и особенно сегодня у каждого свои представления о гражданственности, о том, что является, а что не является национальным интересом России.

Главное свидетельство тому — не публичные дискуссии, хотя и они тоже, а весь ход российской политики, разнонаправленные действия внутри нее разных социальных, политических, иных групп.

Чеченская кампания — не только яркий пример противоречивости понимания национальных интересов России разными людьми, но и отличный, увы, пример для демонстрации того, как социальные установки разных журналистов и даже одного и того же могут не только вступать в противоречие, но и меняться на прямо противоположные за довольно короткий отрезок времени.

Разберу это конкретно.

Как известно, относительно Чечни, существовали (я несколько утрирую) две прямо противоположных позиции: 1) довести силовую акцию до конца, до полной победы; 2) немедленно начать переговоры с лидерами сепаратистов (пусть даже они террористы), лишь бы прекратилось кровопролитие.

250

А теперь журналистская, или, если хотите, политологическая, задача: как и что каждый из трех журналистов, установки которых я перечислю ниже, будет писать о действиях федерального центра в Чечне?

Журналист А

Установка 1 (личная): обычная, никаких особых пристрастий.

Установка 2 (семейная): никакого прямого отношения к военной кампании.

Установка 3 (профессиональная): приверженность свободе слова.

Установка 4 (корпоративная): владелец СМИ, где работает А, являясь публичной фигурой, влияющей на политику, выступает за продолжение силовых действий до победного конца.

Установка 5 (гражданская): журналист разделяет наиболее стандартный подход к подобного рода событиям — если есть война, то должна быть победа, естественно, твоей стороны.

Журналист Б

Установка 1: обычная, та же, что у журналиста А.

Установка 2: опять, как и у журналиста А, никакого прямого отношения к военной кампании.

Установка 3: нормально-журналистская, приверженность свободе слова.

Установка 4: владелец СМИ выступает за немедленное прекращение силовых акций и переговоры с лидерами боевиков.

Установка 5: та же, что у журналиста А.

ЖУРНАЛИСТ В

Установка 1: та же, что у журналистов А и Б.

Установка 2: сын журналиста — призывник, в ближайшие полгода его заберут в армию.

Установка 3: та же, что у А и Б.

Установка 4: та же, что у журналиста Б (владелец СМИ выступает за переговоры).

Установка 5: та же, что у А и Б.

251

Нетрудно дать однозначные ответы на вопрос нашей задачи для каждого из трех случаев. В своих текстах А будет выступать (явно или более закамуфлированно) за продолжение силовой акции. Журналист Б — с прямо противоположных позиций. Журналист В, скорее всего, будет открытым и яростным сторонником переговоров, используя для обоснования своей позиции не только факты и логические аргументы, но и эмоции.

А если в условиях задачи мы еще введем различие в личностных установках (например, кто-то считает, не признаваясь в этом публично, восточных людей склонными к обману), если присутствует конфессиональный фактор (журналист — выходец из мусульманских слоев, даже сам не будучи правоверным мусульманином; или, наоборот, православный, считающий, что цель боевиков — распространение по всему югу России ислама) и т. д.?

Как журналисты выходят из этой коллизии, то есть ситуации, когда ряд его внутренних установок вступает в конфликт с установками, привнесенными извне? Вариантов действия немного, всего три:

• не подчиниться внешним установкам;

• подчиниться и действовать так, как того требует корпорация;

• подчинившись внешне, пытаться подспудно либо проводить свою линию, что мало реально, либо, скорее, понемногу саботировать основную линию издания.

Не подчиниться — значит уйти, покинуть данное СМИ. Это легко сказать, труднее сделать. Точнее, до недавнего времени в России, где СМИ чаще создавались, чем гибли, этот выбор было сделать не слишком трудно, но те времена уже прошли.

Большинство подчиняется, время от времени фрондируя против линии СМИ, в котором работают.

Кстати, абсолютное большинство уходов из редакции, которые я сам пережил как главный редактор «Независимой газеты» за одиннадцать лет руководства ею, были уходы из-за низкой зарплаты, а не по «идейным» соображениям.

Лишь одна журналистка сказала мне, что уходит из принципиальных соображений (установка): она не может работать в

252

издании, где печатается лидер КПРФ Геннадий Зюганов. Это было настолько оригинальное и неожиданное заявление, что я впервые вступил в дискуссию с тем, кто уходит: но это же принцип «Независимой», мы даем трибуну всем, и коммунистам, и антикоммунистам, а уж саму газету никак нельзя назвать прокоммунистической. Я ее не уговаривал остаться, тем более что взял себе за правило подписывать заявление об уходе сразу же, как только оно ложится мне на стол. Я возражал, шокированный нетерпимостью этой журналистки, на словах конечно же приверженной идеалам свободы слова.

Это была неплохая, но отнюдь не выдающаяся журналистка. Имя ее вряд ли знает кто-либо, кроме наиболее внимательных читателей того издания, где она в настоящий момент работает, но я оценил ее принципиальность, правда — абсолютно партийную.

Можно или нельзя противостоять корпоративным установкам (если, конечно, ты с ними не согласен и они не стали твоими собственными)? Это удается крайне редко и очень немногим. Приведу в качестве иллюстрации (здесь не подходит выражение «в качестве примера», ибо второй смысл этого оборота — «в качестве примера для подражания») свой случай. Просто потому, что он известен мне в деталях.

С осени 1995 года Борис Березовский финансировал издание «Независимой газеты», считаясь ее владельцем. Я был ее главным редактором и генеральным директором (руководителем предприятия) и много писал в ней.

То есть я одновременно выступал как человек, который: (1) формировал профессиональные установки для сотрудников «Независимой», (2) прямо или косвенно транслировал журналистам корпоративные установки «владельца» газеты, (3) сам выступал в качестве журналиста, который должен был принимать или не принимать эти установки.

Наши с Березовским взгляды по многим вопросам расходились, но по многим — совпадали. В силу ряда причин, о которых я скажу тогда, когда буду рассказывать о профессии главного редактора, это долгое время не создавало неразрешимых проблем. Во всяком случае я писал и печатал в «Независимой» то, что хотел.

253

Однако весной 2000 года на страницах «Независимой» я заявил, что, по моему мнению, все олигополии должны быть разрушены — что олигополия Гусинского, что олигополия Березовского. Это был вызов. Какой бы статус как создатель «Независимой газеты» и достаточно известный и влиятельный журналист я не имел, это конечно же был экстраординарный шаг. В газете, финансируемой Березовским, я написал, что его медиаимперия, жемчужиной которой было ОРТ, должна быть разрушена. Такое не проходит бесследно, не забывается и не прощается.

Осенью того же года в моем присутствии и присутствии ряда других руководителей контролируемых им СМИ, Березовский как бы между прочим бросил фразу, что издание, которое требует, чтобы у него отняли ОРТ, не может находиться в его холдинге и, возможно, будет продано. Конечно, это было предупреждение лично мне, хотя некоторое время Березовский и пытался найти покупателя на «НГ», но не сходился с претендентами в цене.

Весной 2001 года стало очевидным, что мы радикально расходимся с Березовским и в оценке политики Путина. Я ее в целом поддерживал, критикуя по некоторым направлениям. Березовский к тому времени уже не поддерживал Путина ни в чем. Само по себе это было нонсенсом, но я еще обострил ситуацию, опубликовав сочиненный мною «Разговор Березовского с Путиным», из которого было ясно, кто, на мой взгляд, победит в этой полемике, а главное — в реальной жизни. То есть предсказал поражение Березовского.

Все наши установки окончательно и публично оказались противопоставленными друг другу. Через неделю после публикации «Разговора» Березовский сообщил мне о том, что принял решение снять меня со всех постов в «Независимой», главное — с поста редактора «НГ». То есть профессиональные установки в этой газете должен был создавать кто-то другой. И ясно, что они расходились бы с моими.

Однако, действуя на первом этапе «интеллигентно», он предложил мне стать председателем Совета директоров акционерного общества «Редакция "Независимой газеты"» — на срок, который я посчитаю для себя возможным. При этом мне полагалось: 300 000 долларов единовременно, ежемесячный оклад в 10 000 долларов, кабинет, секретарь, машина с персональным водителем.

254

Много это или мало, каждый может оценить сам. Но в принципе это была плата за то, чтобы я, не определяя больше курс «Независимой», одновременно своим именем освящал то, что из нее будут делать без меня.

Я отказался. Главная причина — нежелание участвовать в разрушении своего детища. Не во славу себе я привожу этот пример. А чтобы сказать следующее.

Что позволило мне поступить принципиально, руководствоваться в своем выборе только личной, профессиональной (интересы «Независимой», как я их понимал) и гражданской (интересы страны, как я их понимал) установками? Два фактора, один из которых чисто материальный. Во-первых, я был уверен, что у меня будет возможность выступать в иных СМИ, высказывая свою, а не чью-то позицию. Во-вторых, я был достаточно обеспеченным человеком и не сомневался, что смогу поддержать уровень благосостояния своей семьи, работая в другом месте.

А если бы не было второго фактора? Если бы роль главы семьи, возникающая на основе ее семейная установка не подкреплялись бы моей уверенностью (уверенность, кстати, это далеко не гарантия) неплохо зарабатывать и дальше? Как бы я поступил?

Надеюсь, что так же. Но утверждать этого не могу.

Оставаясь последовательным сторонником свободы печати, сторонником профессиональной независимости и человеческой и гражданской принципиальности журналиста, я считаю, что не менее фундаментальным императивом деятельности журналиста является и семейная установка.

Журналист не хочет бросать свою профессию (да часто и не может, ибо не умеет ничего другого). И одновременно он не имеет права допустить, чтобы его детям нечего было есть, не на что было получать образование. Ответственность журналиста как журналиста велика, но по сути она равнозначна его же ответственности как главы семьи. И никто не может осудить человека, который вынужден сделать выбор не в пользу принципиальной журналистики.

О моральных проблемах в журналистике я уже говорил подробно, но в свете тематики данной лекции я призываю всех, кто судит журналистов (в их профессиональной среде или вне ее), помнить, что журналисты — тоже люди. Утверждение 6а-

255

нальное, но тем не менее актуальное. Даже несмотря на то, что своей требовательностью к другим журналисты сами провоцируют завышение требований к себе.

Мало кому в жизни, в журналистике в том числе, удается гармонизировать исполнение всех своих социальных ролей, добиться непротиворечивого, бесконфликтного взаимодействия всех установок, порожденных этими ролями. Либо компромиссы, либо жертвование чем-то - иного варианта чаще всего нет. И, лишь достигнув очень большой известности и авторитета, а равно материальной независимости, журналист может действовать абсолютно принципиально.

Другой вопрос - как он приобрел известность, авторитет, а главное - финансовую независимость.

Мы несколько увлеклись чисто материальной стороной дела, хотя и без нее в системе ролевых установок журналиста достаточно коллизий.

Приведу еще один пример из своей практики.

Однажды я снял из книжного приложения к «Независимой газете» статью, которая, на мой взгляд, совершенно откровенно пропагандировала так называемую психоделическую литературу, а проще говоря, литературу, воспевающую потребление наркотиков. Статью за моей спиной пытался поставить в газету один из ее сотрудников.

Этот пример прямой редакторской цензуры, кстати, вскоре был освещен в некоторых изданиях, «интеллектуально» обслуживающих наркомафию. Я, естественно, был разоблачен в этих изданиях как душитель свободы слова и печати.

Какими установками я руководствовался?

Эгоистической, личной — я против пропаганды наркотиков в любом виде, чем бы и кто бы ее не оправдывал. Как человек я считаю, что запрет в этой сфере — и самая моральная, и самая эффективная мера.

И гражданской установкой — ибо любые формы борьбы с наркоманией считаю отвечающей национальным интересам страны.

И я сознательно проигнорировал профессиональную установку на свободу печати. Ибо не считаю ее абсолютной жизненной ценностью.

256

Однако в данном случае мне гораздо интереснее, какими установками руководствовались те, кто пытался за моей спиной протащить эту статью в газету. Конечно, свобода печати в данном случае это только оправдание, прикрытие.

Сомневаюсь, что здесь был прямой коммерческий интерес, хотя и не исключаю этого. Вряд ли действовала семейная установка. Не думаю, что редактор статьи, который ставил ее в номер, исходил из гражданской установки, то есть убежденности в том, что людей нужно приучать к наркотикам. Остается либо эгоистическая, личностная установка — редактор являлся адептом психоделической культуры, точнее — наркокультуры. Либо это была установка корпоративная, но не корпорации данного СМИ, а иной, той, в которую вне стен редакции был включен редактор статьи. Формально или неформально — неважно. Скорее всего, как я уже отметил ранее, редактор относился к числу тех, кто «интеллектуально», пусть даже бескорыстно (в смысле отсутствия прямого меркантильного интереса), обслуживает наркобизнес.

Этот пример, отнюдь не исключительный, хорошо показывает актуальнейшую и острейшую проблему современной журналистики — постоянное, повседневное, систематическое и целеустремленное внедрение интересов отдельных от журналистики корпораций в содержание текстов и образов, производимых в СМИ. Причем если в прошлом каждая сторонняя корпорация пыталась внедряться в СМИ самостоятельно, то ныне создана специальная индустрия, обслуживающая интересы сторонних корпораций в не принадлежащих им СМИ — это система PR, которой я вынужден буду посвятить отдельную лекцию.

Вот, кстати, почему я не считаю свободу печати и слова абсолютной ценностью. Именно потому, что абсолютная ценность — это то, в чем никто не может иметь преимущества, кроме самых талантливых. Жизнь — почти (и здесь возможны оговорки) абсолютная ценность. Преимущества здесь объективно у самых талантливых в смысле жизнеспособности, то есть самых здоровых. И так далее — не буду подробно развивать эту мысль.

Но если свобода слова и свобода печати - в нынешних, по крайней мере, условиях - не могут быть обеспечены всем, более того, с помощью индустрии пиара они очевидно и регулярно используются в

257

интересах не только журналистики как профессии, которой общество делегировало обязанность говорить его голосом, не только самого общества в целом или всех значимых его групп и слоев, не только в интересах государства, то есть института, официально представляющего интересы построившего его общества, а в интересах многих других, как правило, хорошо обеспеченных деньгами корпораций, в том числе и прямо антиобщественных, например - преступности, то свобода слова может и должна иметь исключения.

Где? Вот самый сложный вопрос.

Вопрос сложен — ответ прост.

Там, где речь идет о национальных интересах, то есть интересах данного общества как такового, данного общества в целом.

Эти исключения из принципа свободы слова и особенно свободы печати не только могут и должны быть — они есть, они даже зафиксированы в законах разных стран. Вспомните, что я говорил в

своих тезисах о свободе печати.

Но то вещи хоть вроде бы и известные, однако нечасто называемые своим именем, то есть исключением из принципа свободы печати, не афишируемые и широко не обсуждаемые. Кроме того, что всегда дискутируется — чаще, правда, законодателями и философами, чем журналистами: где именно должны проходить границы этих официально (законодательно) закрепленных исключений?

А вот что дискутируется, на что у каждого есть свое мнение, так это есть ли у государства право определять, формулировать и навязывать обществу (через СМИ в том числе) понимание национальных интересов и их границ? Что существует военная или государственная тайна — с этим все более или менее согласны. А вот что такое борьба с наркоманией, преступностью, насилием и т. д.? Является ли это борьбой за национальные интересы или нет — об этом спорят, причем весьма яростно и, соответственно, тенденциозно. Эти споры и ведутся через СМИ, и касаются СМИ непосредственно, гораздо непосредственней, чем любых других социальных институтов, ибо

ВСЯКАЯ ФИКСАЦИЯ НОВОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ИНТЕРЕСА НЕМИНУЕМО НАКЛАДЫВАЕТ ОГРАНИЧЕНИЯ НА ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЙ ПРИНЦИП ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ЖУРНАЛИСТИКИ - СВОБОДУ СЛОВА И СВОБОДУ ПЕЧАТИ.

258

Эта проблема актуальна еще и потому, что зафиксированные в многочисленных документах демократические ценности, как теперь уже ясно всем, сплошь и рядом противоречат друг другу. Наиболее яркий пример — право наций на самоопределение и принцип целостности государства. Каждому, в том числе каждому, кто выступает в СМИ, всегда сыщется, на что опереться, отстаивая свою позицию.

Я формулирую следующий парадокс свободы печати (а шире — демократии), непосредственно связывающий ее с проблемой определения национальных интересов и реализации их в определенной политике:

ЕСЛИ С ПОМОЩЬЮ СВОБОДЫ ПЕЧАТИ (ИЛИ ДЕМОКРАТИИ) БОЛЬШИНСТВО РЕШИТ, ЧТО РОССИЮ КАК ГОСУДАРСТВО НУЖНО ЛИКВИДИРОВАТЬ, ЧТО ДОЛЖНЫ ВЫБРАТЬ ГРАЖДАНЕ (И ВЛАСТИ) РОССИИ - СВОБОДУ ПЕЧАТИ (И ДЕМОКРАТИЮ) ИЛИ СТРАНУ?

Над этим парадоксом стоит задуматься всем, но особенно тем, кто каждодневно и по любому случаю клянется в верности свободе печати, безграничной объективно и никем не лимитируемой субъективно.

Простое, но мнимое, решение парадокса по известной англосаксонской формуле — если бы я выбирал между свободной прессой и правительством, то я бы выбрал свободную прессу, не пройдет. Речь не о выборе между свободной прессой и правительством, а о выборе между свободной прессой и страной. А это — колоссальная разница.

Национальные интересы и их сочетание с принципами свободы слова и свободы печати — большая тема. Главная сложность здесь в том, что общественное согласие по проблеме национальных интересов, в том числе касающихся соответствующих ограничений свободы слова и печати, возможно только при двух условиях:

• во-первых, при абсолютно свободном обсуждении этой проблемы в прессе;

• во-вторых, в том случае, когда через деятельность свободных СМИ общество почувствует, что по тем или иным направлениям эта деятельность является угрозой тому, что является национальным интересом.

259

Вот парадокс номер два.

ТОЛЬКО КОГДА СВОБОДНЫЕ СМИ ГРУБО И РЕГУЛЯРНО НАРУШАЮТ НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИНТЕРЕСЫ ОБЩЕСТВА, ОНО ПРИХОДИТ К ПОНИМАНИЮ НЕОБХОДИМОСТИ ОГРАНИЧЕНИЯ СВОБОДЫ СМИ, ЧТО БЫЛО БЫ НЕВОЗМОЖНО, НЕ ИМЕЙ СМИ ВОЗМОЖНОСТИ ВЫСКАЗЫВАТЬСЯ СВОБОДНО, А ПОТОМУ ГРУБО И ПОСТОЯННО НАРУШАТЬ ЭТИ ИНТЕРЕСЫ. А ПРОЩЕ ГОВОРЯ: ТОЛЬКО ИМЕЯ СВОБОДНЫЕ СМИ, МОЖНО ИМЕТЬ ОСНОВАНИЯ ДЛЯ ОГРАНИЧЕНИЯ ИХ СВОБОДЫ.

А что же делать журналистам, если они вынуждены повседневно, не имея возможности, как чиновники, скрыться за законы, инструкции и слова начальства, вращаться внутри этих двух парадоксов? Да еще соотнося их с остальными своими установками?

Тут не дашь однозначного рецепта, годящегося для всех жизненных, профессиональных и корпоративных коллизий, складывающихся в реальной жизни реальных работников СМИ. Я, однако, реТретьяков В.Т. Как стать знаменитым журналистом: Курс лекций по теории и практике современной русской 119 журналистики/Предисл. С. А. Маркова. — М.: Ладомир, 2004. — 623 с.

шусь предложить некоторые ориентиры.

Нормы морали хорошо известны всем, хотя сегодня, конечно, мы, в том числе и журналисты, живем в России, разные слои населения которой используют разные морали, каждая из которых предельно размыта. И все-таки всякий или почти всякий журналист знает то, что обобщенно называется моральными нормами (в христианской культуре). Лично я к этим нормам отношу и обязанности человека перед своей семьей, точнее перед теми ее членами, которых ты опекаешь. Моральным как таковым и семейной ответственностью манкировать нельзя, а если они вступают в конфликт между собой — каждый делает свой выбор сам.

ЗА ПРЕДЕЛАМИ СЕМЕЙНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ МОРАЛЬ ДОЛЖНА СТОЯТЬ ВЫШЕ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ ЖУРНАЛИСТСКОЙ ЭТИКИ, А ЭТА ПОСЛЕДНЯЯ - ВЫШЕ ЭТИКИ КОРПОРАТИВНОЙ.

Национальные интересы, на мой взгляд, не могут быть отнесены к тому, что не относится к категориям морали или непременно и часто противостоит ей. Конечно, диалектика взаимодействия прав и свобод индивидуума и интересов общества, нации, страны, от лица которых очень часто выступает такой не всегда ува-

260

жаемый и заслуживающий уважения институт, как государство, или даже отдельно взятый чиновник, сложна. Но я исхожу из того, что

ЕСЛИ ЖУРНАЛИСТ, ОСТАВАЯСЬ В ПРОФЕССИИ, НЕ МОЖЕТ ИЛИ НЕ ОБЯЗАН ЖЕРТВОВАТЬ РАДИ СЛУЖЕБНЫХ ИНТЕРЕСОВ ИНТЕРЕСАМИ СВОИХ ДЕТЕЙ, СВОЕЙ СЕМЬИ, ТО ЭТА ЖЕ ФОРМУЛА СПРАВЕДЛИВА И ПРИМЕНИТЕЛЬНО К СИТУАЦИИ, КОГДА СТАЛКИВАЮТСЯ ИНТЕРЕСЫ ЖУРНАЛИСТИКИ КАК ТАКОВОЙ И НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИНТЕРЕСЫ СТРАНЫ.

При этом, конечно, нужно иметь в виду два фундаментальных фактора. Во-первых, что бы и кто бы от имени нации, страны и государства не определял как национальный интерес, далеко не всегда можно и нужно признавать таковое определение абсолютно точным и правильным. И особенно это относится не столько к самим национальным интересам, сколько к предлагаемым обществу методам их защиты. Журналист имеет право и профессиональную обязанность ставить под сомнение и то, и другое.

Во-вторых, даже при согласии относительно того, что является национальным интересом, журналист в силу своей профессиональной ролевой установки, не им присвоенной, а данной ему самим обществом, действует по отношению к этому национальному интересу не совсем так, как госчиновник. Грубо говоря, то, что чиновник обязан скрывать, журналист — с той же императивностью — обязан открывать обществу. И всё ради соблюдения того же самого национального интереса. Кроме того, журналист как среднестатистический носитель определенных профессиональных функций является в большей степени представителем народа, избирателей, граждан, общества перед властью, чем наоборот.

Завершу вот чем. Не раз и не два ко мне как к главному редактору обращались и обращаются журналисты, ища ответа на вопрос о том, можно ли, нужно ли написать то-то и то-то о том или ином деликатном вопросе, затронутом в его тексте. Я, разумеется, даю в этом случае свои более или менее категорические советы. Но обо всем и всегда у главного редактора не спросишь. И потому я даю всем еще и одну и тут же универсальную рекомендацию:

261

ЕСЛИ ВАМ ХОЧЕТСЯ ПОСОВЕТОВАТЬСЯ ПО КРАЙНЕ ОТВЕТСТВЕННОМУ И ДЕЛИКАТНОМУ ВОПРОСУ, ЗАТРАГИВАЕМОМУ В ВАШЕМ МАТЕРИАЛЕ, А НЕ С КЕМ, ПИШИТЕ ТАК, ЧТОБЫ ЭТО СООТВЕТСТВОВАЛО НАЦИОНАЛЬНЫМ ИНТЕРЕСАМ РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА. А УЖ КАК ВЫ ОПРЕДЕЛЯЕТЕ ЭТИ ИНТЕРЕСЫ - ПУСТЬ СУДЯТ ЧИТАТЕЛИ. И Я, ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР, - КОГДА ПРОЧИТАЮ ВАШ ТЕКСТ ОПУБЛИКОВАННЫМ.

Если прочитаю.

ЕСЛИ ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР ЯВЛЯЕТСЯ ЦЕНЗОРОМ В СВОЕМ СМИ, ТО ЭТО ПЛОХОЙ РЕДАКТОР. И ЛУЧШИЙ СПОСОБ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ЭТОЙ РОЛИ, КОТОРУЮ ВАМ ВСЯКИЙ РАЗ НАВЯЗЫВАЮТ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА И ПОДЧИНЕННЫЕ, ЭТО СОБСТВЕННЫМИ ТЕКСТАМИ ДЕМОНСТРИРОВАТЬ СВОИМ СОТРУДНИКАМ БЛИЗКОЕ К ОПТИМАЛЬНОМУ СОЧЕТАНИЕ ВСЕХ ТЕХ ИНТЕРЕСОВ, КОТОРЫЕ РАЗРЫВАЮТ ЕГО, ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА, НА ЧАСТИ В ТОЙ ЖЕ МЕРЕ, КАК И ЖУРНАЛИСТОВ ИЗДАНИЯ, КОТОРЫМ ОН РУКОВОДИТ.