Прогноз как высшая форма журналистского мастерства

Начну эту лекцию, как и обещал, с вопроса. В какой всем известной, но чаще только по названию, книге изложены жизненные ситуации, наиболее любимые СМИ? Жду ваших ответов.

Библия? Нет. «Декамерон»? Уже ближе. Учебник зоологии? Остроумно и почти в точку. Но всё же не то. Что? Правильно — Уголовный кодекс! Сборник, в котором собраны и описаны наиболее распространенные отклонения от стандартного поведения людей. Не случайно один из песенных героев Высоцкого говорил, что он открывает кодекс на любой странице и, не отрываясь, читает до конца.

УК - ВТОРАЯ ПОСЛЕ ДАННОГО КУРСА ЛЕКЦИЙ КНИГА, КОТОРУЮ Я БЫ СОВЕТОВАЛ ПРОЧИТАТЬ ВСЕМ, КТО СОБИРАЕТСЯ ЗАНИМАТЬСЯ ЖУРНАЛИСТИКОЙ.

Тем более что, помимо прочего, это еще и самый краткий и доступный учебник психологии, которую журналисту тоже неплохо бы знать. Далее уже можно обратиться и к «Декамерону» с Библией.

А теперь — к теме настоящей лекции.

У журналистики со временем сложные и очень интимные (в смысле близости) отношения. Я попытаюсь рассказать о них, но заранее предупреждаю, что этот, казалось бы достаточно отвлеченный, рассказ имеет очень практический смысл. Какой? Не самым прозорливым это станет ясно в конце лекции, а самые смекалистые догадаются об этом гораздо раньше.

Я уже говорил в начале этого курса о парадоксальности временного фактора в журналистике. Вот выходит газета, помечен-

292

ная сегодняшним числом, — сегодняшняя газета. Но в ней — в полном противоречии с тем, как ее именуют, вчерашние новости (кстати, уже известные нам из сообщений радио и телевидения). Есть, конечно, кое-что и о сегодняшних событиях. Иногда этого кое-чего довольно много. О самых простых либо неизбежных в силу каких-то причин событиях (например, протокольных) говорится как о том, что случается (случится) непременно («Сегодня начинается визит президента России во Францию», «Сегодня открывается чемпионат мира по футболу»). Несмотря на то, что такие события редко отменяются или откладываются, это всё равно не более чем предположение, но не выдаваемое за таковое.

О более сложных сегодняшних событиях «сегодняшние» газеты пишут более осторожно — отделяя то, что случится точно (наступит утро, начнется рабочий день), от того, что скорее всего случится (первым депутаты рассмотрят вопрос о реформе электроэнергетики), и особенно от того, что может случиться, а может и не произойти (на заседание приглашен глава РАО «ЕЭС России», но до последнего момента депутаты не будут знать, приедет ли он в Думу сам или пришлет одного из своих заместителей).

Хочу обратить ваше внимание на следующее: в описании того, что случится наверняка или почти наверняка, все СМИ более или менее одинаковы. Различия начинаются там, где возникает неясность, альтернативность, вероятность развития события по разным сценариям.

Строго говоря, телевидение действует так же, как и печатные СМИ, просто зазор между тем, что уже случилось, и тем, что еще случится, у него резко сокращен и на самых мощных каналах сводится, помимо ночного периода, к одному-трем часам — времени разноса выпусков новостей по эфирной сетке.

Правда, во время «прямых включений», «живого эфира» на ТВ и радио электронные СМИ передают информацию абсолютно синхронно тому, как она рождается. Но это бывает не так уж и часто и касается в основном спортивных соревнований, некоторых помпезных зрелищных мероприятий и самых важных политических событий, но всё равно — чаще в их протокольном варианте.

293

По сути, даже ноу-хау CNN — прямые репортажи из Багдада, который бомбили американцы во время войны 1991 года (операция «Буря в пустыне»), давали не слишком много и для понимания сути событий и для представления о том, что происходило. В данном случае просто потому, что военная акция как событие гораздо объемнее даже пространственно, чем то, что могут охватить 5—6 телекамер, которые ведут прямой репортаж.

Однако нельзя игнорировать значимость, иногда колоссальную, прямого телеэфира для самого хода даже самых важных политических событий и влияния такого прямого эфира на то, как эти события сказываются на жизни (и истории) в целом — в том случае, если само событие пространственно соразмерно охвату телекамеры (а проще говоря — человеческому глазу). В истории современной России мы, по крайней мере, дважды могли в этом убедиться, а именно: во время постоянных прямых трансляций со всех заседаний первого Съезда народных депутатов СССР (1989 год) и во время прямой трансляции CNN расстрела Белого дома, где заседали Съезд народных депутатов и Верховный Совет России, в октябре 1993 года. Оба раза — и это очевидно — эти прямые трансляции стали одним из решающих факторов, которые повлияли и на ход этих событий, и на оценку их аудиторией (гражданами страны), и на развитие новейшей истории России. Однако здесь сразу же нужно сделать оговорку. Это влияние было таковым только потому, что журналистика как профессия в ее нынешнем реальном существовании в моменты этих прямых трансляций по сути была изъята из СМИ. Ведь дело делали не комментаторы, не интерпретаторы, даже не просто «объективные» информаторы, а всего лишь операторы, видео- и звукорежиссеры. В том-то и фокус, что это тот редкий случай, когда — можете выбрать любую формулу из двух — из журналистики полностью изъяли журналистику или журналистика становилась тем, чем она первородно являлась, но чем сохранить себя не смогла.

Первый Съезд народных депутатов СССР и события 4—5 октября 1993 года в Москве, между прочим, особо отчетливо продемонстрировали, что

ЧИСТАЯ, НИ С ЧЕМ НЕ СМЕШАННАЯ ПРАВДА ЕСТЬ ГОРАЗДО БОЛЕЕ СИЛЬНОЕ ОРУЖИЕ, ЧЕМ ЛЮБАЯ ЛОЖЬ ИЛИ СМЕСЬ ПРАВДЫ И

294

ЛЖИ. ПОЭТОМУ ЖУРНАЛИСТИКА И НЕ МОЖЕТ ПОСТОЯННО ИСПОЛЬЗОВАТЬ ТАКОЕ ОРУЖИЕ -СЛИШКОМ НЕПРЕДСКАЗУЕМЫМ МОЖЕТ БЫТЬ ЭФФЕКТ.

Кстати, помнится, в начале моего курса, кажется во Введении, я бросил фразу, что ложь — это часть правды, обещав объяснить ее позже, но, кажется, так этого и не сделал. Исправлюсь — сейчас подходящий момент.

Представим (не так уж это и трудно), что политик врет. Журналист честно передает его слова (не подозревая, что политик соврал). Вот вам и ложь как часть правды. Бывают и более сложные случаи, но схема, думаю, уже ясна.

Но вернемся к проблеме времени. Итак, первое, что мы зафиксировали: внешне в журналистике оно всегда (почти всегда) — реально прошлое.

Второе, что я бы отметил, — время в журналистике обратимо, в ней есть сослагательное наклонение. Что я имею в виду? А то, что плотность работы электронных и даже печатных, в основном ежедневных, СМИ такова, что они имеют возможность почти незаметно для не слишком внимательной части аудитории ошибаться в описании событий, а затем исправлять свои ошибки. Конечно, этого пытаются избежать (главным образом из-за конкуренции с другими), но всё равно это происходит постоянно. Вот в двухчасовом выпуске новостей сообщается о том, что в здании парламента заложена бомба, и в трехчасовом — что прежняя информация не подтвердилась или вообще была ложной.

Пресса, включая электронную, может работать так прежде всего потому, что аудиторию интересует только сегодняшний номер газеты, только свежий выпуск новостей, только идущая в данный момент телепрограмма. Люди не хранят старые номера газет, они не смотрят вчерашние новости (да их и не показывают). Журналистика сиюминутна, актуальна, преходяща. Для аудитории она существует только в тот момент, когда эта аудитория смотрит телевизор или погружается в чтение свежего номера газеты.

(В скобках замечу, что в своих рассуждениях я игнорирую, естественно, профессиональных потребителей СМИ — политиков, политологов, социологов и т. п., сегодня, кстати, довольно многочисленных. Но не они главная аудитория журналистики.)

295

Каждый журналист в отдельности и журналистика в целом остро переживает эту «несправедливость». Поэтому вне журналистики журналисты пишут книги — как оригинальные, так и брошюруя в них свои уже печатавшиеся в прессе статьи. А в самой журналистике эта неудовлетворенность сиюминутностью своей и своих творений родила статьи с продолжением и циклы статей под одним названием, ежедневные и еженедельные авторские колонки (так даже возникла одна из журналистских профессий

— колумнист), регулярно идущие в строго фиксированное время передачи на радио и телевидении, словом, все те циклические или серийные программы и рубрики, которые в какой-то степени определяют архитектонику современных СМИ.

Третий срез отношений журналистики со временем — это все-таки ее актуальность, то есть нацеленность на то, что волнует людей сегодня. Под «сегодня» подразумевается не только день выхода очередного выпуска СМИ, а Большое сегодня — всё сегодня, охватывающее от нескольких дней до — иногда и довольно часто — нескольких лет. Например, для России последних лет таким многолетним Большим сегодня являются взаимоотношения с Чечней и все, что ныне вбирает в себя такое неопределенно-конкретное слово как «реформы». Исторические тексты и программы, появляющиеся в СМИ, практически всегда в связи с каким-то актуальным поводом, с событиями, происходящими сегодня. Самый банальный случай — это исторические даты, то есть дни официального (принудительного) поминания конкретных событий и имен прошлого. Более сложный, но и гораздо чаще встречающийся случай

— это актуально-событийная, а не собственно историческая (мемориальная) актуальность. В последние годы появились тысячи публикаций и телесюжетов о Кавказской войне в XIX веке, имаме Шамиле и т. п. А также о реформах Александра II и Петра Столыпина.

Итак,

ЖУРНАЛИСТЫ ВСЕГДА СООБЩАЮТ О ПРОШЛОМ, ЭТО ПРОШЛОЕ В ЖУРНАЛИСТИКЕ ОБРАТИМО, И ПРИ ЭТОМ ЖУРНАЛИСТИКА ЖИВЕТ ТОЛЬКО СЕГОДНЯШНИМ ДНЕМ, ТОЛЬКО ЕГО ИНТЕРЕСАМИ.

Прежде чем сообщить вам, что всё это не является главным интересом журналистики, я бы отметил только, что журналистику

296

отличает еще и собственное отношение со временем — не как с темой, а как с физической реальностью.

Темпоритм

Темпоритм журналистики совершенно своеобразен. Кажется, я уже упоминал об этом, но в данной лекции не грех повторить: физически для журналиста время непрерывно (авиаконструктор может не быть авиаконструктором вне своего бюро — одержимые гении не в счет, а журналист — журналист всегда, ибо всегда получает информацию — хотя бы из других постоянно работающих СМИ), но неравномерно и конечно. По мере приближения выхода в эфир, срока сдачи статьи в номер и т. п. время для журналиста всё уплотняется и уплотняется, а в момент закрытия номера (сдачи номера в типографию), окончания записи передачи или выхода из эфира (если передача идет в прямом эфире) время для журналиста на некоторое время, да простится мне эта столь уместная здесь тавтология, прерывается — до начала следующего личного или корпоративного временного (производственного) цикла. Это совсем уж интимные отношения.

Теперь о главном для журналистики времени. Это, конечно, не настоящее и не прошлое, а будущее.

Будущее — потому, что

АУДИТОРИЮ ЖУРНАЛИСТИКИ, ТО ЕСТЬ ЛЮДЕЙ, ПО СУТИ БОЛЬШЕ ВСЕГО ВОЛНУЕТ БУДУЩЕЕ (СВОЕ - ПРЕЖДЕ ВСЕГО), ДАЖЕ ТОГДА, КОГДА В ЦЕНТРЕ ИХ ВНИМАНИЯ ОКАЗЫВАЮТСЯ (ВСЛЕД ЗА ЖУРНАЛИСТОМ) СОБЫТИЯ НАСТОЯЩЕГО И ПРОШЛОГО.

Иногда это очевидно. Например, всё, что связано с выборами, военными конфликтами, спортом, деятельностью правительства, экономикой и т. д. и т. п. Всех интересует: кто станет будущим президентом, кто победит в войне, будет ли побит рекорд, снизит ли правительство налоги, не возрастет ли инфляция? Всё это — будущее. И именно об этом пишут газеты и рассказывают телепрограммы — даже тогда, когда речь идет о вчерашнем парламентском кризисе, о сегодняшней неудаче наших военных, о стабильности курса рубля за последние полтора года.

Многократно мною цитировавшийся Ортега-и-Гассет писал: «Буквально всё обретет для человека смысл только как функция будущего».

297

ЖУРНАЛИСТИКА ЕСТЬ БЕЗУСЛОВНАЯ ФУНКЦИЯ БУДУЩЕГО.

Именно в этом своем качестве она более всего интересует людей. И актуальность журналистики (то, что она живет сегодняшним днем) привлекательна для аудитории просто потому, что сегодняшнее

— осязаемей, более знакомо, больше волнует возможностью изменить его своим решением (прошлое уже не изменишь, будущее — еще не изменить, ибо точно не знаешь, каким оно будет). Но всё это внешнее. Настоящая актуальность сегодняшнего как раз в том, что оно есть начало будущего, что, поняв его, — ты это будущее узнаешь, а следовательно, сможешь уже сегодня это будущее скорректировать или, на худой случай, к нему приспособиться.

Вот почему

ПРОГНОЗ ЕСТЬ ВЕНЕЦ ЖУРНАЛИСТИКИ КАК ТВОРЧЕСТВА И ПРОФЕССИИ.

Вот почему если в журналистском материале нет скрытого или явного прогноза, этот материал забудется сразу после прочтения и больше не будет никому нужен. Вот почему сегодня даже многие серьезные СМИ переполнены бредом астрологических прогнозов. Вот почему газеты печатают не описание погоды вчерашнего дня (как они делают со всеми остальными событиями), а прогнозы погоды на сегодня (то есть на остаток того дня, когда выходит утренняя газета) и на завтра.

Почему газеты не печатают столь же определенные и столь же концентрированные прогнозы событий и действий людей, как это делается с прогнозами погоды? По двум причинам. Во-первых, исполненные так же лапидарно, как и погодные, другие прогнозы очень легко проверяются, и свалить ответственность в случае ошибки на Гидрометеоцентр будет нельзя. Во-вторых, журналисты — это все-таки писатели. Им недостаточно просто сказать: завтра случится то-то. Им нужно продемонстрировать изысканность и эксклюзивность логики, которая привела их к такому выводу. Кроме того, для убедительности прогноза в журналистике чаще всего необходимо продемонстрировать свою информированность, то есть доказать, что он опирается на знание, в частности на такое знание, которого нет у других. Наконец,

298

журналистика — это не наука, а потому в нее всегда необходимо вносить нечто «человеческое». А всё это требует пространства для изложения.

С учетом сказанного — взгляните в тексты газет и еженедельников, вслушайтесь в теле- и радиокомментарии. Вы увидите и услышите, что все они просто переполнены скрытыми и явными прогнозами. И

ИМЕННО ЗА ТОЧНОСТЬ ЭТИХ ПРОГНОЗОВ И ИДЕТ ГЛАВНОЕ СОРЕВНОВАНИЕ В СМИ.

И тут все равны — бульварные СМИ и качественные, телевидение и печатная пресса. Никто не имеет первоначального преимущества. Информация и прогноз, этим в принципе исчерпывается содержание СМИ в той их части, которая делает их СМИ, а не просто кулинарными книгами, каталогами мод и сборниками слухов о звездах политики, спорта, бизнеса, искусства и маргинальных ответвлений от всего этого (политменьшинства, секс-меньшинства, бизнесменьшинства и т. д.).

Правда, прогноз в журналистике нужно не только уметь давать, но и уметь давать вовремя. Дашь раньше, чем он затребован аудиторией, его никто не заметит и только ты сам будешь знать, что предсказал что-то раньше других. Уж коллеги-то точно об этом не скажут, хотя вряд ли не заметят. Дашь прогноз позже времени — он превратится в банальность, известную всем.

ПРОГНОЗ НУЖНО ДАТЬ ТОГДА, КОГДА ТРЕВОГА (ЖЕЛАНИЕ ПОЛУЧИТЬ ОТВЕТ) МАКСИМАЛЬНА,

А САМИХ ОТВЕТОВ (ПРОГНОЗОВ) ЕЩЕ КРАЙНЕ МАЛО ИЛИ ОНИ ЕЩЕ ОЧЕНЬ РАСПЛЫВЧАТЫ, НЕ УДОВЛЕТВОРЯЮТ АУДИТОРИЮ СВОЕЙ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬЮ, ИНЫМИ СЛОВАМИ - НЕДОСТАТКОМ ОПТИМИЗМА (НЕ ГАРАНТИРОВАНО, ЧТО БУДЕТ ТАК, КАК ХОЧЕТ АУДИТОРИЯ) ИЛИ, НАОБОРОТ, ПЕССИМИЗМОМ (БУДЕТ СОВСЕМ НЕ ТАК, КАК ХОЧЕТ АУДИТОРИЯ).

Прогнозы можно давать и одновременно с другими, но при этом надо либо встроиться в прогностическую панель (встать в ряд с другими авторитетными прогнозистами), либо самому эту панель в своем тексте сформировать.

Если в вашей статье нет прогноза, выбросьте ее в корзину (хотя можно и напечатать, раз иного под рукой нет).

299

Прогноз — король аналитической журналистики.

Прогноз — король аналитической журналистики. Как его грамотно составить? В общем-то это целая отдельная наука, требующая и отдельной книги. Даже если речь идет о журналистском (более вольном, или фривольном, и менее ответственном, чем у экспертов, прогнозе). Но все-таки несколько советов я дам. Разумеется, я не беру тот случай, когда кто-то просто располагает неизвестной другим журналистам, как сейчас модно выражаться, инсайдерской информацией.

УДАЧНЫЙ ПРОГНОЗ НЕВОЗМОЖЕН, ЕСЛИ НЕ ОПИРАТЬСЯ НА ПЯТЬ ОСНОВАНИЙ: (1) НА ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ, ХОТЬ В КАКОЙ-ТО МЕРЕ, ЗНАНИЯ; (2) НА ЗНАНИЕ ЛЮДЕЙ, ДЕЙСТВИЯ КОТОРЫХ ПРОГНОЗИРУЮТСЯ; (3) НА ЗНАНИЕ О ТОМ, ЧТО В ПОЛИТИКЕ, КАК И В ЖИЗНИ, НЕ СЛУЧАЕТСЯ НИЧЕГО НОВОГО, А СЛЕДОВАТЕЛЬНО, В ПРОШЛЫХ СОБЫТИЯХ НАДО ИСКАТЬ ОПОРУ ДЛЯ ПРЕДСКАЗАНИЯ БУДУЩЕГО; (4) НА ИНТУИЦИЮ И УМЕНИЕ РИСКОВАТЬ (В ПРОГНОЗЕ); (5) НА УМЕНИЕ ОТРЕШИТЬСЯ ОТ ЖЕЛАНИЯ СПРОГНОЗИРОВАТЬ ТО, ЧТО ХОЧЕТСЯ.

Однако большинство удачных прогнозов, появляющихся в СМИ, по моим наблюдениям, основываются все-таки на скрытом от аудитории и коллег знании более или менее точной информации относительно того, что случится (но и это, в конечном итоге, заслуга журналиста, доказательство его профессионализма, хотя и не в сфере собственно прогнозирования), а также на умелой компиляции чужих прогнозов, высказанных ранее, но прошедших незаметно для публики.

Для прогноза же в чистом виде, если иметь в виду ход политических процессов, главное — знания. В 2000 и 2001 годах вся наша пресса была переполнена прогнозами относительно того, кто победит в ходе Большой медийной войны — Путин или Гусинский, Путин или Березовский. И очень многие журналисты (и даже эксперты!) — писали и говорили: Гусинский, Березовский. Не исключено, что они просто выдавали (в виде прогноза) желаемое за действительное. Я же руководствовался простым, но фундаментальным знанием: государство не может быть слабее одного из субъектов, пусть даже очень мощных, внутри своей страны. Если оно слабее — оно рушится (а в момент прихода к власти Путина этого не было). А раз не рушится, оно победит других субъектов политики не то что по одиночке, но даже и в сово-

300

купности. Короче говоря: государство, пока оно есть, победить нельзя. Это дало мне основание для прогноза победы Путина (а он выступал в тот момент от лица государства) над Гусинским (это я писал и говорил открыто) и над Березовским (в силу понятных обстоятельств, здесь я обходился экивоками, которые, впрочем, сам Березовский прекрасно понимал), и прогноз оказался точным.

Другой случай — когда прогнозирование касается поступков конкретных людей. В августе 1999 года, после назначения Путина премьер-министром и фактически преемником Ельцина, я написал статью «Железная логика президентских загогулин», кстати, крайне понравившуюся моим друзьям и превосходным политологам Лилии Шевцовой и Игорю Клямкину, в которой дал, к сожалению, запоздалый, обратный прогноз. Суть его была в том, что все действия Ельцина, начиная с того момента, как он отправил в отставку Черномырдина, определялись поиском преемника (как актуальной сублимацией единственного его политического инстинкта — инстинкта личной власти). Если бы мне, писал я, пришло это в голову на полтора года раньше, насколько проще было бы предсказывать все действия Ельцина в

1998— 1999 годах. Но, добавлю сейчас, фундаментальных знаний не хватило. Мысль о том, что глава страны в последние годы власти думает только о продлении себя в преемнике, была нова для российской политики XX века (это теперь она — банальность), ибо реального опыта такой политики мы не имели (Горбачев вынужден был уйти гораздо раньше того срока, который отмерил себе во главе государства, и о преемнике даже не помышлял); не была эта проблема актуальной и для Сталина, Хрущева, Брежнева).

На этом пока всё. Я, безусловно, коснусь еще темы журналистского прогнозирования, когда буду рассказывать о том, как писать аналитические статьи. Там, возможно, обнажатся и новые повороты этой интереснейшей темы.

301

Лекция 18. Информация простая и сложная

Я вновь, после рассказа о стандартных жизненных ситуациях, неизбежно отражающихся в журналистских текстах, и феномене времени в журналистике, возвращаюсь к собственно журналистским стандартам подачи материалов — к основным классическим жанрам, каковых четыре: информация, репортаж, интервью, статья. Последний жанр имеет два самостоятельных подвида — статья аналитическая и статья публицистическая. Каждый из этих жанров я разберу подробно. Кроме того, я расскажу о пятом жанре, складывающемся или, быть может, уже сложившемся сегодня благодаря телевидению, и отсюда проникающем и в печать, — о жанре игры, который в наиболее распространенных своих вариантах часто называется ток-шоу.

Начну с самого распространенного и простого — с информации.

Повторю ранее уже данное мной определение:

Информация —

Информация — это короткое (чаще всего) сообщение о только что случившемся событии; сообщение, являющееся новостью для аудитории данного СМИ.

Прежде чем уточнить это определение, соответственно расширив его через конкретизацию, сделаю несколько пояснений.

Прежде всего о новостном характере информации. В принципе, всякое короткое сообщение в СМИ на редакционном жаргоне называется информацией. Например:

«11 января состоится первое заседание Государственной думы нового состава».

Когда такое сообщение появляется первый раз — это новость. А появиться оно может задолго до события, ибо дата такого за-

302

седания, как правило, известна уже накануне выборов. СМИ, получившие возможность дать такое сообщение, естественно, это делают. Но в сравнении с самим фактом выборов эта новость довольно малосущественна. Накануне выборов главный интерес вызывает вопрос — какое количество мест получат в парламенте те или иные партии. Более того, в принципе выборы вообще могут не состояться в назначенный срок, например, из-за неявки избирателей, хотя такого пока еще в России на федеральном уровне не случалось (на выборах в региональные законодательные собрания — случалось и не раз). То есть данная информация содержит безусловно важную новость, но эта новость еще не слишком актуальна. Актуальнее ее сами выборы, расклад сил, который образуется в результате их проведения.

Поэтому когда выборы состоялись, голоса подсчитаны, места в Думе распределены, уже не новая для читателя, слушателя или зрителя информация о дате первого заседания новой Думы публикуется и передается еще раз. Зачем? Просто, чтобы напомнить аудитории об этом? Нет.

Дело в том, что в полном смысле слова информацией в журналистике является не просто новость, а актуальная новость — новость, имеющая интерес именно сегодня, в эти дни, в эти часы.

СМИ ЖИВУТ СЕГОДНЯШНИМ ДНЕМ - ДЛЯ НИХ НОВО НЕ ТО, ЧТО ЯВЛЯЕТСЯ НОВОСТЬЮ ВООБЩЕ, А ТО, ЧТО ЯВЛЯЕТСЯ ЗНАЧИМОЙ, АКТУАЛЬНОЙ НОВОСТЬЮ СЕГОДНЯ, СЕЙЧАС, В МОМЕНТ ВЫХОДА ДАННОГО СМИ В СВЕТ.

Отсюда — многократное повторение уже не новых в принципе новостей в газетах, по радио и на телевидении.

Далее. Газеты попадают к читателям лишь на следующий день после того, как, по крайней мере, вечерние и ночные выпуски теле-и радиопрограмм сообщили своей аудитории 99—100% той информации, которая стала известна тележурналистам и радиожурналистам одновременно с газетчиками. Но первые и вторые имеют техническую возможность на несколько часов раньше предать их огласке. Зачем же газеты печатают уже явно известную большинству их читателей информацию? По четырем причинам.

Первая. Каждое СМИ работает на свою аудиторию как эксклюзивный источник информации, хотя в реальности это и не так.

303

Но таковы правила игры, нарушать которые нельзя по второй причине.

Вторая причина. Если газета не сообщит о каком-либо событии, основываясь на том, что из выпусков теленовостей читатели и так уже обо всем знают, то она либо продемонстрирует, что журналисты этой газеты сами не знали данной новости (то есть свой непрофессионализм), либо отметит (для внимательного, конечно, читателя), что не считает эту новость важной, что эта новость проигнорирована специально, сознательно. Последнее, кстати, бывает нередко. Например, не только газеты, но почти все СМИ не оглашают и не публикуют, как правило, неприятных новостей о своих владельцах.

Третья причина. Новости, то есть информации, в СМИ публикуются не врассыпную, не хаотично, а в определенном порядке. Причем сколь ни коротки новости (информации), на каждую дается конкретный объем: одно сообщение — 3 строки, другое — 5, третье — все 10.

Размещая новость (информационное сообщение) в определенном порядке (на первой полосе или на внутренних, сверху полосы или снизу, отдельно от других или в общем наборе таких же коротких сообщений) и давая их определенным объемом (большим или меньшим), печатные СМИ тем самым ранжируют эти сообщения по важности, значимости. То есть — дают своей аудитории информационную картину дня, несколько отличающуюся от такой же картины в другом издании. А это уже — редакционная политика. И чуткий читатель ее улавливает даже только через одни новости, сообщаемые данным СМИ.

На телевидении этот прием используется еще активнее и еще эффективнее. Если не происходит событий исключительной важности, то именно тем, какую новость ставят первой, второй и третьей в выпусках информационных передач ТВ, и отличаются разные каналы. Далее следует объем эфирного времени, выделяемый под каждую новость, и уж потом — наличие и содержание комментария к этой новости.

Кстати, и в газетах комментирование той или иной новости есть способ выделения ее важности для аудитории.

Как раз четвертой причиной того, почему газеты, несмотря на наличие ТВ и радио, регулярно печатают фактически вче-

304

рашние новости, является та, что газеты, не соревнуясь с ТВ или радио в скорости передачи новостей, соревнуются с ними, но особенно с конкурирующими газетами, в полноте этих сообщений (наличии значимых деталей) и в оригинальности, глубине и остроте комментариев (пусть самых коротких) к собственным же информационным сообщениям, в основе которых — те же новости, что и у других.

При этом часть новостей в газетных публикациях уходит из информационных сообщений в статьи, написанные в связи с появлением этих сообщений (точнее — в связи с отраженными в них событиями).

Таким образом на информационном поле идет постоянная конкурентная борьба между всеми СМИ, но особенно между СМИ одного вида. И никто не может от нее отказаться под предлогом того, что данная новость уже передана по радио и/или телевидению.

Новостная, информационная составляющая работы всех СМИ (даже еженедельных) — фундаментальна. Ею нельзя пренебречь. Иначе вся оперативная журналистика свелась бы к передаче информационными агентствами своих сообщений прямо на аудиторию. Но ни один нормальный человек не будет подписываться на новостные ленты информационных агентств, хотя сейчас это не составляет никакой проблемы, кроме денежной: плати и получай. Например, на свой домашний компьютер.

Кстати, о компьютерах, точнее — об Интернете. Теперь, когда все более или менее профессиональные издания обзавелись собственными сетевыми аналогами, работающими в режиме online, информационная конкуренция даже между печатными СМИ — через конкуренцию их интернет-версий — усилилась. То есть значение информации (и ее оперативного получения и передачи своей аудитории и всему миру) вновь возросло. Правило «быстрее других» вновь стало актуальным и для газетчиков.

Теперь об объеме информации. В принципе верно, что информация — есть краткое сообщение. Но это не абсолютное правило. Информация может быть любого объема. В моей личной редакторской практике был такой случай. В конце 1991 года должен был состояться внеочередной, XXIX съезд КПСС. На нем предполагалось принять новую программу КПСС. Интерес к ней

305

был не чрезмерный, но все-таки очень большой. А вдруг будет что-то такое, что действительно остановит сползание страны к хаосу? Ничего «такого», к сожалению, не было, да и съезд не состоялся по причинам хорошо известным, но это — тема другого курса.

Суть же произошедшего в следующем. По традиции проекты программ КПСС печатались накануне съездов исключительно в главных партийных печатных органах, каковым к тому времени оставалась фактически одна газета «Правда». До того текст документа хранился в глубочайшей тайне и был едва ли не большим государственным секретом, чем собственно военные секреты.

Еще летом, в июле, один из журналистов тогдашней «Независимой газеты» (если не ошибаюсь, это был Евгений Красников) позвонил мне по телефону и сообщил, что его хороший знакомый сотрудник ЦК КПСС дал ему проект новой программы партии. На прочтение. Без права снятия копий. Снять копию было и невозможно, ибо журналист находился в здании ЦК. Но у него с собой был диктофон с достаточным числом кассет.

Журналист предложил два варианта. Первый — он читает документ и пишет на основе этого большую статью. И это уже стало бы сенсацией. Однако второй вариант привлек меня гораздо больше. Поскольку сотрудник ЦК, давший документ, оставил журналиста у себя в кабинете, а сам ушел на несколько часов, то появилась возможность начитать весь текст на диктофон, в редакции расшифровать диктовку и опубликовать полный текст проекта раньше, чем газета «Правда». Это была бы уже сверхсенсация. Естественно, я выбрал этот вариант.

В результате у нас не было времени ни внимательно читать документ, ни вдумываться в его содержание. Мы успели лишь механически расшифровать текст, отпечатать его и дать на вычитку корректорам.

Словом, 23 июля «Независимая» вышла с полным текстом проекта новой программы КПСС. «Правда» сделала это только сутки или двое спустя. Полная победа новой демократической журналистики.

Но что же представлял собой этот текст с точки зрения нашего разговора о газетных жанрах? Несмотря на свой объем — больше целой полосы формата А-2, — информация в чистом

306

виде! Мы ничего не добавляли, ничего не комментировали, лишь сообщили полное содержание нового для аудитории (и для всего мира) документа. Информация. Правда, абсолютно эксклюзивная.

Да, это не классический, а исключительный случай. Но он классически раскрывает суть того, что такое информация в журналистике и что объем — отнюдь не главная ее характеристика, а просто служебная. Поскольку новостей много, то для удобства использования каждое сообщение о них должно быть коротким. А главное, описание большинства событий со всеми значимыми для аудитории деталями можно уложить в пять-шесть, максимум десять предложений. Поэтому-то информационные сообщения в основном короткие. Но если новость выдающаяся, то информация может быть любого объема. Здесь важна плотность информации — количество новых фактов на единицу текста.

Прежде чем дать уточненное определение жанра информации в журналистике, доскажу, коль скоро я ее коснулся, историю с публикацией текста проекта программы КПСС в «Независимой». Михаил Горбачев, с которым у меня не были тогда такие теплые и дружеские отношения, как сейчас, был очень недоволен. И, если не ошибаюсь, даже сказал публично, что мы этот документ украли.

Дело, однако, не в этом, а в том, что свободная журналистика, не всегда будучи добропорядочной (но в приведенном случае это не так), преследует иные цели, использует иные методы, чем партийная, государственная, и не имеет тех внешних запретов и внутренних табу, что журналистика партийная или государственная. Нашей целью (точнее, целью, поставленной перед нами обществом) было наиболее полное, наиболее оперативное и наиболее качественное информирование аудитории о важных для нее событиях — мы этой цели достигли.

А теперь — полное определение жанра информации в журналистике. Выведем его на основе определений, данных мною ранее и, надеюсь, оставшихся если и не в вашем сознании, то хотя бы в подсознании, и приложения этих определений к стандартному примеру информации, приведенному в начале этой лекции: «11 января состоится первое заседание Государственной думы нового состава».

307

То, что эта информация относится к будущему, облегчает нам задачу: о будущем мы знаем меньше, поэтому детали не путаются под ногами.

Итак, нова ли эта информация? Мы договорились считать, что нова. И это уже хорошо.

Эксклюзивна ли она? Скорее всего нет, ибо решение о назначении даты первого заседания Думы нового созыва принимает Центризбирком, не делая из этого никакой тайны и сразу же сообщая о своем решении всем. Информация не эксклюзивна, даже не очень оригинальна — после выборов новой Думы всегда происходит то же самое, но все-таки достаточно важна.

Точна ли наша информация? На первый взгляд, да. Но если вдуматься, то не совсем. Она несколько неполна (в данном случае не по злому умыслу), а потому и не совсем точна. Полнота информации достигается небольшим уточнением, фактической части которого я уже касался раньше: «11 января, если выборы в Думу, назначенные на 14 декабря, буду признаны состоявшимися, откроется первое заседание Государственной думы нового состава». Вот это гораздо точнее.

ИНФОРМАЦИЯ ЕСТЬ СООБЩЕНИЕ О ТОЛЬКО ЧТО СЛУЧИВШЕМСЯ ИЛИ В СИЛУ ИНЫХ ПРИЧИН АКТУАЛЬНОМ СОБЫТИИ, ПЕРЕДАННОЕ ПОЛНО, ТО ЕСТЬ ВО ВСЕХ ЗНАЧИМЫХ ДЛЯ ПОНИМАНИЯ СУТИ СОБЫТИЯ ДЕТАЛЯХ, НО БЕЗ КАКИХ-ЛИБО ПОДРОБНОСТЕЙ, ЯВЛЯЮЩИХСЯ ОЧЕВИДНЫМИ, ЛИШНИМИ ИЛИ НЕЭКСКЛЮЗИВНЫМИ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ КОНКУРЕНЦИИ.

Но как конкретно информация должна быть составлена, написана? На сей счет, как хорошо известно, существует давно сложившаяся в англосаксонской журналистике формула, точнее две. Одна совсем короткая, другая — чуть длиннее.

В информационном сообщении должны содержаться ответы на вопросы что произошло? где? когда? (короткий вариант) или что? где? когда? как? (иногда вместо «как?» в формулу вводят «с кем?») почему? (удлиненный вариант).

Добавить здесь мало что можно. Но пояснить есть что.

Еще раз вспомним информацию, которую я уже приводил в качестве примера: «11 января состоится первое заседание Государственной думы нового состава».

308

Нужно ли делать уточнение относительно того, что Дума откроет свою работу 11 января лишь в том случае, если сами выборы состоятся? В принципе, да. Но если оно опускается, то лишь по причине своей очевидности: первое заседание новой Думы может состояться, что понимают все, только в том случае, если состоятся сами выборы. То есть уточнение можно опустить, пожертвовав полнотой ради краткости. Но самому автору, журналисту, конечно, нужно помнить, что это уточнение опущено.

Смотрим на нашу информацию с точки зрения формулы «что? где? когда?» и ее более полного варианта.

«Что» есть. «Когда» тоже — в этом, в дате, главная новизна сообщения.

Нет «где». Почему? Опять же из-за очевидности. Всем (кто интересуется подобной информацией) известно, что Дума заседает в Москве, в здании на Охотном ряду, в котором в советские времена располагался Госплан СССР (Государственный комитет по планированию), одно из самых могущественнейших ведомств Советского Союза.

Если бы на сей раз Дума собиралась не в своем здании, а в каком-то ином, то это было бы новостью и, естественно, информация без этой новости не была бы полной.

Прежде чем перейти к дальнейшему анализу того, что должно содержаться в информации, скажу еще несколько слов о том, какие бывают события (в том числе и происшествия). Все они по сути, как я уже подробно рассказывал, не оригинальны, стереотипны и, случаясь, отличаются от других в общем-то четырьмя характеристиками:

• временем (отсюда вопрос «когда?»);

• местом (отсюда вопрос «где?»);

• объектом и/или субъектом (отсюда вопросы «что?» или «с кем?»);

• отклонением или неотклонением от привычных масштаба и хода аналогичных событий (отсюда вопрос «как?»).

И еще события отличаются уровнем своей внешней сложности, то есть — сложностью их описания или выяснения деталей. Я говорю именно о внешней сложности лишь потому, что мы рас-

309

суждаем с точки зрения внешнего наблюдателя, не участника события или происшествия. С точки зрения пострадавшего в автомобильной аварии данное событие — сложнейшее, уникальное, чрезвычайное. С точки зрения журналистики, внешней точки зрения, это очень простое и более чем стереотипное происшествие. Настолько простое и стереотипное, что о рядовых автопроисшествиях обычно и не сообщают. В каком случае сообщают? К этому есть несколько показаний:

• кто-то из участников автопроисшествия известный человек;

• больше, чем обычно, пострадавших, или хотя бы участников автопроисшествия;

• больше, чем обычно, погибших, особенно если эти погибшие женщины или дети.

Если серьезное автопроисшествие произошло с известным человеком (например, с президентом страны или даже только с автомобилем, в котором он ездит, хотя сам президент в данный момент в этом автомобиле не находился), если столкнулись десятки машин или если в результате пострадали или, того хуже, погибли дети, это точно первополосная информация, а при особо крупных авариях — и подша-почная, то есть главная, тема.

Поэтому «с кем?» очень важно. Но обычно в ответе на вопрос «что?» подразумевается и «с кем?». Раз заседание Госдумы, то ясно, что с участием депутатов Думы, а не подростков из соседней школы. Если стало известно, что в первом заседании Думы примет участие и президент страны, то такое уточнение должно быть сделано в информации по двум причинам: (1) это не входит в стандарт думских заседаний, даже первых; (2) президент — исключительно важная политическая фигура, как правило, ньюсмейкер № 1 в стране (термин «ньюсмейкер» введен в русскую журналистику из западной газетой «Коммерсантъ») — каждый его шаг отслеживается всеми СМИ вне зависимости от того, оригинален этот шаг или банален.

Но обычно, повторюсь, «с кем?» входит в «что?» автоматически.

310

Представим, что президент принял участие в первом заседании Госдумы. Усложнилось ли этим событие с точки зрения журналистики? Скорее всего, да. Даже если он просто провел в Думе 10 минут, выступил с кратчайшим приветствием типа «Поздравляю депутатов с избранием и желаю вам успехов в работе!».

Зачем он приехал, если ранее этого не делал? С кем успел переговорить в Думе? С кем поздоровался лично? С какой миной сидел в зале заседаний? Кто его сопровождал?

Ответы на эти вопросы должна содержать информация, написанная по следам события. И это уже сложная (по составу, если и не по смыслу) информация. Она неизбежно должна быть оснащена многими деталями. Иногда столь многими, что из них складывается уже не просто сообщение (то есть информация), а рассказ (когда приехал, в каком костюме, через какой вход вошел, кто был в свите и т. д.), то есть — репортаж, речь о котором впереди.

Или вот теперь уже классический пример сложного события, порождающего сложную информацию — даже если она звучит или пишется в предельно сжатых объемах: события 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне.

Разберем эти события с точки зрения журналистики.

Мне приходилось комментировать трагедию 11 сентября 2001 года в тот день, когда она произошла, в ряде российских СМИ. Что я знал? Не более, чем другие русские журналисты. О чем я говорил? Как раз о том, что реально есть нового в этой трагедии.

Я говорил: вдумаемся, с чем мы столкнулись? Акт политического терроризма — в этом нет ничего нового.

Акт терроризма против США — тоже ничего нового.

Теракт против Всемирного торгового центра в Нью-Йорке — но и это уже было.

Теракт против американских военных (падение самолета на Пентагон) — тоже не исключительный случай.

Новизна события в следующем:

• масштабы теракта и число жертв;

• его сложность и, что в этой связи наиболее удивительно, успешность;

311

• его символическая продуманность, то есть исключительная политизированность;

• то, что американцы это допустили.

И потому главные вопросы, которые возникают: кто это сделал и как будут реагировать американцы?

Вот пример сложной информации, в которой помимо банальных «что?», «где?», «когда?», «как?», «с кем?» сразу же, объективно, то есть помимо воли или пристрастности журналиста, появляются дополнительные суждения, дополнительные вопросы, иногда даже варианты ответов на них (то есть вроде бы то, что выходит за пределы информации).

ПРОСТОЕ СОБЫТИЕ ОПИСЫВАЕТСЯ ПРОСТОЙ ИНФОРМАЦИЕЙ. СЛОЖНОЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПОЛНО И ПРОФЕССИОНАЛЬНО ОПИСАНО ТОЛЬКО СЛОЖНОЙ ИНФОРМАЦИЕЙ.

Что это — нарушение правила объективности информации, ее, так сказать, содержательной сухости, лапидарности? Нет. Дело просто в том, что фактически большая часть информации (как журналистских текстов), которая доходит до аудитории, касается все-таки сложных событий. Простых событий слишком много, и они, за исключением официальных, просто не влезают в свежие выпуски газет и теленовостей. Вот радио здесь выделяется, ибо на многих радиостанциях новости идут очень часто (порой раз в 15 минут) и передаются буквально одним-двумя предложениями.

Сложная же информация неизбежно содержит (и должна содержать в себе) как минимум два, как максимум три содержательных пласта.

Собственно информация

Собственно информация о том, что произошло: голое перечисление фактов и значимых деталей (это то, что журналист должен передать в первую очередь, прежде всего иного — и если на иное нет времени, этим ограничиться).

Первичный объективный комментарий —

Первичный объективный комментарий — то есть введение данного события в ряд других, случившихся ранее, аналогичных или противоречащих данному («только вчера эти две страны подписали соглашение о перемирии, а сегодня возобновили военные

312

действия»), словом — введение данного события в некий значимый для него контекст.

Вторичный объективный комментарий —

Вторичный объективный комментарий — это прогноз (ибо очень многие события не краткосрочные, а длящиеся — несколько часов, а то и несколько дней), то есть информация о вариантах развития событий; предположения (максимально обоснованные, но чаще всего — по прецеденту, в силу неполноты знания обо всех деталях данного события) об участниках, причинах или виновниках случившегося.

Кроме того, в сложных информациях мы часто видим и кратчайший субъективный комментарий

— в виде краткой оценки какого-либо участника события, свидетеля, эксперта или самого автора информации или редакции.

И всё это мы легко находим в сообщениях, которые публикуются в газетах и передаются по ТВ или радио. Причем первичный и вторичный комментарии, входящие в состав сложной информации, чаще всего выражаются буквально одной-двумя фразами. Они не должны доминировать (хотя в реальности это часто бывает) в информации. Они не должны быть вольными, абсолютно бездоказательными. Но они имеют право на существование.

Редакция вправе требовать от журналиста только сухой информации, информации в чистом виде. Но аудитории редакция передает эту информацию уже несколько усложненной, в лучшем случае заполняя пустоты (когда голых фактов крайне мало) тем, что я называю первичным и вторичным объективными комментариями, в худшем — отсебятиной.

При этом важно отметить, что очень часто источником первичной информации о событии, особенно происшествии (в момент которого никаких журналистов рядом не было), является кто-то из его пристрастных участников либо даже из виновников. Предполагая или зная это, журналист не может не откомментировать факты или якобы факты, сообщенные такими лицами. Хотя бы соответствующими оговорками: «Свидетелей аварии не было, мы передаем информацию со слов машиниста сошедшего с рельсов поезда». Это не просто указание на источник, это — комментарий, означающий: не обязательно, что этот машинист точен в передаче фактов.

313

Вспомним трагедию 2002 года с башкирским самолетом «Ту-154», столкнувшимся с американским военно-транспортным самолетом в небе над Германией по вине швейцарских авиадиспетчеров (она актуализировалась в начале 2004 года в связи с убийством одного из этих авиадиспетчеров). Вот классический пример того, как первые информационные сообщения, в том числе и в наших СМИ, все оказались лживыми (за исключением информации о самом факте авиакатастрофы). Почему? Потому что они опирались (1) на якобы прецеденты — русские самолеты падают только по вине русских; (2) на источники одной стороны — швейцарской; (3) как оказалось, на источники, которые были заинтересованы в сокрытии правды.

Кстати, первые информационные сообщения о гибели «Ту-154» над Германией — это еще один пример того, что в СМИ часто ложь есть часть правды: ложь (виноваты летчики из России) была частью правды, то есть нашего представления о том, что наши самолеты разбиваются только по вине наших летчиков, но никогда — западных.

Поэтому кто из читателей или редакторов может обвинить в субъективизме, в неумении владеть жанром информации того или тех журналистов, которые уже в первых своих сообщениях поставили некоторые вопросы или даже дали иную, чем все остальные, трактовку произошедшего?

Не такая это простая, сухая и однозначная вещь — информация как жанр журналистики.

Подведу некоторые итоги, акцентируя внимание заинтересованных читателей на парадоксах информации.

Информация может быть очень длинной (превосходить по объему любые статьи) — пример с проектом новой программы КПСС.

Информация может быть простой и о простом событии, и о сложном (тот же пример с проектом программы, если бы редакция не печатала весь текст программы, а передала ее суть в двух-трех фразах).

Информация может быть сложной — даже о простом событии, а о сложном — чаще всего.

Сложная информация (информация о событиях 11 сентября 2001 года) неизбежно включает в себя, как минимум, первичный

314

и вторичный объективные комментарии, более того — она неполна без них.

Наконец,

ТОТ, КТО НЕ ОСМЕЛИВАЕТСЯ КРИТИЧЕСКИ ОСМЫСЛИТЬ ПЕРВИЧНУЮ ИНФОРМАЦИЮ ДАЖЕ О СТЕРЕОТИПНЫХ, ЧАСТО ПОВТОРЯЮЩИХСЯ СОБЫТИЯХ (ПРИМЕР С БАШКИРСКИМ «ТУ-154») И ДОВОЛЬСТВУЕТСЯ, ВРОДЕ БЫ СОБЛЮДАЯ ПРАВИЛА ИНФОРМАЦИОННОЙ ЖУРНАЛИСТИКИ, ТРАНСЛЯЦИЕЙ ГОЛЫХ ФАКТОВ И СЛОВ ПЕРВЫХ СВИДЕТЕЛЕЙ, МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ В ПОЛОЖЕНИИ ИСТОЧНИКА ЛОЖНОЙ ИНФОРМАЦИИ.

И последнее. Умение грамотно (во всех смыслах) писать информационные сообщения — это на 90% навык. Но навык, в основе которого всё равно лежат правила, здравый смысл и критическое отношение к тому, что тебе сообщают.

Почти каждодневно те или иные журналисты в тех или иных СМИ ловятся на удочку тех, кто умеет создавать внешне грамотную информацию лучше, чем сами журналисты. Да, информация — это не бином Ньютона. Но

ВСЕГДА НАДО ЗНАТЬ ПРЕДЕЛЫ СВОЕЙ КОМПЕТЕНТНОСТИ В ЖУРНАЛИСТИКЕ И ПРЕДПОЛАГАТЬ, ЧТО МОГУТ НАЙТИСЬ ЛЮДИ БОЛЕЕ КОМПЕТЕНТНЫЕ ИЛИ ТАК СЛОЖАТСЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, ЧТО ЛИЧНОЙ КОМПЕТЕНТНОСТИ ОКАЖЕТСЯ НЕДОСТАТОЧНО.

Обычно журналисты руководствуются этим правилом, но только тогда, когда пишут большие и сложные тексты (статьи или репортажи, называемые журналистскими расследованиями). При создании же «информационной заметки» об этом мало и редко кто думает. Впрочем, это и невозможно. Ибо многое в любой профессии делается автоматически.

Значит, изложенная выше максима, безусловно золотая, должна сидеть у каждого журналиста в подсознании, концентрироваться в опыте и в интуиции. Это, собственно, и отличает профессионала от неофита или просто плохого работника.

В следующий раз — о репортаже. Надо же наконец журналисту почувствовать себя писателем, к чему так многие и так безуспешно стремятся.

315

Лекция 19. Репортаж: убей в себе писателя

После того, как в прошлой лекции я подробно, намеренно подробно, но, может быть, слишком подробно разобрал почти «по косточкам» жанр информации, перейду к репортажу. Напомню особо забывчивым, что репортаж, а также и интервью, я отношу к информационным жанрам. Если еще за некоторыми интервью (взятыми у экспертов, которые слишком известны и которым уже лень писать статьи собственной рукой) можно оставить эпитет «аналитическое», то само словосочетание, часто, кстати, звучащее по телевидению, «аналитический репортаж» возмущает меня до глубины профессиональной, если таковая есть, души. «Аналитический репортаж» — это оксюморон, то же, что «жареный лед».

На аналитику сейчас претендуют все — она в моде, и она лучше, чем собственно информация, маскирует тенденциозность. Кроме того, жанры в практике тех или иных СМИ перемешиваются: к репортажу «присобачиваются» рассуждения их автора, комментарии, отсюда и появляется желание назвать репортаж аналитическим. Но, по крайней мере, в теории мы должны придерживаться чистоты определений. Иначе всякая теория теряет смысл. Никогда нельзя до конца разрушать классические схемы, поэтому я и придерживаюсь жанрового деления журналистики на информацию, репортаж, интервью, статью с добавлением новейшего, того, чего просто не было в классической журналистике, — игры.

Если бы я был авангардистом в теории журналистики, то я бы сказал иначе. Да, в журналистике есть четыре жанра, причем первый имеет три разновидности. И эти жанры таковы:

316

• информационный (информация, репортаж, интервью);

• аналитический (статья, комментарий на ТВ);

• игровой (собственно игра и большинство ток-шоу, а также некоторые «штучки», рожденные Интернетом, о которых позже).

Это тоже можно считать верной схемой, но по сути лишь несколько трансформирующей классическую.

Поскольку я так упорно настаиваю на своей схеме жанрового деления, мне придется в этом месте сделать крайне необходимое отступление, которое затем логично вернет нас вновь к теме репортажа.

Всё внешнее разнообразие журналистских материалов, которое мы наблюдаем в СМИ, это есть не разнообразие жанров, а разнообразие употребляемых журналистами литературных приемов, то есть это не собственно журналистика, а уже писательство.

Одна из моих уже прозвучавших максим гласит: «Журналистика не для гениев». Это вы помните. Ее бы следовало дополнить и парной к ней максимой:

НЕТ ХУДШЕГО ЖУРНАЛИСТА, ЧЕМ ПИСАТЕЛЬ.

Из плохого журналиста может получится хороший писатель. Из любого писателя, что плохого, что хорошего, никогда не получится хороший журналист. Писателя надо гнать из газеты или с телевидения, если он там завелся. Мало того, что он сам не сделает ничего толкового, так еще и других развратит.

Что такое писатель? Приведу одно из определений, но наиболее важное с точки зрения журналистики: писатель — это человек, создающий тексты, в которых его собственные фантазии, более или менее связанные с жизнью, чаще всего тоже его собственной, выдаются за описание реальной жизни. То есть писатель занимается прямо противоположным тому, чем должен, обязан заниматься журналист.

Мы имеем один очень яркий пример писателя, работающего журналистом. Я имею в виду Александра Проханова, главного редактора газеты «Завтра», знакомиться с которой обязан каждый интересующийся русской политикой и общественной

317

мыслью человек. Газета «Завтра» неизмеримо скучная, хотя отдельные проблески интересного есть почти в каждом ее номере. И самое интересное — передовые статьи Александра Проханова. А раз он работает в газете, пусть даже главным редактором, что совсем не одно и то же, что журналист в точном смысле этого слова, то он уже журналист. Главные редакторы вообще редко пишут и в свои, и в чужие издания. Подозреваю, что многие — и не умеют, что, впрочем, не мешает некоторым из многих быть хорошими главными редакторами. Просто это разные профессии.

Итак, Александр Проханов — журналист и, безусловно, писатель (какой, это отдельный вопрос). К чему же это приводит?

Во-первых, и главное, к тому, что его публицистический талант (это бесспорно) и цветастый мифологизированный язык делают настолько уязвимыми ДЛЯ критики его статьи, что конечно же как собственно журналистика они не воспринимаются. Несколько утрируя, я сказал бы, что его статьи, эти стихотворения в прозе о погибели Русской земли, создают тот же эффект, что и собственно стихотворения, если бы они печатались взамен информаций, репортажей и статей. Может быть, это и совершенно точная информация и абсолютно справедливые комментарии, но форма подачи того и другого лишает их внешних, первичных признаков точности и объективности. Форма убивает содержание.

Второе, чем Проханов, писатель в газете, убивает журналистику газеты «Завтра», так это как раз своим публицистическим даром, то есть крайним субъективизмом, выраженным в слишком яркой форме. Публицистика необъективна по определению. В противоположном лагере у Проханова есть лишь два конкурента. Один из них (о втором, точнее о второй, я расскажу в лекции, посвященной такому жанру, как статья) Максим Соколов. Но Максим Соколов не пишет передовых и подшапочных статей, тем более в каждом номере «Известий», а Александр Проханов как раз это и делает в каждом номере «Завтра». Поэтому Максим Соколов яркостью своих текстов не убивает у читателей «Известий» желания читать и остальные материалы, пусть менее яркие, этой газеты. А Александр Проханов убивает. Нет никакой возможности (а ведь нужно) после знакомства с его открываю-

318

щей каждый номер «Завтра» искрометной листовкой читать пусть брутальные, но на проханов-ском фоне удивительно нудные статьи остальных авторов этой газеты.

Так писатель убивает журналистику и в себе, и в СМИ, в котором работает. В данном случае поразительно только то, что этот писатель — еще и главный редактор издания, о профессиональном процветании которого он обязан заботиться в силу своей должности.

Лекция о репортаже, — зевнет вслух особо невоспитанный и недогадливый студент, — а господин профессор то о писателях, то вообще о Проханове. Не заговорился ли?

Нет, господин студент, и своей недогадливостью вы будоражите во мне не лучшие, в преддверии экзамена, инстинкты.

Информация — это жанр журналистики, связанный с писательством только тем, что и журналист, пишущий информацию, и писатель, пишущий то, что сейчас почему-то продолжает называться литературой, должны уметь писать, то есть грамотно (и в смысле орфографии тоже) передавать с помощью написанного текста то, что они хотят рассказать читателю. В этом ряду, кстати, стоит еще и, что удивительно, чиновник, который тоже должен уметь грамотно (во всех смыслах) писать.

Но вот репортаж, о котором сейчас речь, а равно интервью и аналитическая и публицистическая статьи имеют свои аналоги, или родственные жанры, в собственно литературе.

Репортаж — рассказ.

Интервью — драматургический жанр, пьеса.

Аналитическая статья — далее всего от литературы, ей близок разве что жанр эссе.

Публицистическая статья — памфлет или фельетон, в чем и силен упоминавшийся Александр Проханов.

Не буду дальше развивать эту, на мой взгляд, очевидную истину. Просто перейду к репортажу, который и рассмотрю с точки зрения информационной и с точки зрения литературной.

Сделаю в связи с литературой только еще два замечания, они имеют отношение ко всему литературному в журналистике, кроме размещения собственно литературных произведений в СМИ.

Репортаж, интервью и оба вида статей должны быть литературны только во внешнем, так сказать формальном смысле, но

319

отнюдь не в содержательном. Приемы — да, вымысел (суть писательского, собственно литературного текста) — нет.

Однако беда в том, что русская журналистика, в отличие, кстати, от западной, слишком беллет-ризирована. И поэтому более субъективна. Я думаю, от этого своего качества она никогда не избавится, да и не нужно. В этом ее национальная специфика, ее своеобразие.

Почему такой грех случился с нашей журналистикой? Тому есть две главных причины.

Первая. Я уже говорил, что русская журналистика родилась практически одновременно с русской литературой (в отличие от западной журналистики, которая скорее дочка или даже внучка своей литературы, но не сестра, как журналистика русская). Карамзин, Крылов, Новиков, Пушкин — это одновременно и первые русские писатели, и первые русские журналисты, и первые русские редакторы. Вообще редко какой большой русский писатель в XIX и первой половине XX века не прошел через журналистику. Отсюда и результат — беллетризированность в крови и в традиции русской журналистики.

Вторая причина. Будучи подцензурной на протяжении почти всего своего существования (то есть трех веков за изъятием нескольких лет в начале XX века и его последнего десятилетия) профессиональная русская журналистика одним из главных своих профессиональных приемов сделала иносказание, так называемый эзопов язык, то есть такое витиеватое метафорическое изложение и фактов, и мыслей, чтобы и умным читателям всё было ясно, и цензуре нельзя было ни к чему придраться. Разумеется, это чисто литературное мастерство.

Патриархи советской журналистики, доставая сегодня из архивов свои статьи, весомо преподносят тем, кто их слушает (а таковых, увы, мало), цитаты из этих материалов, расшифровывая второй, третий и даже четвертый смыслы, ими в соответствующие фразы заложенные. Все эти смыслы, разумеется, революционные. Я, конечно, немного утрирую, но не настолько, чтобы не согласиться со мною в главном. Привычка излагать свои мысли намеренно запутанно, чтобы партком не догадался, то есть витиевато, а следовательно и беллетризированно, настолько въелась в русскую журналистику, что, когда наступила даже уже не глас-

320

ность, а полновесная свобода слова, мэтры советской журналистики всё продолжали писать и говорить эзоповым языком. Оттого-то и провалились профессионально. Ни одного из них сегодня в большой журналистике России нет. Они дали обогнать себя молодым и часто малообразованным профанам и неофитам. Те, конечно, в эзоповом языке не очень нуждаются, да и старших коллег не так чтобы слишком уважают, а все-таки, как яблоко от яблони, недалеко упали. Любят написать что-нибудь такое, чтобы истинный смысл написанного был не в строках, а между ними. Однако молодые все-таки выкладывают всю эту литературщину как гарнир к куску какого-нибудь вполне кровоточащего мяса реальных проблем. Старики же не могут из-под гарнира выбраться. Для них он не пижонство — а строй мысли и, соответственно, текста.

До сих пор один из главных вопросов, который волнует каждого профессионального читателя газет и журналов в России, не что написали та или иная газета, тот или иной журналист, а вполне советский вопрос: что они хотели сказать?

Отвечаю: чаще всего — ничего. Просто журналист не умеет выражать свои мысли четко, а то, что он написал, — им же самим и сочинено. Но это к слову. А сейчас, по нашей традиции, после некоторой интеллектуальной разминки обратимся наконец к основной теме лекции — к репортажу.

И вновь, как и в случае с информацией, начну с повторения уже данного ранее определения этого жанра. Для того, чтобы его уточнить.

Репортаж — это информационный жанр, с помощью которого журналист рассказывает не только о факте произошедшего, но и дает некоторые дополнительные подробности события. Репортаж имеет не только фабулу (точная передача случившегося), но и сюжет (литературную форму передачи фабулы), временную протяженность (что было до и что после события). Часто включает элементы первичного комментирования. Репортаж может быть написан только в том случае, если журналист лично находился на месте события, хотя бы в момент, когда его основная фаза уже прошла.

Пожалуй, всё главное в этой формулировке уже отражено. Я бы лишь сделал ее несколько лапидарнее и чуть-чуть точнее в части, где упоминается элемент комментирования.

321

РЕПОРТАЖ - ЭТО ИНФОРМАЦИОННЫЙ ЖАНР, ИСПОЛЬЗУЕМЫЙ ДЛЯ РАССКАЗА О ВСЕХ ОСНОВНЫХ, А ТАКЖЕ НАИБОЛЕЕ ВПЕЧАТЛЯЮЩИХ СТАДИЯХ РАЗВИТИЯ СОБЫТИЯ, КАК ПОСРЕДСТВОМ ЛИЧНЫХ НАБЛЮДЕНИЙ (ЧТО ОБЯЗАТЕЛЬНО), ТАК И С ПОМОЩЬЮ СЛОВ УЧАСТНИКОВ ИЛИ ОЧЕВИДЦЕВ ПРОИЗОШЕДШЕГО. ИСПОЛЬЗУЕТСЯ ДЛЯ ОПИСАНИЯ СЛОЖНЫХ И ДЛЯЩИХСЯ СОБЫТИЙ. НЕ ТОЛЬКО ДОПУСКАЕТ, НО И ПРЕДПОЛАГАЕТ ЛИЧНЫЕ, В ТОМ ЧИСЛЕ И ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ АВТОРСКИЕ ОЦЕНКИ, А ТАКЖЕ ПЕРВИЧНЫЙ И ВТОРИЧНЫЙ КОММЕНТАРИИ.

Репортаж — младший брат информации или, менее метафорично, это информация о событии, передаваемая в развернутой форме — с приведением не только основных, но и второстепенных деталей произошедшего.

Или, совсем коротко: информация — это сообщение о событии, репортаж - это документальный рассказ о нем.

Там, где есть рассказ, должно присутствовать и мастерство рассказчика, довольно редкий дар среди журналистов. Вспомните, как часто вы читаете репортажи, из которых вам сразу же становится абсолютно ясно, что и как произошло. Совсем нечасто. Легче, как я уже однажды отмечал, авторам телерепортажей, ибо их, как минимум, двое — собственно журналист и телеоператор. Причем последний с помощью видеоряда может передать (рассказать) о событии гораздо больше и лучше, чем говорящий, показав масштаб события, его динамику, компенсировав косноязычие говорящего тележурналиста, его неумение подобрать точные эпитеты реальным видеорядом.

В чем проявляется мастерство журналиста при создании репортажа?

• во-первых, в умении точно и ясно рассказать о том, что случилось;

• во-вторых, в способности передать эмоциональное состояние участников событий или его свидетелей;

• в-третьих, в умении ввести в репортаж (а для этого — получить их) высказывания или оценки главных участников события, оттенив субъективность этих оценок своими объективными и короткими комментариями;

• в-четвертых, сделать всё это в предельно сжатой форме, ибо стандартный объем газетного репортажа (на теле-

322

видении еще короче) — 150—200 строк, что гораздо меньше среднего размера рассказа как литературного жанра.

С учетом существования ТВ необходимо выделить два типа репортажей. Первый — о событии, которое аудитория не наблюдала (или не наблюдает) сама. Второй — о событии, элементы которого или даже полный ход (спортивный матч, например) которого аудитории известен. Первый тип конечно же труднее — он требует гораздо большего мастерства рассказчика.

Вообще репортер — это отдельная профессия внутри журналистики и даже отдельный тип журналиста. Об этом я расскажу в специальной лекции, пока же отмечу, что все журналисты делятся на два главных типа и шесть их разновидностей (или подтипов).

Это (1) репортеры, то есть рассказчики. И (2) аналитики, то есть комментаторы.

Первые бегают, вторые сидят за столом в редакции. Но и газета, и телепередача не будут полноценными без произведений и тех, и других.

Если взять более дробную классификацию журналистских типов, то это:

• информационщики (умеют первыми добыть информацию о событии);

• репортеры (умеют рассказать о том, что уже случилось или происходит в данный момент);

• интервьюеры (умеют долго разговаривать с людьми, получая от них то, что не удается другим);

• аналитики (комментаторы, но не надо путать со спортивными «телекомментаторами», которые не более чем репортеры);

• публицисты — самый вредоносный журналистский тип, наиболее близкий, что очевидно, к по-литикам-популистам, но отдельные представители которого пользуются порой (как и политики аналогичного типа) бешеной популярностью; лучший пример — Сергей Доренко периода 1998-1999 годов;

• игроки, а точнее — модераторы игр (тип, хорошо известный старшему поколению наших людей по профессии «массовик-затейник»).

323

Разумеется, в чистом виде все эти типы встречаются редко, хотя в любой редакции все всегда знают, кто лучше добывает информацию, кто — лучше пишет репортажи, кто — удачнее берет интервью, а кому нужно заказывать аналитическую статью. Ну а редакционные балагуры и лицедеи, если повезет, перебираются на телевидение вести ток-шоу и игры.

Хороший репортер — это, в общем-то, большая редкость. А хорошей газеты без хороших репортажей нет, как и газеты вообще без каких-либо репортажей. О репортерской школе тех или иных изданий можно говорить отдельно. Некоторые наши издания славятся своими репортерскими школами. В свое (советское) время, например, считалось, что едва ли не лучшая репортерская школа в стране — это школа «Комсомольской правды». Сегодня лучшие репортеры работают, пожалуй, в «Коммерсанте», правда многие из них слишком часто путают собственные фантазии с реальностью.

Чем силен репортаж? Тем, что передает реальную жизнь не усушенной, как информация, и не препарированной чьей-то, часто спекулятивной, логикой, как статья, а непосредственно.

Не совсем научно (лучших терминов я пока не придумал) я делю все репортажи на прямые (не путать с тем, что называют прямым репортажем на ТВ) и обратные.

Прямой репортаж (основная разновидность) отличается простой вещью: в нем фабула (реальный ход событий) совпадает с сюжетом (ходом рассказа о событии). А обратный репортаж переворачивает сюжет на 180° по отношению к фабуле. Приемом обратного репортажа пишутся, как правило, так называемые журналистские расследования и вообще всё, что связано с какой-то тайной, а это обычно — репортажи о раскрытии преступлений. Обратный репортаж, естественно, детективен. В жизни (фабула) сначала совершается конкретным лицом преступление, затем оно раскрывается. В обратном репортаже (сюжет) сначала начинает раскрываться преступление, потом становятся известны всё более и более значимые его детали, в конце — называется преступник.

Но есть умельцы, и их довольно много в наших СМИ (как правило, они как раз из разряда писателей), которые изобрели разновидность скачущего, как я его называю, репортажа, когда сюжетная линия постоянно перебивается фабульной, и наоборот. Этот крайне неудобоваримый для чтения вид репортажа родился

324

во многом под влиянием телевидения с его техникой монтажа (ранее, естественно, изобретенного в кино). Дело, конечно, вкуса, но всетаки ясно написанный и хронологически последовательный репортаж (четко передающий ход какого-то важного для аудитории события), на мой взгляд, единственно приемлемая в журналистике разновидность этого жанра.

Это следует просто из определения того, что мы хотим узнать из рассказа автора репортажа (и почему, соответственно, родился этот жанр журналистики). А хотим мы узнать, как это случилось в реальной жизни.

А что такое по-настоящему хороший репортер? Это, конечно, не тот, кто настолько набил руку в писании в своем жанре, что способен написать репортаж с собственных похорон. Таких довольно много, и многих я знаю — по их творениям. Будучи участником многих событий, официальных и светских мероприятий, я часто с улыбкой (порой и с возмущением) читал или смотрел потом репортажи о том, что наблюдал своими глазами: при наличии всех внешних признаков репортажа, что не фраза, то неправда. И аудитория (а часто и редакция) об этом так никогда и не узнает. Одно время я находил особое эстетическое наслаждение в том, что отыскивал в репортажах с дипломатических и светских приемов, регулярно публиковавшихся в одной газете, претендовавшей на особую осведомленность, фамилии людей, которые на данном приеме не были. Журналистов пускают далеко не всюду, но списки гостей того или иного мероприятия достать не так уж и трудно. А пришел данный гость или нет — можно узнать лишь на месте, куда журналистов часто не пускают. Однажды (с чего и началось мое наблюдение за автором этих «репортажей») я нашел самого себя на приеме, на который был приглашен, но не смог пойти.

Это очень простое репортерство, требующее разве что бесцеремонности и хорошо подвешенного языка или пера. Но это, конечно, далеко от того, что делает репортаж

РЕПОРТАЖЕМ, ТО ЕСТЬ ЖАНРОМ, ЧЕРЕЗ КОТОРЫЙ РЕАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ В НАИМЕНЕЕ ИСКАЖЕННОМ ВИДЕ ДОХОДИТ ЧЕРЕЗ СМИ ДО АУДИТОРИИ.

Что, кстати, кроме событий, интересует нас как обывателей в жизни? Ответ очевиден — другие люди. И этот фундаментальный

325

интерес отрабатывается с помощью специального и очень интересного, может быть, наиболее журналистского, после репортажа, жанра — с помощью интервью.

О нем — в следующей лекции.

А пока советую всем подумать: с кем бы из незнакомых и недоступных вам людей вы хотели поговорить? Составьте список из десяти фамилий. А я, прочитав этот список, достаточно точно расскажу вам, кто вы есть.

Вот в чем и магия, и la raison d'etre¹ интервью: мы есть те, с кем мы общаемся — хотя бы и с помощью СМИ.

¹ Букв.: фр. смысл [существования].

326

Лекция 20. Интервью: небольшая пьеса для очень большой аудитории

Я очень люблю писать диалоги (об этой литературной форме, крайне редко используемой в журналистике, я расскажу в лекции, посвященной авторскому стилю в журналистике), но очень не люблю брать интервью. А взял я их немало — несколько десятков. Только официальных — у президентов и глав правительств разных стран — больше тридцати.

Не люблю я брать интервью по одной причине: из-за того, что слишком часто оно доходит до страниц издания в искаженном виде (к телевидению это относится в гораздо меньше степени). Причем чаще всего эти искажения — дело твоих собственных рук

Вот ты просто редактируешь неудачную, а потому и непонятную в письменном варианте фразу

— а как она хорошо характеризует интервьюируемого! Здесь ты пожалел своего собеседника — вычеркнул место, где он продемонстрировал явную некомпетентность. Тут просто сократил (разговор-то был долгий) — и целый тематический пласт ушел. В этом месте всё оставил, но как же скучны эти банальности, а ты ведь сидишь над ними, отрывая время от писания собственных статей. Наконец, в официальных интервью, где почти всё оговаривается заранее, промелькнет некоторое откровение, собеседник или, что даже важнее, — позиция его страны, его правительства вдруг откроются с неожиданной стороны. Но именно это надо, соблюдая договоренность, выражаясь русским литературным языком XIX века, похерить, то есть перечеркнуть крест-накрест (буквой «х»).

Впрочем, это мои личные пристрастия, не мешающие интервью (хорошему, конечно) оставаться самым сладким для аудито-

327

рии жанром журналистики. В нем есть «человечинка» — причем и в высоком, и в плотском, если не плотоядном смысле этого слова.

Напомню, что уже было сказано про интервью: это информационный жанр, целью и содержанием которого является передача слов и мыслей значимого вообще или в контексте случившегося события человека, причем слов и мыслей, появившихся не спонтанно, а благодаря специально поставленным вопросам. Это удачная формулировка, не буду ее менять.

Теперь остановимся на интервью подробнее. Прежде всего отмечу, что, хотя в узком смысле этого термина под интервью понимаются прежде всего довольно пространные тексты, состоящие из вопросов, заданных известному человеку, и его ответов, гораздо чаще интервью используется как подсобный, служебный жанр при создании репортажей, реже — информаций и статей. Как правило, в этом случае интервью публикуется (оглашается) в урезанном виде, а именно: без публикации вопросов. Гласности предаются только ответы. Например, в ходе телерепортажа с заседания парламента журналист, рассказывая о том, какой скандал случился во время заседания, дает в эфир два-три высказывания разных участников скандала и его свидетелей.

В информации, в которой сообщается о какой-либо аварии, среди прочего сказано: «По мнению представителей милиции, виновником аварии, скорее всего, является N». В данном случае не только не передается вопрос (ибо, во-первых, он очевиден, во-вторых, экономится объем информации), но не называется по имени тот, кому этот вопрос задан (главное в данном случае не его имя, а то, что он является специалистом по данной проблеме, экспертом), да и ответ передается не прямой, а косвенной речью.

Или: в статье, посвященной разбору политики президента, журналист пишет: «Недавно я имел возможность спросить президента, доволен ли он действиями правительства. Президент ответил: (далее следует ответ)».

В последнем случае, учитывая важность лица, возможную эксклюзивность этого ответа, а следовательно — дальнейшую его цитируемость, важны максимально точные формулировки — прямо по диктофонной записи. А если цитируешь по памяти, то нужно быть уверенным, что президентская пресс-служба не де-

328

завуирует эту информацию. Причем часто важна точная передача не только ответа, но и вопроса, ибо ответ, будучи вырванным из контекста вопроса, может звучать иначе, чем предполагал отвечающий. Например, один и тот же ответ президента: «Нет, не доволен», имеет разный смысл, если он стал реакцией на два разных вопроса: (1) «Раньше вы всегда хвалили правительство, а его вчерашним решением вы довольны?» — или (2) «Прошло сто дней со дня формирования правительства. Вы довольны его действиями за этот срок?».

Что объединяет все три приведенных примера? То, что и президент страны, и анонимный представитель милиции, и конкретные члены парламента выступают в качестве казуально интервьюируемых экспертов по какому-то вопросу (работа правительства, авария, скандал в парламенте), а не тех лиц, у которых журналист берет интервью из-за интереса к ним самим.

Очень часто, отвечая на вопрос, берут ли журналисты интервью у незнаменитых или «неинтересных» людей, студент с ходу говорит: нет. Это абсолютно неверно.

Можно ли и нужно ли брать интервью у дворника и может ли оно представлять интерес для аудитории? Я с легкостью назову целых шесть случаев, когда на эти два вопроса нужно дать утвердительные ответы (при достаточном профессионализме журналиста, разумеется, ибо из людей, которые не привыкли давать интервью, вытягивать то интересное, что они могут сказать, стоит большого труда и умения). Вот эти случаи:

• если этот дворник работает на Красной площади или даже в самом Кремле (правда, без разрешения спецслужб кремлевский дворник интервью вряд ли даст);

• если этот дворник первым оказался на месте громкого преступления;

• если этот дворник победил на конкурсе «Лучший дворник страны»;

• если вы рассказываете в своем СМИ о разных профессиях, а данный дворник хорошо владеет секретами своего ремесла;

• если сын этого дворника стал чемпионом мира неважно по чему;

329

• если этот дворник на досуге сочиняет романы и победил в престижном литературном конкурсе.

Это только шесть самых очевидных случаев, а есть и менее очевидные теоретически, но нередко встречающиеся практически: журналист опрашивает «простых людей» об их отношении к тому или иному важному политическому событию; журналист пишет материалы о качестве снегоуборочной техники; готовится материал об изменениях климата — кто лучше человека, постоянно работающего на улице, может сказать что-то интересное по этому поводу? Или журналист пишет материал о том, как люди ведут себя на улице, и т. д. и т. п.

Что, однако, характерно для всех этих интервью с незнаменитыми людьми? Вас (вслед за аудиторией) интересует не данный человек, а просто типаж из определенной социальной или профессиональной группы. Либо это достаточно случайный свидетель, очевидец, участник каких-то безусловно важных и интересных событий (как говорится, на его месте мог бы оказаться любой). Либо, в лучшем случае, данный человек в чем-то, хотя бы в скромном ряду своих коллег, экзотичен: пишет романы, сын его стал чемпионом, первый по профессии. Словом, повторюсь, сам человек, тот, что имеет конкретную судьбу и фамилию, вас и аудиторию в данных случаях мало интересует.

И журналистов, и публику часто по большому счету не очень-то интересуют сами по себе и известные (публичные) люди — особенно если вы знаете из прежнего опыта, насколько они не интересны или насколько неинтересно говорят. Но так уж устроено общественное мнение, что статус личной известности (популярности) тех или иных людей привлекает чрезмерный общественный, а следовательно, и журналистский, интерес к ним. Одно из первейших следствий этого интереса, если не первое сегодня, это то, что у них начинают брать интервью.

Иногда, впрочем, общественный интерес в первую очередь ориентируется не на личную известность того или иного человека, а на исключительность его профессии, поста.

Всегда брали и будут брать интервью у президентов, премьер-министров, министров обороны и иностранных дел. Не было отбоя от СМИ, желающих взять интервью у первых космонавтов — пока

330

эта профессия была пионерской и крайне редкой. Сейчас, когда космонавтика перестала быть экзотичной, а общественные пристрастия сместились в сторону так называемой попсы, думаю, есть космонавты, у которых никогда ни одно СМИ не брало ни одного более или менее развернутого интервью. И многие журналисты скорее станут расспрашивать о полетах на Марс какую-нибудь очередную поп-звезду, чем космонавта.

Все стремятся взять интервью у разведчиков, представителей спецслужб — чем выше ранг, тем лучше, но и у рядовых — с не меньшей охотой.

Лакомый кусок — интервью, взятое у жен, детей, родителей, внучатых племянников, друзей детства и учителей известных людей.

Наконец, у любого представителя публичной профессии гораздо больше шансов на интерес журналистов, чем у даже выдающихся представителей профессии не публичной (астронома, например).

И, к сожалению, должен констатировать, что повышенный интерес публики и, соответственно, журналистов (с удовольствием отмечу, что лично я к таковым не принадлежу) вызывают преступники всех мастей (особенно убийцы и насильники), а также носители иных аномальных и антисоциальных форм образа и стиля жизни. Сколь бы вы не были умны и интересны, вы можете всю жизнь ходить по улицам в одежде и ни разу у вас не попытаются взять интервью. Но стоит вам однажды пройтись по улице голым (и особенно, если вы объявите это актом концептуального искусства), как к вам тут же примчатся желающие взять интервью журналисты не только из маргинальных, но даже и из вполне респектабельных СМИ.

Но, конечно, главное в интервью как в жанре журналистики — это все-таки реализация с помощью специально подготовленных (удачно или нет, иное дело) вопросов интереса к известной, популярной, авторитетной или статусной личности, причем интереса, связанного как с тем, что сделало ее (данную личность) известной, популярной, авторитетной или статусной (работа, знания), так и с побочными темами — личная жизнь, взаимоотношения с коллегами-конкурентами, вообще всё, ибо считается, что любое мнение и о чем угодно, если это мнение известного человека, интересно публике.

331

Напомню, что интервью — жанр по сути информационный. Не вопросы журналиста и не его ремарки, не его оценки и комментарий к ответам интервьюируемого в первую очередь интересуют аудиторию, а сами ответы. То есть журналист лишь информирует аудиторию о том, что сказал человек, у которого берется интервью.

Это, с одной стороны, требует предельной четкости, ясности, лапидарности — то есть журнализма, или умения владеть профессиональными навыками, ремеслом. Но, с другой стороны, в интервью ценятся пространность, наличие нюансов, деталей, многоразовых заходов с одним и тем же вопросом, иначе сформулированным, ибо это очень литературный и очень психологический жанр. Любой осмысленный набор вопросов к какому-то человеку и, естественно, полученные ответы — это, безусловно, психологический опыт, а в самых удачных попытках — и психологическое исследование. Хороший интервьюер — это и хороший литератор, и хороший психолог.

Я уже проводил сравнение журналистских жанров с литературными (и буду продолжать указывать на этот параллелизм). Здесь же, применительно к интервью, нелишне сравнить журналистские жанры с методами работы в науке. Следующий далее пассаж, по логике, надо бы присовокупить к уже прочитанной мною лекции о журналистике и реальном знании.

Итак, информацию, с элементами большого утрирования, можно назвать кратким научным описанием некоего естественного или общественного феномена. Репортаж — с описанием эксперимента, чаще всего с элементами собственной включенности в этот эксперимент. Интервью — в чистом виде научный метод, широко используемый в социологии, психологии (вплоть до психиатрии), политическом (политологическом) прогнозировании. Статья — понятное дело, это формулирование и изложение известных или (вдруг!) открытых журналистом, пусть только для себя и для аудитории, законов общественного развития и их конкретных проявлений в жизни. Я очень люблю называть журналистику, в первую очередь политическую, оперативной прикладной политологией. И очень часто, если, конечно, журналист профессионален, причем не только как журналист, но и как политолог — журналистика таковой и является.

332

В свое время я еще расскажу об этом специально, сейчас же, ради того, чтобы оставить засечку в памяти слушателей и читателей этого курса, отмечу, что своими едва ли не самыми значительными журналистскими достижениями считаю введение в политический и политологический обиход термина «управляемая демократия» применительно к современной России, а также представления об общенациональных телеканалах как квазипартиях. И развитую мною с подачи профессионального политолога Андраника Миграняна трактовку олигархических групп ельцинской России как олигополий.

Словом, аналитическая статья — это в общем-то популяризаторская и очень, чаще всего, узкая по тематике научная статья. Публицистике в науке, естественно, не место, хотя и ученые порой выступают проповедниками своих убеждений и знаний. Поэтому аналога публицистики в науке нет, если не считать, впрочем, гипноза как метода психотерапии. А вот игры во многом строятся по моделям психологических и социологических экспериментов.

Но вернусь к интервью. Теперь поговорим о нем как о драматургическом произведении.

Текст пьесы и текст интервью, что очевидно, очень похожи. Это сходство не только внешнее. Диалоги, как правило, занимают большую часть пространства пьесы. Существенное отличие в том, что в интервью один и тот же человек (герой № 2 в интервью) всё время спрашивает, а другой (главный герой) — всё время отвечает. То есть интервью — несколько однобокая пьеса, сюжетно обедненная (мало героев, диалог не равноценен, нет иного действия, кроме как в самом разговоре). И всё же солидное по объему и качественное интервью никогда не монотонно. В нем, помимо небольшого вступления, прелюдии, экспозиции (представление главного героя и часто — описания места действия, то есть того, где происходит разговор, и облика главного героя) и эпилога, обязательно наличествуют завязка действия (самого разговора или главной темы этого разговора), развитие этого действия, его кульминация, наконец, развязка. Качественное интервью конфликтно, чаще всего не внешне, а внутренне. Второй герой (журналист) не может постоянно впрямую спорить с интервьюируемым (главным героем), но все-таки спор, несогласие хотя бы временами должны присутствовать.

333

Я мог бы еще долго говорить об интервью как о драматургическом произведении, но ограничусь сказанным, а также советом ко всем, кто хочет посвятить себя этому жанру, подходить к нему с этой позиции. Успех обязательно будет, если, конечно, помимо желания есть и соответствующие способности. Нельзя, впрочем, забывать о том, что, как я многократно говорил, журналист не писатель, он не может что-то просто сочинить или досочинить в интервью. Максимум вмешательства — для нагнетания драматизма кое-что переставить местами в большом интервью. Главное же — уметь задать драматургию разговора своими вопросами и тем, как вы, журналист, ведете беседу — все-таки у журналиста огромное преимущество: своими вопросами он задает ритм, темп, часто стилистику, тематику и даже проблематику разговора.

В этой связи сформулирую шесть правил, соблюдение которых я считаю обязательными для подготовки очень хорошего интервью. Не всегда ими удается в полной мере воспользоваться, все-таки журналистика профессия суетная, цейтнотная, в темповом отношении рваная, вдохновения ждать — на это чаще всего времени нет, но если удается — результат превосходный. Да и если просто, даже в интервью-экспромте, подсознательно ориентироваться на эти правила, эффект будет ощутимым.

Первое правило интервьюера (очередная максима):

НЕ БЕРИТЕ ИНТЕРВЬЮ У ТОГО, КОГО ЛЮБИТЕ, И У ТОГО, КОГО НЕНАВИДИТЕ, - ТОЛЬКО У ТОГО, КТО ВАМ ИНТЕРЕСЕН ПРИ В ЦЕЛОМ НЕЙТРАЛЬНОМ К НЕМУ ОТНОШЕНИИ.

Понятно, что нейтрально журналист относится к очень немногим, да и задание редакции может идти вразрез с тем, о чем я говорю. Но думаю, мысль моя ясна: нельзя идти на интервью с предубеждением к человеку, положительным или отрицательным — неважно. Смирите свои чувства хотя бы на два-три часа разговора. Иначе своей любовью или ненавистью, во втором случае, разумеется, скрытой от собеседника, вы просто исказите его образ, даже представленный его собственными ответами. Второе правило интервьюера:

СОСТАВЬТЕ НАКАНУНЕ ВСТРЕЧИ КАК МИНИМУМ 20-30 ВОПРОСОВ К ГЕРОЮ ИНТЕРВЬЮ.

334

Если всё, что вы хотите узнать, завершается на пятом вопросе, дело плохо. Раз вам нечего спросить, значит, вы ничего не узнаете. Разговор будет банальным. Правда, все 30 вопросов задать почти никогда не удается. Но зато вы уже мысленно прокрутили все варианты разговора, всю его тематику. Зашли туда, куда интервьюируемый, возможно, и не собирался вас пускать, но пустит, если вы постучитесь в эту дверь.

Кроме того, «лишние» вопросы (самые небанальные, но, конечно, не высосанные из пальца), всплывая в памяти, часто помогают, когда: (1) собеседник отвечает очень содержательно, одним своим ответом покрывает сразу три-четыре, в том числе и еще не заданных вами, вопроса; (2) когда собеседник из-за банальности первых вопросов, начинает скучать, и беседа проваливается; (3) когда собеседник очень популярен и часто дает интервью: в голове у него наезженная пластинка, он бойко оттараторивает ответы, которые давал не раз, на ваши десять вопросов (если их всего десять), разговор быстро заканчивается, и, вроде бы достигнув желаемого, вы после расставания обнаруживаете, что абсолютно ничего нового в тексте взятого вами интервью нет.

Третье правило интервьюера: для совсем уж изощренных в этой работе:

НЕ ТОЛЬКО ПОДГОТОВЬТЕ 20-30 ВОПРОСОВ К СВОЕМУ ГЕРОЮ, НО И САМИ ПИСЬМЕННО (ИЛИ ХОТЯ БЫ МЫСЛЕННО) ОТВЕТЬТЕ НА НИХ ЗА ИНТЕРВЬЮИРУЕМОГО.

Это поможет, во-первых, в реальном разговоре быстрее миновать все неизбежные банальности (вы уже будете знать ответы), а во-вторых — и это главное, — в результате такой работы вы, скорее всего, откажетесь от 10—15 вопросов, ответы на которые и так известны или неинтересны, зато у вас появится десяток новых, действительно оригинальных вопросов, которыми вы безусловно заинтригуете интервьюируемого, то есть расположите его к себе.

Я уверен, что на 60—80% удачное интервью — это результат вашей работы с вопросами. Никто и никогда не отвечает интересно на неинтересные ему лично вопросы.

Четвертое правило интервьюера придумано не мною:

335

ПРОЯВЛЯЙТЕ И ДЕМОНСТРИРУЙТЕ ИНТЕРЕС К СОБЕСЕДНИКУ, ЗНАНИЕ ЕГО ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ, НО НЕ ЛЬСТИТЕ.

Действительно, наибольший интерес для большинства людей представляют они сами, а их симпатии к незнакомому человеку вспыхивают именно тогда, когда незнакомец (в данном случае журналист) демонстрирует, что он искренне и глубоко интересуется собеседником и знает о нем такое, что самому человеку приятно вспомнить.

Наконец, пятое правило интервьюера:

В ХОДЕ ИНТЕРВЬЮ НЕ ПОКАЗЫВАЙТЕ СОБЕСЕДНИКУ НИ ЧРЕЗМЕРНЫЙ ДЛЯ НЕГО УРОВЕНЬ ЗНАНИЯ ТОГО, О ЧЕМ ВЫ ГОВОРИТЕ, НИ СОБСТВЕННУЮ ГЛУПОСТЬ: ПЕРВОЕ ВЫЗОВЕТ РАЗДРАЖЕНИЕ, ВТОРОЕ - НАСМЕШКУ.

Относительно глупости. Я никого не хочу обидеть. Журналист не может знать всего, он, как известно, знает обо всем понемногу. А оттого каждый из нас часто оказывался в положении профана, которому нужно задать точный вопрос специалисту. Эти моменты надо чувствовать и уметь либо избегать их, либо ловким маневром — преодолевать. Иной раз полезно откровенно сказать: извините, я не понял вашу мысль. А иной раз, напротив, сделать вид, что понял — потом, в редакции, коллеги помогут разобраться.

Я бы порекомендовал придерживаться еще одного, шестого, правила:

БОЙТЕСЬ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ ИНТЕРВЬЮИРУЕМЫХ.

Что, точнее кто, имеется в виду? Начну с примера. Довольно уже давно позвонил мне Дмитрий Быков, поэт и журналист, ныне еще и телеведущий и даже романист, а тогда он трудился, если не ошибаюсь, в «Собеседнике». Попросил встречи для интервью и, что, конечно, бывает крайне редко и делает честь Дмитрию Быкову как журналисту и человеку, предупредил меня: только вопросы будут очень острые, так как я (т. е. он, Дмитрий Быков) «Независимую газету» не люблю (или вас лично — я уж не помню, кого или что конкретно Дмитрий Быков тогда не любил). Я сказал: пожалуйста, вопросы любые

— ответы мои. На том и договорились. Встретились. Дмитрий Быков задал свои вопросы, я

336

ответил. Интервью закончилось. И тогда я спросил: и где же острые и неприятные вопросы, о которых вы меня столь любезно предупреждали, я что-то их не заметил. Ответ был таков: вы же профессионал, вы всё равно сумеете ответить так, как вам нужно.

Первый тип профессиональных интервьюируемых, которых надо не бояться, конечно, а опасаться журналистам, — это просто профессионалы, слишком хорошо знающие и свою профессию, и ее слабые стороны, вызывающие интерес у журналистов, словом, профессионалы, умеющие давать убедительные ответы на самые, казалось бы, острые вопросы.

Второй тип — это люди, которые дают интервью десятками, для которых — это часть их работы, причем даже не столько работы, сколько их личного пиара или саморекламы. Это — большинство поп-звезд, даже тех, что горят несколько месяцев, и многие политики. Владимир Жириновский — ярчайший пример. Я до сих пор не читал ни одного интервью Жириновского, где бы он не сказал то, что хотел, а журналист получил бы от него хоть что-то сверх желания самого Владимира Вольфовича. Всех обыгрывает, всех. Потому что умен и хитер и потому что не нарвался еще на настоящего профессионала. Точнее — и настоящие профессионалы в силу ряда причин, о которых сейчас не место говорить, не хотят (или не рискуют) говорить с Жириновским по-настоящему. Оттого эта интереснейшая фигура нашей политики до сих пор остается до конца не раскрытой для публики и специалистов, которые тоже предпочитают ограничиваться лишь стереотипными суждениями о популизме, продажности и беспринципности «Вольфовича».

Третий тип профессионального интервьюируемого — афорист. Этот тип легче всего показать на примере ныне покойного Александра Лебедя. Злые языки утверждают, что в свое время он выучил почти наизусть сборник афоризмов Станислава Ежи Леца и затем вполне сознательно и почти всегда к месту вставлял эти афоризмы как фразы собственного изобретения в свои интервью и особенно пресс-конференции, к которым всегда специально готовился. Я данную гипотезу не проверял, поэтому ничего такого утверждать не стану, но два-три раза в довольно приватной обстановке встречался с Лебедем и подолгу говорил

337

с ним. Во-первых, это был человек весьма далекий от своего привычного имиджа. Во-вторых, безусловно, не слишком уверенный в себе, а оттого внешне демонстративно самоуверенный. В-третьих, никакими афоризмами он не сыпал. Кроме того, сейчас, думаю, вполне очевидно, что Александр Лебедь

— абсолютный неудачник в политике (достаточно указать лишь на то, как стремительно его убрали с поста секретаря Совета Безопасности — за несколько недель — в 1996 году, и на провал его работы в Красноярском крае).

Так вот Лебедь, неоднократно менявший свои политические взгляды на прямо противоположные, и прежде всего — по Чечне, за счет заемных или собственного сочинения афоризмов, громкого хриплого голоса, генеральской стати и безапелляционности превратился в СМИ чуть ли не в образец политического мыслителя России, каковым, конечно, он не был. Соответственно, и все интервью, взятые у него, крутятся в кругу афоризмов, не приложимых к политическим реальностям, банальностей и утопий. Треску много, а содержательности никакой.

Четвертый тип профессионального интервьюируемого — это лица, занимающие официальные посты, прежде всего те, что предполагают право говорить от имени государственной власти в целом. По официальному протоколу это президент, премьер-министр и министр иностранных дел. Но и многие другие высшие чиновники, прежде всего — представляющие силовые и специальные ведомства, фактически несут это бремя — говорить (давать интервью), не будучи свободными в своих высказываниях и эмоциях. Но посты постами, а занимают их живые люди. Ко многим можно найти подход, если хорошо знать их и политическую реальность. Кроме того, конечно, если человек чувствует себя уверенно в своей должности, он может позволить себе больше, чем другие. Да и демократические традиции уже довольно сильно привились в среде наших высокопоставленных лиц, дабы не ставить крест на официальном интервью, отнеся его к типу обреченно скучных.

На повышенный уровень откровенности можно рассчитывать в беседе с тем политиком, которого ты хорошо знаешь и который знает тебя. Правило это имеет исключения. У меня, например, получилось, совершенно неожиданно для меня, крайне интерес-

338

ное интервью президента Египта Хосни Мубарака — причем по его инициативе. Разумеется, до нашей встречи я очень мало знал о нем, а он, скорее всего, совсем ничего обо мне (мне неизвестно, что доложили обо мне его помощники, когда готовилась наша встреча). Мубарака совершенно не смутило то, что я стал отходить от заранее согласованных вопросов — он говорил свободно, остро, о чем, правда, я сам просил его в начале нашей встречи, критиковал Россию за ее уход с Ближнего Востока и из арабского мира в целом, а в конце разговора даже разрешил не визировать текст интервью в его пресс-службе, но меня самого посмотреть, не слишком ли резок он был в своей критике Москвы.

Чаще, конечно, интервью глав государств и правительств зарубежных (исключая СНГ) стран идет исключительно по протоколу.

С «нашими» (из СНГ) президентами и премьер-министрами, с теми, кого знаешь ты и кто знает тебя, в этом смысле гораздо легче и интереснее. Впрочем, многие и в России умеют (умение это, однако, нельзя отнести к разряду большого искусства) говорить, отвечая на любой вопрос журналиста, только то, что считают нужным, уходя даже и от сути вопроса. Такие политики (себя они считают особо профессиональными), давая интервью, помимо демонстрации своей «открытости прессе», в сущности лишь проявляют приязнь к тому или иному журналисту или СМИ, которое он представляет, но ничего не дают аудитории.

Интереснее (чисто журналистски, ибо политически интересно любое интервью высших должностных лиц государства), интереснее, конечно, брать интервью у тех политиков, которые в принципе склонны к откровенности с тобой. Но и тут встречаются разные уровни открытости. Президент Казахстана Нурсултан Назарбаев, например, с которым у меня давно сложились очень хорошие, я бы даже сказал, дружеские отношения, избрал меня лично и «Независимую газету» того периода в качестве трибуны для публичных обращений к российскому руководству и российской образованной публике. Это, естественно, почти всегда делало наши с ним беседы (а их было немало) острыми и интересными.

Евгений Примаков, в бытность свою премьер-министром (а это всего 8 месяцев), дал всего лишь одно интервью российским печатным СМИ, а именно мне для «Независимой газеты». Хотя

339

к самой газете, считая ее (в общем-то безосновательно) «рупором Березовского», он относился крайне критически. Но интервью не получилось очень интересным. Дело в том, что Евгений Примаков относится к тем политикам, которые, во-первых, исключительно осторожны в своих публичных выступлениях (за исключением форс-мажорных обстоятельств), а во-вторых, к тем, которые тебе лично, по-дружески, готовы рассказать многое, но всегда дают понять, что большая часть сказанного — не для печати. Это, кстати, тоже нужно ценить и никогда не злоупотреблять доверительностью отношений с большим политиком. Раз сказано «Это только для вас», так и должно быть. Тем более что то, что говорится «только тебе» (иногда, впрочем, это столь же «доверительно» говорится и другим), составляет ценнейший капитал эксклюзивных знаний политического журналиста.

А вот президент Путин, несмотря на свою первую профессию, на мой взгляд, более чем откровенен в своих интервью. Особенно если следить за его эмоциями. Он не из тех, кто умеет (или желает) скрывать свое отношение к разным людям и к некоторым вопросам. Он почти никогда, в отличие от многих других, не избегает ответа на острый вопрос по существу, если только вопрос для него не чрезвычайно неприятен (это сразу видно по его лицу — и тут он может ответить очень резко и одновременно обтекаемо-неискренне). В целом интервью Путина, если он даже мало что сказал нового, никогда не пустые. Не случайно их так любят, и не без пользы для публики, анализировать комментаторы. Словом,

ИДЯ НА ИНТЕРВЬЮ, ДАЖЕ САМОЕ ПРОТОКОЛЬНОЕ, ВСЕГДА НУЖНО ОРИЕНТИРОВАТЬСЯ НА МАКСИМАЛЬНУЮ ЦЕЛЬ, ДАБЫ ДОСТИЧЬ ХОТЯ БЫ МИНИМАЛЬНОЙ. МАКСИМУМ - ЭТО ПОСТАРАТЬСЯ ПОЛУЧИТЬ ОТ ИНТЕРВЬЮИРУЕМОГО ТО, ЧТО ОН НИКОГДА РАНЬШЕ НЕ ГОВОРИЛ, А ЕЩЕ ЛУЧШЕ - ТО, ЧТО И НЕ ХОТЕЛ ГОВОРИТЬ.

Иногда это удается. В этом случае бывают и крупные удачи (главным образом тогда, когда это нужно самому интервьюируемому). Все-таки хорошо известно, что язык дан политику для того, чтобы скрывать свои мысли и маскировать свои действия. Совершенная правда то, что в технике получения интервью у журналиста много схожего со следователем. И, соответствен-

340

но, можно выделить два метода «изъятия интервью» — метод доброго следователя и метод злого следователя. При этом только не надо забывать, что метод злого следователя эффективен лишь по отношению к тем интервьюируемым, которые находятся в какой-то зависимости, пусть временной (например, их заклевала пресса и есть необходимость как-то разъяснить свою позицию или свои действия широкой публике), от журналиста. Интервьюируемый все-таки не подследственный и чаще всего даже не подозреваемый. В конечном итоге (что, как правило, не учитывает аудитория) те, у кого берут интервью, имеют гораздо больше просьб о встрече от разных журналистов, чем дают согласия на такие встречи. Так что очень часто оказывается, что скорее журналист зависит от интервьюируемого, чем наоборот.

В заключение — о трех самых распространенных ошибках, допускаемых (вольно или невольно) журналистами при работе в жанре интервью:

• первая — подыгрывание интервьюируемому: по неопытности, из-за партийных и личных пристрастий или из-за завороженности его славой или авторитетом;

• вторая — неумение поставить острый или новый вопрос, когда сам интервьюируемый дает к этому повод и даже вроде бы ждет такого вопроса;

• третья — полная передача инициативы в руки интервьюируемого;

Следствие всех трех ошибок — пустые, неинтересные, банальные интервью.

Вообще хочу дать простой рецепт того, как отличить хорошее интервью от плохого. Возьмите текст опубликованного интервью, вырежьте из него ножницами все вопросы журналиста и прочтите то, что осталось. Если вы не почувствуете, что что-то в тексте потеряно, это значит, что журналист был просто не нужен. Хватило бы и бездушного диктофона.

341

Лекция 21. Статья: если есть, что сказать

Поговорим о статье, венчающей иерархию журналистских жанров. Почему? Сейчас мы это поймем.

Информация — это сообщение о событии. Репортаж — рассказ о длящемся событии, комментарии к которому позволительны лишь в тех пределах, в которых это событие необходимо вписать в общий или специальный, но объективный контекст и наметить возможные причины и последствия произошедшего. Интервью — неискаженная передача слов и мыслей другого человека. То есть, строго говоря, во всех трех случаях журналист должен не говорить то, что он думает, а лишь пересказывать увиденное или услышанное.

Это происходит потому, что аудиторию интересуют прежде всего мнения и идеи людей известных или авторитетных — такие люди, как правило, сами в СМИ не работают, но пишут для них статьи или дают интервью. Кроме того, журналисты цитируют публичные и непубличные (если удается) выступления этих людей, удовлетворяя тем самым законный интерес аудитории. Словом, я вынужден сформулировать неприятную максиму:

МНЕНИЕ ЖУРНАЛИСТА АУДИТОРИЮ НЕ ИНТЕРЕСУЕТ - ДО ТЕХ ПОР, ПОКА ЭТОТ ЖУРНАЛИСТ НЕ СТАНЕТ ИЗВЕСТНЫМ ИЛИ АВТОРИТЕТНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ.

Большинство журналистов не являются ни известными, ни авторитетными людьми (в сравнении с иными авторами СМИ — ньюсмейкерами и экспертами). Именно поэтому большинство журналистов в принципе должны спрятать свое собственное мнение в

342

карман либо в иное место, если только это мнение не касается узкой темы сегодняшнего репортажа, где его автор-журналист выступает по сути как профессионально подготовленный свидетель случившегося. В массе своей журналистика, как я уже говорил, анонимна.

Но когда журналисту поручают писать статью, ему фактически дается право, во-первых, перестать быть анонимом, во-вторых, высказать свои собственные мысли. Именно в этом смысле статья — высший жанр журналистики.

Воспользуется ли аноним-журналист этим правом — другой вопрос. Но шанс ему дается.

Конечно, есть журналисты, которые делают себе громкое имя умением писать или снимать уникальные репортажи. Ряд журналистов, которые специализируются на подготовке интервью знаменитых людей, сами становятся очень известными. Но и тех, и других аудитория, коллеги, экспертное сообщество ценят не за то, что они говорят сами, а за то, что их устами говорит что-то другое или кто-то другой.

ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ УПРАЖНЕНИЕ В НАПИСАНИИ СТАТЕЙ, ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ РАБОТУ В ЭТОМ ЖАНРЕ ЖУРНАЛИСТ МОЖЕТ СТАТЬ НЕ ТОЛЬКО ИЗВЕСТНЫМ (ИЛИ ДАЖЕ ЗНАМЕНИТЫМ), НО И АВТОРИТЕТНЫМ ЭКСПЕРТОМ, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, В ТОЙ СФЕРЕ ЗНАНИЯ ИЛИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ, КОТОРЫЕ ЯВЛЯЮТСЯ ТЕМАМИ ЕГО СТАТЕЙ.

Статья (комментарий на телевидении) — жанр, в котором заложена потенциальная возможность для журналиста сказать то, что может сказать только он. Это, впрочем, не значит, что жанр статьи в любом случае предполагает свободу выражения мыслей и идей журналиста-автора. Ведь статья в СМИ — тоже очень прагматичный жанр. О сотворении мира, философских проблемах, цивилизационных конфликтах и многих других вещах, включая и куда более конкретные, в СМИ всё равно пишут специали-сты-нежурналисты. Но пишут — и в этом спасение для журналистов — в том же жанре статьи.

Однако статья как таковая и журналистская статья — это немного разные вещи.

ЛИШЬ ИЗВЕСТНЫЙ И АВТОРИТЕТНЫЙ ЖУРНАЛИСТ ПОЛУЧАЕТ ПРАВО ПИСАТЬ НЕЖУРНАЛИСТСКИЕ, ИЛИ ЭКСПЕРТНЫЕ, СТАТЬИ.

343

Нет ли здесь парадокса? Или: чем отличается статья как таковая от статьи журналистской? Это стоит обсудить специально.

Отличия три.

Во-первых, журналистская статья, как правило, гораздо уже тематически, хронологически и проблемно, чем статья на ту же тему нештатного автора газеты. Известного эксперта редакция может попросить написать статью о русской философии XX века. Журналиста, да и то не всякого, — лишь о полемике, развернувшейся между ныне живущими философами в связи с каким-то конкретным событием.

Во-вторых, журналистская статья, несмотря на допустимость и даже императивность присутствия авторских мыслей, идей, выводов, обязательно должна включать изложение мнений по проблеме, которой эта статья посвящена, собственно специалистов, экспертов, нежурналистов. Автор нежурналистской статьи может привлекать чужие мнения, если сочтет нужным, а может излагать лишь свою точку зрения, свою концепцию (обращаю внимание на это важное для темы данной лекции слово).

Наконец, в-третьих, от журналистской статьи редакция (и аудитория) не ждут полных и вполне определенных ответов на все заявленные в связи с темой статьи вопросы, кроме самых простых, хоть и неясных для публики. Авторская, экспертная статья, как предполагается, должна давать ответы на сложные вопросы, то есть на те, ответы на которые не доступны просто журналисту.

Ясно, что так бывает далеко не всегда. Есть авторы-эксперты, которые пишут слабые статьи, и есть журналисты, которые настолько хорошо знают проблему, что дают ответы на вопросы, ставящие в тупик многих экспертов. Но в этом случае журналист, пусть и работающий в СМИ, просто стал экспертом. Обычно это фиксируется тем, что данному журналисту начинают заказывать статьи другие СМИ, его приглашают выступать по телевидению, его цитируют политики и собственно эксперты.

Думаю, не стоит останавливаться на таких очевидных, но не ломающих мою схему нюансах, как то, что журналист, больше других пишущий о сельском хозяйстве, по сравнению с другими журналистами обладает почти экспертными знаниями в данной области, а любой зарубежный корреспондент автоматически в

344

сознании не только публики, но и даже страноведов становится экспертом по той стране, в которой в тот или иной момент работает.

Прелесть журналистики как раз и состоит в том, что журналист, как правило, не обладающий специальными знаниями и особенно академической подготовкой в той или иной сфере, но активно освещающий проблемы этой сферы в СМИ, в глазах публики и, хоть и гораздо реже, экспертного сообщества поднимается до уровня эксперта, специалиста. Напоминаю однажды уже произнесенную мною, но не мной сочиненную фразу: с помощью журналистики можно многого достичь. Например, журналист, пишущий о космонавтике, может стать гораздо более известным публике, чем специалисты в этой области и даже сами космонавты. Журналист, пишущий о политике, может быть гораздо известнее почти всех политологов, чьими мыслями и идеями он чаще всего и питается.

С политикой вообще в журналистике особая история. В любом СМИ вряд ли найдется больше одного журналиста, специализирующегося по уже упомянутому сельскому хозяйству или энергетике, по медицине или кино, по балету или опере. А вот на политические темы пишут очень многие журналисты. Напомню, что я считаю журналистику прикладной актуальной (или оперативной) политологией, что во многом объясняет этот феномен.

После всего сказанного становится понятным терминологическое разнообразие, бытующее не только в сфере работников СМИ, связанное с в общем-то единым жанром «статья».

Авторская статья —

Авторская статья — так чаще всего называют статью автора-эксперта, не работающего в самой редакции.

Проблемная статья —

Проблемная статья — журналистская или авторская статья, выходящая за рамки комментария к актуальным событиям.

Комментарий.

Комментарий. В теории советской журналистики он отделялся от статьи, поскольку как раз и указывал на то, что его автор — журналист, то есть, строго говоря, не специалист в точном смысле этого слова. Автор комментария (журналист) комментирует, то есть поясняет, но не объясняет, по крайней мере фундаментально, случившееся.

В телевизионной журналистике слово «комментарий», как я уже отмечал, используется вместо слова «статья» не только по-

345

тому, что статья в нашем понимании это нечто, непременно изложенное на бумаге, но не декламируемое, не зачитываемое вслух. Но и потому, что телевизионный проблемный текст в любом случае гораздо короче статьи, а следовательно, не может быть столь же фундаментальным, как она.

Комментарий специалиста. Комментарий эксперта.

Комментарий специалиста. Комментарий эксперта. Эти термины введены, чтобы отделить небольшие по объему нежурналистские тексты (статьи) от журналистских. Внимание аудитории специально акцентируется на том, что данный текст принадлежит не журналисту, а настоящему, фундаментально подготовленному эксперту. В последние годы, в связи с воцарением плюрализма в наших СМИ, часто даже в обычных выпусках теленовостей в связи с тем или иным важным событием в эфир передаются не только мнения участников событий, не только «репортаж» или «комментарий нашего корреспондента», но и один-два «комментария эксперта». А в так называемых аналитических программах — это просто правило, причем число экспертов, которым дают выступить по одному и тому же вопросу, может достигать четырех-пяти.

Суммирую: разные виды статей (комментариев на радио и ТВ) в жанровом отношении едины, но в журналистском исполнении статья скорее описательна, а в экспертном — скорее концептуальна. Или: журналист поясняет и дает ответы на старые вопросы, эксперт (нештатный автор) — ставит новые вопросы или дает совершенно (концептуально) новую трактовку проблемы.

И вот теперь вернусь к уже данному мною ранее определению статьи. Пожалуй, оно удачно: журналистская статья есть логическая и/или эмоциональная трактовка журналистом причин, хода и последствий тех или иных событий или действий тех или иных людей, она предполагает право автора на собственные выводы относительно тех проблем, которые в статье затрагиваются.

Статья, работающая на уровне логики, есть аналитическая статья, на уровне эмоций — публицистическая.

Как я уже отмечал, аналитическая статья имеет аналог и в литературе — эссе, и в науке — научная статья. Из науки — логика, аргументация статьи, из литературы — свобода изложения и стилистическая непредопределенность статьи.

Информации нет без изложения фактов, репортажа — без описания события, причем увиденного собственными глазами.

346

Нет интервью без ответов на вопросы, без человека, которому вопросы задаются, без самих вопросов. Всё это очень четко и жестко задано — отклонения либо меняют жанр, либо портят его, делают ущербным, не отвечающим его предназначению, то есть, проще говоря, являются браком.

Статья — свободный жанр.

Статья — свободный жанр. Да, должно быть описание проблемы, ее объяснение, аргументация, логика, с помощью которой автор доказывает, что его выводы справедливы, а иные — нет. Но это только самый общий принцип. Сколько проблем взять для анализа, сколько событий; связать ли их воедино или разъединить, рассмотрев по одной; использовать два или пять аргументов; приводить ли примеры, доказывающие то, что эти аргументы, эта логика были эффективны при анализе схожих событий; цитировать ли авторитеты или не стоит; сухим, похожим на научный, стилем писать статью или вольным — нормы для всего этого нет. Разве что нормой можно считать следующее:

В АНАЛИТИЧЕСКОЙ СТАТЬЕ ДОЛЖНЫ СОДЕРЖАТЬСЯ ДОСТАТОЧНЫЕ ДЛЯ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ АВТОРСКОГО МНЕНИЯ (ОЦЕНКИ) ЛОГИЧЕСКИЕ АРГУМЕНТЫ.

Широкая аудитория, несмотря на свою однородность, никогда не однородна настолько, чтобы каждый из составляющих ее людей был един с другими в оценке достаточности аргументов автора. Одному кажется, что сказанного довольно и автор статьи очень убедителен. Другому — что доказательств мало, да и логика хромает. Всё это очень субъективно. Кроме, пожалуй, одного — мнения (даже по-своему субъективного) экспертного сообщества. Вот если специалисты сказали (подумали, почувствовали), ознакомившись со статьей, — это серьезно, это доказательно, более того — это ново, значит, статья удалась. А если еще статью цитируют, если на нее ссылаются, даже споря с ней, даже опровергая ее; если ее вырезали и положили в досье по данной проблеме — значит налицо успех.

Поскольку качественная журналистская аналитическая статья имеет своим прообразом статью научную, то очень легко описать, из чего эта статья должна состоять. Вот ее точный план.

347

План аналитической статьи

1. Актуальный повод (событие в его противоречиях)

2. Авторская гипотеза

3. Тезис

4. Доказательства

1-й аргумент

2-й аргумент

3-й аргумент

5. Антитезис

6. Доказательства

1-й аргумент

2-й аргумент

3-й аргумент

7. Синтез

8. Вывод — подтверждение или уточнение первоначальной гипотезы либо отказ от нее

9. Прогноз (развития событий)

Естественно, в полновесном виде аналитическая статья должна быть оснащена примерами (актуальными, а также из недавней и классической истории), ссылками на авторитетные мнения и фундаментальные законы политики, социологии, а также на научно достоверные факты (например, результаты социологических исследований).

Но полновесности в журналистской аналитической статье ждать не приходится (объем невелик, да и времени на написание мало). Иногда даже по всем пунктам плана невозможно пройтись основательно — где-то неизбежна скороговорка. Вот тут и приходит на помощь эссеистское начало журналистской аналитики и даже публицистические приемы — более свободная, чем в научном анализе форма, неполный (но всё равно убедительный) ряд аргументации, замена логических аргументов эмоциями (но рационально ориентированными) или ссылками на авторитетное мнение, на здравый смысл и т. п.

Журналист более свободен в писании своего аналитического

348

текста, чем научный работник, эксперт. Это, однако, не означает, что его, журналиста, аналитический текст имеет право быть менее научным по сути — только по форме.

Конечно, по отношению к классическому плану аналитической статьи в журналистских текстах возможны всякого рода инверсии — иначе бы все качественные тексты журналистской аналитики были похожи один на другой. Авторское своеволие, авторское начало, авторский стиль никто в аналитике (даже и научной) не запрещал. Но все-таки, если в том, что автор-журналист или редакция называет аналитической статьей, я не вижу разбора или даже упоминания антитезиса (то есть позиции оппонентов), если тезис доказывается логическими аргументами, а антитезис опровергается лишь эмоциональными выпадами, да еще и подтверждений антитезису автор не видит вообще никаких, если нет собственно ни гипотезы (что же в таком случае доказывает автор?), ни прогноза, словом — если всего этого нет, то ничто, даже громкое имя, не заставит меня считать данный текст аналитической статьей.

Аналитическая статья выхватывает из жизни (события) и кристаллизует в сознании сначала автора, а затем и аудитории ту фундаментальную правду (нечто вроде истины), которая содержится в событии, но может быть или даже была не замечена другими, оттеснена мифами, домыслами, пропагандой, тенденциозными комментариями.

Однако всё то, что правильно, может быть просто банально. Или отвратительно скучно, неинтересно изложено. Серьезное содержание нужно еще подобающим образом подать, придав статье литературный, стилистический блеск. Об этом я буду говорить в специальной лекции. Сейчас же только замечу, что

СТИЛЬ, ФОРМА (ИЛИ ГРОМКОЕ ИМЯ АВТОРА) - ЭТО ТО, С ПОМОЩЬЮ ЧЕГО ТЕКСТ ПРОНИКАЕТ В СОЗНАНИЕ АУДИТОРИИ, А СОДЕРЖАНИЕ - ТО, ЧТО В ЭТОМ СОЗНАНИИ ПРОИЗВОДИТ ИЗМЕНЕНИЯ.

И поэтому оба элемента (форма и содержание) крайне важны в журналистике. Это как фугасный заряд: вначале он погружается в тело цели, а затем взрывается внутри него. Удачная статья с помощью оригинальной формы проникает в сознание аудитории, а своим содержанием производит в этом сознании более или

349

менее радикальный переворот в оценке события или человека, о которых пишет журналист.

Хотя сегодня мы говорим в основном о содержании статьи, отличающем ее от других журналистских жанров, тем не менее упоминание о стиле, о форме не слишком преждевременно. Ибо от аналитической статьи я перехожу к публицистической, беря их по отдельности, в чистом жанровом виде, хотя аналитические статьи в чистом виде крайне редко встречаются в журналистике. Журналисты (и даже эксперты) тенденциозны, эмоциональны (в отношении некоторых проблем — определенно эмоциональны), не хотят, а часто и не умеют быть объективными. Или, как принято выражаться, журналисты тоже люди. Это понятно — и не стоит делать из этого вселенскую проблему. Проблема возникает тогда, когда журналисты не осознают того, что они тоже люди, в тот момент, когда пишут свои статьи.

Я бы дал простой совет, отталкиваясь от уже сформулированного ранее правила, суть которого: не берите интервью у того, кого любите, и того, кого ненавидите. К статье это правило не относится.

Нельзя посылать антикоммуниста брать интервью у лидера КПРФ. Ничего нового и интересного (если не считать новым конфликт между всяким измом и его анти, а интересным — склоку) мы не получим. Но можно и даже нужно логикой антикоммунизма анализировать коммунизм (и наоборот, разумеется) в СМИ. Это, правда, относится к концептуальным, экспертным статьям и, естественно, в том случае, если рядом будут изложены позиции коммунистов (или антикоммунистов) в оригинале. Журналист конечно же должен руководствоваться не партийной логикой, а чем-то более спокойным.

А совет, я о нем не забыл, таков:

ПИШИТЕ СТАТЬИ ИМЕННО О ТОМ, ЧТО ЛЮБИТЕ, ИЛИ О ТОМ, ЧЕГО НЕ ЛЮБИТЕ. ЕСЛИ ТОЛЬКО ВЫ ОБЪЕКТИВНЫ. СТРАСТЬ - ВДОХНОВЛЯЮЩИЙ ПОВОД ДЛЯ НАПИСАНИЯ ЯРКОЙ, АРГУМЕНТИРОВАННОЙ СТАТЬИ.

Почти невозможно, даже зная материал, интересно проанализировать то, что тебя не волнует, то есть не привлекает или не пугает.

350

ОДНАКО (ВТОРАЯ ЧАСТЬ СОВЕТА НЕ МЕНЕЕ ВАЖНА): ПРЕДУПРЕЖДАЙТЕ АУДИТОРИЮ О СВОЕЙ ПОЗИЦИИ.

Честно предупреждайте. Например, так: «Я не являюсь сторонником демократии и ниже буду критиковать "демократические реформы" исходя из этой своей позиции». Но

ЕСЛИ ИЗ ПОВОДА К НАПИСАНИЮ СТАТЬИ СТРАСТЬ СТАНОВИТСЯ ЕДИНСТВЕННЫМ СПОСОБОМ ТРАКТОВКИ ТОГО, О ЧЕМ ПИШЕТ АВТОР, ТО ВМЕСТО АНАЛИТИЧЕСКОЙ СТАТЬИ ПОЛУЧАЕТСЯ ПУБЛИЦИСТИЧЕСКАЯ.

В публицистической статье, как я уже не раз говорил, автор добивается убеждения аудитории в правильности своих взглядов и оценок с помощью эмоций, излагаемых в определенной литературной форме. Она, эта форма, фактически является вторым содержанием публицистической статьи.

Аналог публицистической статьи — устаревший литературный жанр проповедь. Основной аргумент проповеди (равно публицистики): я верую и вы веруйте вместе со мной! Где — в современном мире — лучшее место для проповеди? Правильно, на телевидении, ибо оно собирает самую большую аудиторию. А публицистика никогда, кроме любовных писем, не творится для одного читателя или слушателя. Ей нужна масса. Помимо телевидения масса собирается на площадях; в более или менее организованном виде это называется митинг. Публицистика — митинговый жанр.

Участников митинга много, тысячи, иногда десятки тысяч, а ораторов, тем более тех, кого масса слушает, затаив дыхание, а потом, взрываясь аплодисментами, кричит: «Веди нас!» — мало, единицы, избранные. Это те, кто обладает способностью производить (писать, произносить, что не одно и то же: один — прекрасный публицист-писатель, другой — публицист-оратор) стилистические полновесные, яркие тексты. «Долой демократов!» — это не более чем сухой лозунг. «Долой дерьмократов!» — вот это публицистика.

Я уже говорил, что самым ярким журналистом-публицистом в наших сегодняшних СМИ является писатель Александр Проханов из газеты «Завтра» (кстати, как публицист-оратор он до-

351

вольно слаб). Можно отдельно, если бы это было темой моего курса, разбирать все его публицистические приемы начиная от «бледных спирохет демократии» и кончая такими, которые я даже не рискну воспроизводить, несмотря на всё их остроумие, при дамах. Во всяком случае всех, кто интересуется публицистикой как жанром и стилем одновременно, я настоятельно отсылаю к прохановским передовицам в газете «Завтра».

Приверженцам иных взглядов я могу поставить в пример Валерию Новодворскую, представляющую либеральное (скорее даже либертианское) крыло русской журналистики.

И конечно же, не могу не посоветовать тем, кто всерьез интересуется публицистикой и чувствует в себе сей дар, обратиться к текстам Владимира Ленина (который, кстати, и называл себя чаще всего публицистом). Кто бы и что бы не говорил о Ленине сегодня, этот выдающийся политик и журналист не был только публицистом в журналистике, аналитическое начало в его творчестве было и мощным, и ярким, и плодотворным. Но публицистом он был выдающимся. Почитайте хотя бы несколько страниц из достаточно большой его работы «Пролетарская революция и ренегат Каутский», чтобы и согласиться с этим, и научиться собственно публицистическому стилю и публицистическим приемам в журналистике.

Публицистика очень эффектна и еще более эффективна, но к журналистике в первородном ее смысле имеет малое отношение. Крайне субъективная, публицистика слишком напоминает пропаганду. Хотя отправление такой функции современной журналистики как управление аудиторией, населением, избирателями происходит сегодня в основном как раз с помощью публицистики, но сильно модернизированной, объективизированной, онаученной. Я же сейчас веду речь о публицистике в чистом виде,

публицистике, которая не прикрывается объективизмом, научностью, наукообразием. О публицистике прохановского типа. Ее — мало. Всхлипов, эмоций, бездоказательности (что еще не есть публицистика)

— много, в том числе и в якобы аналитических статьях. Самой публицистики — крохи.

Очевидно ярчайшим публицистом был Сергей Доренко периода 1997—1999 годов в своей «Авторской программе». Он прямо, хотя и с помощью не всем понятных эвфемизмов, заявлял

352

свою публицистическую ангажированность. Примерно такими словами: я наблюдаю за политиками как за какими-нибудь насекомыми. Конечно же это абсолютно не аналитический подход, даже с точки зрения социал-дарвинизма. Тем более что одних насекомых Доренко любил больше, а других — гораздо меньше. А некоторых и ненавидел (в своих передачах).

Но вот что интересно и поучительно. Практически весь 1999 год, о чем я уже рассказывал, шла конкурентная борьба за влияние на аудиторию, на избирателей между двумя квазипартиями — ОРТ и НТВ. У обеих квазипартий были, помимо идеологов и кандидатов на президентский пост, главные рупоры. У ОРТ — Сергей Доренко, у НТВ — Евгений Киселев.

Последний, как бы к нему ни относиться, вошел в историю русской журналистики тем, что создал первую и до сих пор лучшую (если иметь в виду золотые годы этой программы — 1995— 1998-й) аналитическую программу на телевидении России. Мало кто слышал выступления Евгения Киселева вне его программы, особенно в кругу политологов, и многие на основании этого склонны считать его собственные аналитические способности весьма ограниченными. Однако факт остается фактом. Как журналист Евгений Киселев — это «Итоги». А «Итоги» означенного периода — безусловно аналитическая программа и безусловно до сих пор не превзойденный никем на нашем ТВ (возможно, и не на нашем) образец журналистской телеаналитики. И что же мы увидели в 1999 году? Под влиянием партийной ангажированности Евгений Киселев в соревновании с Сергеем Доренко, точнее не с ним лично, а с его квазипартией, собственными руками низвел свои «Итоги» до уровня такой же публицистической, но менее яркой и менее талантливой, программы, как и энтомологическая «Авторская программа» Сергея Доренко. И проиграл. Вчистую.

А ведь известность была не меньшая, чем у Доренко. Авторитет в журналистских и политических кругах — даже больше. Но, отказавшись от своего аналитического в пользу более эффективного, но чужого публицистического оружия, Киселев (вместе со своей партией, но меня интересует сейчас именно журналист) проиграл, утеряв, кстати, значительную часть своего журналистского авторитета.

353

В данном случае я говорю это для того, чтобы каждый подумал — стоит ли ему в журналистике менять роли или, если хотите — маски. А кроме того, пожалуй, это довольно логичный переход к теме следующей лекции — игра как новый жанр журналистики. Ибо после исчезновения классических киселевских «Итогов» публицистика (в смеси с пропагандой) окончательно возобладала на российском телевидении, замаскировавшись набирающим популярность жанром, то есть игрой. Иногда более явно («Намедни» Леонида Парфенова, «К барьеру» Владимира Соловьева или «Театр кукол» Михаила Леонтьева), иногда менее очевидно («Времена» с Владимиром Познером). На этом пока закончу, предложив после этой лекции всем желающим ознакомиться с примерами журналистской аналитической статьи (текст, принадлежащий мне) и статьи публицистической в ее антилиберальной и либеральной разновидностях (два текста). Поскольку статейный жанр, как я уже отмечал, является высшим жанром журналистики, то, на мой взгляд, крайне важно сразу же после этой лекции ознакомиться (так сказать для закрепления теории) с образцами соответствующих текстов.

Иллюстрации АНАЛИТИЧЕСКАЯ СТАТЬЯ

Виталий Третьяков. ДИАГНОЗ: УПРАВЛЯЕМАЯ ДЕМОКРАТИЯ И ОБЪЯСНЕНИЕ ДИАГНОЗА ВСЕМ ТЕМ, КТО БЬЕТСЯ В ИСТЕРИКЕ

Юрий Лужков, запугавший осенью всю политологическую элиту страны своими рассуждениями о том, что «у нас не власть, у нас режим», сам того не подозревая, все-таки поставил, хоть и неграмотно, один из фундаментальных вопросов сегодняшнего дня в России, ставший особо актуальным после артистичной отставки Бориса Ельцина. Конечно, придворные политологи ОВР, даже будучи грамотными специалистами, не решились поправить начальника, хотя бы объяснив ему,

354

что «власть» и «режим» не только не понятия с противоположным знаком, но даже и вообще не понятия одного ряда.

Простое чувство родного (русского) языка, вполне адекватно передающего все понятия политики как науки, должно было бы подсказать мэру, что в выражениях «демократический режим» и «коррумпированная власть» положительная и, соответственно, отрицательная оценки заложены в определениях, а отнюдь не в определяемых словах. Более того, реален (и даже часто в жизни встречается) такой феномен, как «коррумпированная власть при демократическом режиме» (правда, в этом выражении слово «власть» тоже употребляется не в строго научном смысле).

Дело, однако, не в политологической неподкованности Юрия Лужкова и не в невозможности для его советников поправить шефа (явный признак деспотии в ОВР и в московской администрации, что, видимо, и имел в виду мэр, правда, адресуя это обвинение не режиму своей власти, а Кремлю). Дело в вопросе, волнующем сегодня, после воцарения (пока еще не через выборы) Путина, очень многих. Особенно — как всегда мятущуюся у нас между обожанием власти и страхом перед ней интеллигенцию.

На саму интеллигенцию в общем-то наплевать — она достаточно лабильна, чтобы подстроиться и под любую власть, и под любой режим. Но дело в том, что народ (общество) говорит своим голосом либо во время революций, либо в день выборов. Всё остальное время за него, а часто и вместо него говорит в России как раз интеллигенция (в последнее десятилетие еще и СМИ, но и в них правит бал интеллигенция; а в последние годы еще и социология, но и данные опросов комментируют, интерпретируют, а часто и программируют те же интеллигенты).

Итак, мятущаяся интеллигенция задает вопрос, точнее, целую пулеметную очередь вопросов: а мы уже в диктатуре или еще только на пороге ее? И как это так получилось — ведь мы же такие хорошие? И всё что нужно делали: коммунистов сбросили, за демократию выступали, Советы разогнали, за Ельцина голосовали, частную собственность отстаивали, с Западом советовались — даже в рот ему смотрели, ноги ему мыли и воду с них пили. Почему? За что? И что же такое у нас, в этой одуревшей (помните крик интеллигента в декабре 1993 года?) России получилось?

Мне представляется, ответ на этот вопрос (и на всю очередь этих вопросов) есть. Вполне четкий. Не до конца оптимистический, ибо еще

355

многое не прояснилось в жизни. Но совсем не страшный. Более того — вполне обнадеживающий.

Но прежде чем попытаться дать ответ, я хотел бы понять, а почему, собственно, этот сыр-бор занялся минувшей осенью, а разгорелся сейчас? И в каком случае он бы не разгорелся?

Если судить не по внешним, а по сущностным признакам и типа власти, наличествующей в России, и политического режима, в форме которого эта власть реализуется, никакой разницы между Россией 1996 года и Россией 1999—2000 годов нет. Однако в 1996 году такого вопроса в виде массовой истерики не возникало.

Между 1996 и 1999 годами разница есть, но она чисто внешняя, персонифицированно внешняя, я бы сказал. То есть, как я понимаю, вопроса, по мнению тех, кто его задает, не возникло бы, если бы в более или менее полном комплекте случились одни события (список 1), а не случились бы другие (список 2).

Список 1

1) Ельцин ушел бы в отставку не в декабре, а весной 1999 года;

2) премьер-министром был бы не Путин, а Примаков;

3) на думских выборах победил бы не «Медведь», а ОВР;

4) «главным олигархом» страны был бы не Березовский, а Лужков;

5) гарантию победы на президентских выборах имел бы не Путин, а опять же Примаков.

Список 2

Естественно, всё наоборот (то, что получилось):

1) не весной,а в декабре;

2) не Примаков, а Путин;

3) не ОВР, а «Медведь»;

4) не Лужков, а Березовский;

5) не Примаков, а Путин.

Объясните, какая, в сущности, разница между этими двумя списками? Не для ОВР, Примакова и Лужкова, а для России, ее народа, даже ее правящего класса в целом? Ни-ка-кой!

356

Вот если бы в пунктах 2 и 5 обоих списков и в пункте 3 стоял вместо Примакова или Путина, к примеру, Зюганов, а вместо ОВР или «Медведя» — КПРФ, то разница была бы. А так: фундаментально

— разница минимальная.

Теперь я наконец назову то, во что мы уже давно, а не только что, вошли. Это не диктатура, не деспотия. Это авторитарно-протодемократический тип власти, существующий в форме президентской республики и в виде номенклатурно-бюрократического, слабофедерального, местами квазидемократи-ческого и сильно коррумпированного государства.

Я, конечно, тоже, как и Лужков, не доктор политологии, и могу ошибиться в точности некоторых формулировок. Но, уверен, в целом и в сути не ошибаюсь.

Двумя словами я всё это вместе называю так: управляемая демократия.

В рамках этого определения разница между Россией 1992 года, Россией 1996 года и Россией

1999—2000 годов как раз есть.

В 1992 году в России была скорее просто протодемократия с элементами охлократии. В результате ельцинского госпереворота 1993 года получилась слабоуправляемая демократия. А с момента отставки Примакова и особенно с назначением премьер-министром и и. о. президента Путина — сильноуправляемая демократия, или собственно управляемая (как сформировавшийся тип власти) демократия.

Хорошо это или плохо? Это лучше, чем деспотия (диктатура) и даже чем авторитаризм, но хуже, чем просто демократия.

Что победит? Пока неясно. Ибо управляемая демократия — это переходный этап от жесткой управляемости (диктатуры) к собственно демократии.

Но очевидно, что и исторический, и политический векторы пока по-прежнему направлены в сторону демократии. Впрочем, не просто очевидно, а и доказательно.

Вспомним некоторые этапы истории нашего парламентаризма.

В 1917 году большевики во главе с Лениным берут власть, имея собственный демократический лозунг «Вся власть Советам!», но не могут проигнорировать и не менее популярный в обществе лозунг «Вся власть Учредительному собранию!». Выборы в Учредительное собрание большевики, однако, проигрывают: у них нет большинства.

357

Что делает Ленин? Правильно. Незаконно распускает Учредительное собрание, а затем, подавляя сопротивление (в том числе и вооруженное) его сторонников, переходит к революционному террору.

В виде Советов в стране возникает управляемая демократия. Реальной, однако, демократия остается в партии, в частности — на съездах партии.

К власти приходит Сталин. При нем управляемая демократия в виде Советов становится квазидемократией, но в партии демократия остается. Тогда Сталин доведенным им до совершенства методом «Главное не как голосуют, а как считают голоса» превращает внутрипартийную демократию в управляемую. А затем с помощью террора и ее трансформирует в квазидемократию. Еще один цикл истории российского парламентаризма завершен.

К власти приходит Горбачев. Основной лозунг — одемокрачивание партии (возвращение к «ленинским нормам»), но главное вновь — «Вся власть Советам!» (подразумевается — а не КПСС).

Горбачев не сумел и не успел одемократить партию, зато «Всю власть Советам» практически дал. В результате его самого зажали в клещи и свергли совместно неодемокраченная часть КПСС (ГКЧП) и переродившаяся в охлократию интеллигенции власть Советов во главе с Ельциным.

Горбачев не смог перейти к управляемой демократии, что, в частности, советовал ему Андраник Мигранян, говоря о железной руке.

Воцарился Ельцин — лидер демократически-охлократического движения, существовавшего в рамках Советов. В ленинской, коммунистической форме! Но имеющей видимое преимущество в глазах Ельцина (и других): во-первых, Советы привели Ельцина к власти де-юре; во-вторых, Советы казались антиподом КПСС.

Наступила полная демократия. И перед Ельциным, как до того перед Сталиным, а до него — перед Лениным и до них — перед Николаем II, встала все та же проблема: парламентская демократия (царские Думы, Учредительное собрание, Советы, партийные съезды) мешают управлять тому человеку, который наделен высшей исполнительной властью в стране. Особенно если они (Советы, съезды партии) имеют право этого человека снять с должности.

358

И Ельцин делает, лишь пару лет честно поборовшись с неуправляемой демократией, что? Правильно. То же, что царь с Думами, Ленин — с Учредилкой, Сталин — с Советами и съездами партии (Горбачев вот не решился — и проиграл). Ельцин незаконно (1) отменяет действующую Конституцию; (2) распускает Съезд и Верховный Совет народных депутатов РСФСР; а поскольку часть депутатов этому противится, то и (3) расстреливает парламент.

Чем Ельцин лучше царя, Ленина, Сталина? Ничем. В этом.

Но дальше Ельцин совершает нечто новое в российской политической истории. Он делает шаг не в сторону диктатуры или деспотии. Он назначает выборы в Думу — в новый парламент. Имея целью (сознательной или подсознательной) установление управляемой демократии.

Гигантский шаг! С четвертой, считая от императора, попытки, а с учетом «оттепели» Хрущева и политической перестройки Горбачева — даже с шестой попытки.

Обо всем рассуждающая, но как всегда ничего не понимающая русская интеллигенция, естественно, опять приняла миф за реальность, а реальность (парламент с наличием в нем коммунистов, а не только себя) — за миф.

В 1996 году, на президентских выборах, управляемость нашей демократии была продемонстрирована во всей красе. Проблема оказалась в другом: Ельцин был плохим управленцем. Он умел управлять демократией как управляемой, но не умел — как демократией. А главное — он плохо управлял страной.

Но демократического импульса не погасил, к деспотии не свернул. Несмотря на то, что сконструированная им управляемая демократия захотела его же и свергнуть (через процедуру импичмента).

И вот Ельцин, на излете своей власти, наткнулся на Путина. Или ему подсунули Путина. Не важно.

Путин (вместе с Ельциным) разумно решил продлить жизнь управляемой демократии, по крайней мере, еще на один срок.

Почему? Эгоистические мотивы, конечно, присутствовали. Но главное — опасение, разумное, обоснованное, что отход от управляемой демократии вернет страну к охлократии (через изменение Конституции), к демократии неуправляемой, к анархии.

Управляемая демократия — это когда голосует народ, а люди, находящиеся у власти, чуть-чуть выбор народа корректируют. В чью

359

пользу? В свою, разумеется. Не в пользу Лужкова же. В Москве же Лужков не корректировал ничего в пользу Ельцина или Путина. Лужкову просто не повезло — нужно было становиться премьер-министром раньше Путина. В этом его проблема.

Вторая проблема для Лужкова — Путин умеет управлять государством, а не только управляемой демократией.

Вот и всё.

Итак, управляемая демократия — это демократия (выборы, альтернативность, свобода слова и печати, сменяемость лидеров режима), но корректируемая правящим классом (точнее, обладающей властью частью этого класса). Это то, что есть у нас.

Авторитаризм — это сохранение некоторых демократических институтов, но при этом безальтер-нативность выборов, оппозиция в политическом гетто, ограниченная свобода слова и печати, полностью карманный парламент. Этого у нас нет.

Деспотия (диктатура) — это не демократия; и демократические институты, если они сохраняются, то только в виде декорации; никаких свобод, никакой оппозиции, цензура, никакой многопартийности, несменяемость власти до смерти диктатора или до свержения его путем переворота или революции. Этого нет и в помине — ни в реальности, ни на горизонте.

Отсюда и вывод. Пока нет ощутимого перелома к отходу от управляемой демократии в сторону ни деспотии, ни тем более в сторону охлократии. Переход к полновесной демократии — не гарантирован, но процесс явно продолжает идти в этом направлении. И никаких, абсолютно никаких признаков иного нет.

Путин сломается. Его заставят. Его вынудят обстоятельства. Может быть. Но пока не сломался. Пока не заставили. А если обстоятельства — то это уже не Путин, это нечто исторически неизбежное.

Может быть, Путин лицемер и злодей? Может быть.

Может, он использует механизмы управляемой демократии лишь для (1) окончательной легитимизации своей власти через выборы 26 марта и (2) для возведения Ельцина на декоративный, но все-таки официальный престол главы Высшего Совета России и Белоруссии, а затем перейдет к осуществлению своей (или чьей-то) главной цели — к установлению деспотии?

360

Может. Но зачем? Зачем, если управляемая демократия позволяет сделать всё, что необходимо России?

Зачем это Путину, если он знает, что диктатуру в России можно установить, но нельзя удержать более недели?

Подозревать Путина в худшем мы можем. Требовать гарантий от худшего — обязаны. Критиковать — призваны. Но трезво оценивать реальный ход реального исторического и политического процесса и его очевидное направление — тоже не мешало бы.

Хотя бы для того, чтобы не заходиться в истерике, а дело делать.

Независимая газета 13.01.2000

ПУБЛИЦИСТИЧЕСКАЯ СТАТЬЯ

Как образец выдающейся чистой публицистики приведу отрывок из текста (далеко не самого ругательного) Александра Проханова.

Читая хорошую (профессиональную) публицистику, нельзя не заметить, что сама по себе логика ей не чужда, но эта логика — абсолютно внутренняя, эзотерическая. Для следования ей нужно встать на точку зрения автора в самом начале чтения — тогда ты безусловно согласишься, что высочайший эмоциональный заряд прохановских передовиц (если б они не печатались так часто, раз в неделю, накал этот не так приедался бы и ощущался живее и свежее) не только не отрицает, а даже предполагает определенную логичность изложения, каковая в статье и обнаруживается: одно абсолютно логично вытекает из другого. Парадокса здесь нет — публицистика, прохановская определенно — это искусство конструирования мифов на базе определенной идеологии. Почти любой классический миф внутренне непротиворечив. Более того — одним своим боком миф весьма непротиворечиво встраивается в реальность, точнее в ту ее часть, которая, максимально совпадая с базисной идеологией (метафизикой) этого мифа, насыщает миф (публицистический текст) не только эмоциями, рождаемыми жизнью, но и фактами из жизни. Фактами, фантастически трансформированными, но фактами.

По совершенно аналогичной схеме построено и большинство текстов «либерального Проханова», или Антипроханова, — Вале-

361

рии Новодворской. Ее публицистика тоже внутренне абсолютно непротиворечива и эзотерически весьма убедительна, правда, более рафинирована и менее экстатична, чем тексты Проханова.

Александр Проханов. БАБОЧКА-ТРАУРНИЦА ПРЕЗИДЕНТА ПУТИНА

Наше правительство — это команда единомышленников. Артель профессионалов. Союз смышленых и находчивых. Смешливых и добычливых. Это — наши Столыпины, плеве и витте. Наши битте-дритте. Наши грефы и трефы. Они — те, кто по первому зову, отбросив всё лишнее, несущественное, могут тут же собраться и сыграть в преферанс. Невзирая на обстоятельства, могут мгновенно мобилизоваться, сосредоточиться и, сойдясь, негромко попеть. Такого правительства нет ни у кого, даже в Португалии. Это — единство в многообразии. Малое в большом. Сытое в голодном. Сухое в мокром. Богатое в бедном. Умное в глупом. Алмаз в навозе. Иголка в сене. Истина в вине.

Здесь всё распределено, всё проверено. У каждого свой труд, свой участок, свое «хобби».

Министр Сергей Иванов отвечает за падающие вертолеты и взорванные «бэтээры». «Посольский» Иванов отвечает за передачу японцам Курил, а немцам — Калининграда, в девичестве — Кенигсберга. Кудрин, повинуясь внутреннему голосу, выплачивает внешние долги, не допуская их сокращения. Починок следит за шахтерами, которые на Горбатом мосту касками продолбили дыру в Америку. Матвиенко ответственна за голодовки учителей и самоубийства безденежных офицеров. Министр юстиции Чайка, махая серебристым крылом, облетает колонии строгого режима, готовя посадочные места для писателей. Швыдкой, с привычным для элиты матерком, занимается «реституцией», — не путать с занятием безработных русских девушек на ночных тротуарах. Лесин чистит ноготь, чтобы придавить им очередную газету. Греф отвечает за «экономическое чудо» в родовых угодьях Авена, Абрамовича, Фридмана. Патрушев отвечает за гексоген. Сельхозминистр Гордеев — за лебеду. Министр образования Филиппов — за неграмотность. Грызлов — за коррупцию МВД и взятки ГАИ. Клебанов отвечает за тонущие подводные лодки. Коптев — за уничтожение космических станций. Шойгу отвечает за паводки, трясения

362

земли, извержения вулканов и сифилис в деревеньке Борки. Христенко отвечает за малый бизнес. Касьянов — за большой дефолт.

Когда они собираются все вместе в Доме Правительства, в них появляется что-то античное. Ареопаг. Или Академия Аристотеля. Или, может быть, термы. На них туники, сандалии на босу ногу, лавровые венки. Никакого белья.

Первые минуты, когда их снимает телекамера, чтобы показать в новостях, они еще слегка смущены, неловки. Говорит их природная застенчивость. Их недавнее деревенское прошлое. Но стоит уйти операторам, как все они приступают к привычным занятиям. <...>

Ну а что же Путин, наш Президент? Он обременен. Объявляет в стране очередной траур. Нельзя его за это не любить. Чудесная бабочка-траурница, черно-лиловая, с вафельно-белой каймой на широких печальных крыльях, облетает огороды, капустные гряды, вянущую картофельную ботву. Это Президент — изящный, печальный, навевающий мысль о скорой осени.

Ночью в небе августа много звезд, падающих метеоров, туманных серебряных сгустков. Заслоняя их, бесшумно летит огромная бабочка-траурница, не ведая сна, накрывая крыльями Россию. Если зарисовать ее полет, переложить эту волнистую линию на музыку, то услышим «Траурный марш».

Завтра

№ 35/2002

Валерия Новодворская СТРАНА, КОТОРАЯ ТАНЦУЕТ ОТ СТЕНКИ

Отовсюду к нам несутся стоны. Периодически они сливаются в единый вопль и достигают кремлевских чертогов, а эхо несется вплоть до западных равнин и предгорий, где в средоточии правозащитных твердынь заседает Совет Европы. Вопиет страждущий российский народ, вопиет и выражает свои чаянья. Как вы думаете, чего он требует, кроме хлеба и зрелищ (извечное социальное требование электората еще со времен Римской империи)? Может быть, либеральных реформ? Прекращения войны в Чечне? Вестернизации страны? Погребения ульяновских мощей? Ни за что не угадаете! Стенанья, периодически возобновляющиеся, касаются одного и того же явно несъедобного

363

сюжета: восстановления «института» смертной казни. Кажется, для неквалифицированного большинства, включая сюда многих (этак 2/3) депутатов Госдумы, расстрел является панацеей от всех мыслимых и немыслимых социальных, политических, экономических и моральных бед. И там, где цивилизованные люди посылают за доктором, за судьей, за психоаналитиком, за реформатором или правозащитником, российское большинство считает возможным управиться с помощью одного только специалиста — палача.

Вот случилась очередная (увы, это уже конвейер) трагедия в Каспийске. Казалось бы, что должны требовать люди? Отставки Патрушева (не была обеспечена безопасность) и высших чинов МВД. Гласного и объективного расследования (чтобы потом не тиражировались кассеты о зловещем участии собственных спецслужб). Прекращения войны в Чечне (чтобы исключить разговоры про «чеченские следы»). Нет! Требование стереотипно: восстановить смертную казнь. Хотя кого казнить, не очень понятно: виновные не найдены. Казнить заложников? Первых встречных?

Война в Чечне, задержка зарплат, безработица, олигархи, вывоз капиталов за рубеж, коррупция, уличная преступность, преступность организованная, убийцы-маньяки, дезертирство с расстрелом из табельного оружия сослуживцев — всё это вызывает очередной всплеск народной кровожадности и расстрельных депутатских законопроектов. Прямо по Марине Цветаевой: «От сердца — голова есть. И есть топор — от головы». Хотя говорить про голову в этом контексте можно только как про предмет для ношения шляпы.

Я не хочу сказать, что россияне кровожаднее других народов. Но беда вся в том, что мысли об излечивании всех недугов человечества при помощи палача посещают народы во времена их младенчества. И следуют этим запросам только общества, находящиеся в глубоком социально-политическом упадке. И мораль, естественно, там тоже упадническая. Римская империя давала бесплатный хлеб и бесплатные смертельные зрелища (гладиаторские бои, казни христиан, скармливание аутсайдеров хищникам) своей «бессмысленной толпе», бывшему гражданскому обществу республиканского Рима, в период своего заката, когда римский колосс лишился всякого политического и морального основания для того, чтобы вести за собой человечество. Мощь еще была, а света и разума уже не было. Агония длилась сто-

364

летия, но динозавры всегда вымирают. Гора мяса и мышц — и крошечный мозг...

Вымер и Рим. Урок и пример. Ушли в забвение якобинцы, казнившие на площади Согласия по 50 человек в день. Ушли вместе с «вязальщицами гильотины», кумушками, получавшими революционный кайф от казней. Так называемая Великая французская революция с ее массовым террором обеспечила хроническое отставание Франции от Великобритании буквально по всем параметрам. И прогресс Соединенных Штатов зиждется отнюдь не на применении смертной казни, а на тех штатах, где она уже отменена, и на нестихающих протестах общественности (либеральной) против ее применения в остальных.

Ситуация ведь предельно проста нравственно, и лучше всех ее выразила преступница Миледи в «Трех мушкетерах». Она просто сказала нашим Атосу, Портосу, Арамису и д'Артаньяну, что они, такие благородные и справедливые, убив ее, станут сами убийцами. Так оно и вышло, и еще не огрубевший д'Артаньян, самый от Миледи пострадавший, пытался остановить своих друзей. Но они не притормозили

— и весь второй том спасались от Мордаунта, сына Миледи. Хорошо еще, что Мордаунт не оставил наследников, а то хватило бы вендетты и на третий том.

Мудрый Бернард Шоу в «Цезаре и Клеопатре» приходит к тем же незамысловатым выводам. Там философ и политик Юлий Цезарь признает убийство в порядке самозащиты легитимным, но называет «отвратительным спектаклем» вынесение смертного приговора даже голодному тигру-людоеду. Всё верно: смертная казнь способствует росту преступности. Вместо одного убийцы мы получаем их целую кучу: судьи, присяжные, прокуроры, «исполнители» из персонала тюрьмы, а заодно и народ данной страны, именем которого выносят приговор. Ведь в США процедура приведения приговора в исполнение предусматривает фразу: «Боже, спаси народ штата А... В... С...» И все они становятся убийцами. Или палачами (что не лучше). И если преступник убивает по недомыслию или потому, что он изверг и садист, то что сказать об обществе, практикующем смертную казнь? Что оно слабоумно или состоит из извергов?

Стивен Кинг в своей «Зеленой миле» создал потрясающие, ужасные доказательства невозможности для персонала тюрьмы казнить на электрическом стуле даже заведомых злодеев. Их злодеяние — в про-

365

шлом, а злодейство их «легитимных» палачей — в настоящем. Человека нельзя к этому принуждать. Он может перестать быть человеком. Как герой Кинга надзиратель Перси.

Мы все знаем, что в России многое делают по просьбе трудящихся. Трудящимся вернули сталинский гимн, войну в Чечне, шпиономанию, милитаризм, портреты вождя, культ личности. Осмелюсь робко понадеяться, что им откажут хотя бы в удовольствии снова танцевать от расстрельной «стенки».

Новое время № 21/2002

366

Лекция 22. Игра — новый жанр журналистики для масс

Журналистика довольно быстро стала профессией для масс, хотя и не была таковой в младенчестве. Будучи в нежном возрасте, журналистика работала на элиту. Но потом...

Как только журналистика, особенно через ТВ, охватила своим влиянием фактически 100% взрослого и детского населения развитых стран, она почти полностью переключилась на работу на массы. А там, где массы, там игра превалирует над серьезным делом и серьезным искусством, каким, в частности, одно время пыталось стать телевидение.

Словом, не буду особо вдаваться в предысторию, но игры постепенно вытеснили из эфира многие серьезные передачи и сейчас, по сути, стали главным жанром тележурналистики, в частности, естественно, и потому, что, наряду с кинофильмами и трансляцией крупных спортивных соревнований привлекают наибольшую аудиторию, обеспечивая и максимальные рекламные доходы телеканалам.

Теория игр (я имею в виду, разумеется, не математическую теорию игр, а культурологическую) достаточно специфична и я не собираюсь ни излагать ее, ни сочинять самому. Кроме того, насколько мне известно (хотя, может быть, я и заблуждаюсь в этом), ничего более или менее капитального о жанре игры в СМИ не написано. Я даже не слышал, чтобы кто-то выделял игру как особый жанр журналистики. Я не телекритик и до сих пор не считаю себя, несмотря на некоторые к этому показания, достаточно профессиональным телеведущим (или тележурналистом). Поэтому, оправдывая отрывочность и, возможно, пред-

367

варительность собственных мыслей относительно игры как жанра журналистики, воспользуюсь для изложения наброска теории игры как жанра СМИ своей любимой и уже знакомой слушателям этого курса формой тезисов. Но до того — одна журналистская история, цель рассказа которой станет понятна несколько позже.

Где-то в начале 80-х годов я, тогда работавший в агентстве печати «Новости», главной организации, занимавшейся советской печатной внешнеполитической пропагандой, получил задание поехать в город Тольятти и написать очерк о молодой работнице Волжского автозавода. В Тольятти я отправился с моим другом фотокорреспондентом Юрием Рыбчинским, человеком тертым и опытным. Он должен был проиллюстрировать мой текст.

В парткоме автозавода нам быстро подобрали кандидатуру героини моего очерка, который должен был показать интересную и насыщенную событиями жизнь молодой работницы заводского конвейера. Звали девушку (ее имя запомнилось мне, думаю, навсегда) Валентина Бажайкина. Было ей года двадцать два. Жила она в общежитии, ибо родом была из какого-то небольшого городка.

Заглянув на ее рабочее место, а затем в общежитие, мы с фотокором поняли, что ничего не то что выдающегося, но даже и интересного не увидели и не увидим. К тому же и сама героиня была девушкой скромной, неразговорчивой, без всяких претензий и далеко идущих планов. Словом, вся ее биография уместилась бы в один абзац, жизнь была исключительно прозаичной: работа и общежитие, да самые элементарные развлечения типа посещения кинотеатра и танцев. Тольятти того периода, не знаю как сейчас, совсем не был центром культуры, а если бы даже и был, к культуре нашу Валю Бажайкину не тянуло. Кажется, у нее даже не было молодого человека. Во всяком случае нам она его показывать не собиралась.

Итак, максимум, что мы могли выжать из жизни этой девушки для родной советской внешнеполитической пропаганды, — это пару страниц скучного текста и две фотографии: портрет просто и портрет на рабочем месте — на фоне полусобранных «Жигулей».

368

Редакционное задание, однако, было вполне капитальным: полновесный очерк, причем богато иллюстрированный. И задание было выполнено. Причем на ура.

В первый же вечер, проанализировав в гостиничном номере всю бесперспективность нашего положения, мы решили сочинить нашей Вале новую жизнь. Причем сочинение это должно было опираться исключительно на реальности города Тольятти. Правда, на те реальности, с которыми Валя Бажайкина не сталкивалась, но в принципе могла бы столкнуться.

Следующий рабочий день мы потратили на изучение всего, что было в городе помимо автозавода и общежитий. И обнаружили: неплохой самодеятельный театр, дом моды, несколько художников, регулярно устраивавших выставки. Мы познакомились и договорились с руководителями этих центров культуры, а заодно и с мэром Тольятти о том, чтобы все они в ближайшие два дня приняли нас вместе с нашей героиней.

Короче говоря, большой иллюстрированный очерк получился у нас таким. Закончив работу, Валя Бажайкина идет не в общежитие, а в самодеятельный театр, в котором пока не играет, но собирается играть; далее она заказывает себе платье в доме моделей; на следующий день идет на выставку местных художников, где знакомится с одним из них, и он начинает писать ее портрет. В завершении всего Валя Бажайкина встречается с мэром Тольятти, который рассказывает молодой рабочей о перспективах развития города. Всё это снимается на фотопленку, создавая большой иллюстрированный ряд.

Привезенный в Москву материал был с восторгом встречен в редакции и опубликован абсолютно во всех газетах и журналах, издаваемых агентством печати «Новости» за рубежом.

В общем-то это была ложь. Ибо до нас Валя Бажайкина не посещала ни одного из этих мест и даже, кажется, не подозревала об их существовании. Но, с другой стороны, ничто не препятствовало тому, чтобы она их посещала. Даже платье, которое мы ей подобрали в доме моделей, она вполне могла бы купить на свою зарплату. Конечно, без нас ее вряд ли бы принял мэр города, да и художник, скорее всего, не взялся бы писать ее портрет без нашей просьбы, ибо девушкой она была хоть и миловидной, но вполне стандартной внешности.

369

Не стану скрывать, что некоторое время меня смущала моральная сторона нашего журналистского подвига. В конце концов, не забывая, впрочем, эту историю никогда, я успокоил себя тем, что мы создали некую журналистскую фантазию, но всю построенную на реальности, чем собственно и должна заниматься профессиональная внешнеполитическая пропаганда. Ведь кто-то играет в самодеятельном театре, заказывает платья в местном доме моделей, даже мэр время от времени принимает простых граждан, тем более работников автозавода. А уж после нашего отъезда всё это вполне могла делать и сама Валя. Мы научили ее играть в эту простую игру, всего лишь несколько более богатую, чем ее привычная жизнь.

Это была игра — так определил я тогда, еще не подозревая, что именно по такому алгоритму сложится журналистский жанр, покоривший наше (и не только наше) телевидение.

Теперь перейду к теории.

Тезисы об игре как журналистском жанре

I. Как и массовая культура в целом, в недрах которой родилась игра как жанр журналистики (далее я буду употреблять слово «игра» без этого уточнения), она появилась на Западе и именно оттуда

— в эпоху гласности—пришла в нашу журналистику. Это, однако, не значит, что предтеч современной игры не было в журналистике отечественной, то есть советской.

Более сорока лет существует на нашем телевидении совершенно уникальная во многих своих аспектах, но не в жанровом, игра КВН. С одним и тем же, кстати, ведущим — Александром Масляковым (когда-то пару ему составляла Светлана Жильцова).

Больше 25 лет существует и другая достаточно уникальная, в том числе и по сюжету, но опять же не по жанру отечественная телеигра «Что? Где? Когда?», автором которой является ныне уже покойный Владимир Ворошилов.

В советское время, гораздо позже КВН, но все-таки достаточно давно в недрах молодежной редакции советского Центрального телевидения, которую возглавлял Эдуард Сагалаев, были созданы и другие телеигры: «А ну-ка, девушки», затем «А ну-ка, парни» и какие-то еще, забытые, видимо, не только мною.

370

Позже, в эпоху гласности, на нашем ТВ появились ток-шоу, уже явно подражающие западным образцам (что не значит, что это плохо, — жанры журналистики невозможно, как и велосипед, всякий раз изобретать заново).

II. Игра на телевидении существует в двух своих разновидностях (поджанрах) — собственно игра и ток-шоу, то есть игра, основным внешним сюжетным ходом которой является обсуждение какой-либо проблемы.

III. Зададимся вопросом: что есть игра? Ряд последовательных ответов на этот вопрос постепенно приведет нас к еще неизвестному мне пока определению данного жанра. (Здесь я должен заметить, что эта лекция специально написана мною для данного курса. Никогда ранее в лекциях перед студентами я теорию игры не развивал, ограничиваясь лишь короткими замечаниями по ходу рассказа о специфике работы тележурналистов и ТВ в целом.)

IV. Игра предполагает соревнование. Это, кажется, не требует доказательств. Поэтому в играх всегда участвуют либо несколько команд, либо явно или неявно соревнующихся друг с другом индивидуальных участников.

V. Раз есть соревнование, должен быть и победитель, а для него — приз.

VI. Как определить победителя? Должны быть (1) правила игры, (2) жюри или судья.

Во всем перечисленном выше игра как жанр журналистики очень напоминает спорт, точнее — является его полным аналогом. Но должны быть и отличия.

VII. Вот два из них. Судья судит, но кто-то должен вести игру, ведь по законам не спортивной, а телеигры в ней участвуют непрофессионалы (1-е отличие), а кроме того, телеигры не столь универсальны, как спортивные, — каждый телеканал вправе сочинить свою игру, построенную на новых правилах, ранее не известных участникам (2-е отличие). Чтобы эти правила всякий раз соблюдались, телеигре нужен ведущий.

371

Естественно, и непрофессионализм многих участников телеигр, и неуниверсальность (оригинальность) телеигр — это во многом обманки. Но такие обманки, которые входят в правила телеигры.

VIII. Роль ведущего в телеигре чрезвычайно велика. По сути именно он, а не участники игры, является ее главным действующим лицом — главным героем (3-е отличие телеигры от игры спортивной). Что и подтверждается практикой — только ведущие телеигр становятся телезвездами, звездами тележурналистики. Александр Масляков и Владимир Ворошилов были безусловно самыми известными

тележурналистами в СССР в 70-е—80-е годы.

При этом в КВН функции ведущего и жюри (судей) были разделены, а в «Что? Где? Когда?» Владимир Ворошилов сочетал эти функции.

Ведущий (модератор) — главный герой игры.

Ведущий (модератор) — главный герой игры. Что, еще раз отмечу, резко отличает телеигру от спорта. Там вообще нет никаких ведущих, а главным героем является победитель.

IX. В этом смысле телеигра гораздо ближе не к спорту, а к некоторым жанрам массового искусства. В одной из предыдущих лекций я, кажется, уже упоминал, что лучше всего характеризует роль ведущего телеигры старый советский термин массовик-затейник. Телезвезды обидчивы, а мне приходится с ними довольно часто общаться. И все-таки, памятуя об ответственности перед истиной и Платоном, я должен называть вещи своими именами. Тем более что старая и несколько анекдотическая профессия массовика-затейника всеми своими гранями, без зазоров входит в описание функций ведущего телеигры.

Массовики-затейники высшего класса назывались раньше конферансье. Слово, во-первых, французское, а во-вторых и потому, что французское, — более пристойное.

X. Одна из главнейших функций массовика-затейника, простите — ведущего, зажигать публику и руководить ею.

Выступление профессиональных актеров в театре тоже называют игрой. Однако никогда во время спектакля режиссер (то есть модератор, ведущий спектакля) не крикнет в зал: «А теперь, пожалуйста, аплодисменты». Владимир Познер, ведущий чрезвы-

372

чайно серьезной телеигры «Времена» (поджанр ток-шоу) время от времени говорит присутствующей (зачем?) в студии публике: «Поаплодируйте этому ответу!»

XI. Публика — привычный составной элемент игры. Есть, конечно, игры непубличные, например, карточные или биллиард. Но таких абсолютное меньшинство, да и они постепенно стремятся к публичности. Почему? На миру и смерть красна. А уж победа — тем более.

Спортивные игры и игры в искусстве (высоком) четко делят публику и участников, никогда (кроме некоторых модернистских спектаклей) не смешивая одно с другим. Телеигры, во-первых, вводят публику в студию. То есть делают то, что никогда не делают журналисты, работающие в других жанрах. Когда я пишу статью, я не сажаю вокруг себя людей, а напротив, стараюсь уединиться. Евгений Киселев в своих классических «Итогах» не собирал вокруг себя публику, потому те его, первые «Итоги» — это синтетическая телепрограмма, сочетающая в себе жанры информации, интервью, репортажа и комментария. А вот его же «Глас народа» и «Итоги» на ТВ-6 были играми (ток-шоу). Но это только во-первых. Есть и во-вторых. Во-вторых, телеигра вводит публику (непрофессионалов) в состав своих участников (пусть и не главных, точнее — не самых заметных). Этого нет ни в спорте, ни в высоком искусстве. В телеиграх среди непрофессионалов (публики) есть и подсадные утки, и завсегдатаи разных ток-шоу, но всё равно ими нужно руководить. Вот откуда рождается упомянутая в начале тезиса X роль телеведущего.

XII. Руководить нужно, следовательно, и публикой, и игроками. А в серьезных играх, то есть политических ток-шоу, где процесс выявления победителя замаскирован, спрятан от аудитории, ведущему приходится и определять победителя, то есть быть судьей. В «Свободе слова» Савика Шустера это делается объективистски — с помощью постоянного голосования так называемых тест-групп (а точнее — части публики). В «Гласе народа» у Киселева и Светланы Сорокиной (старое НТВ, ТВ-6) голосовала вся публика, в том числе через телефонные звонки, а затем и Интернет, даже публика, не присутствовавшая в студии. В телеиграх «Что? Где? Когда?» (современный вариант) и «К барьеру» победители

373

определяются и в студии (в «К барьеру» даже сидит специальное жюри), и голосованием телезрителей.

Как правило, в хорошо разработанных ток-шоу и играх победитель известен ведущему заранее. Его легко определить, если обратить внимание на то, кому из участников чаще предоставляется слово, кого своими репликами поддерживает сам ведущий (то есть телезвезда, безусловный авторитет для телеаудитории), кому дается возможность выступить в передаче последним. Специально на «победителя» работают и телеоператоры, подавая его физическую фактуру в выгодном, в отличие от записанных в «побежденные», ракурсе.

Есть игры, где победитель не определяется заранее, ибо сюжет игры не предполагает дальнейшую работу с победителем, например, дальнейшую раскрутку его силами телевидения (в последнем — коммерческая суть телеигры «Фабрика звезд» на «Первом канале»). Тогда ведущий ведет себя более демократично, позволяя случаю самому определить победителя.

ХШ. Скажите, разве не тем же занимались все годы своего существования (и до сих пор существующие, но под другим наименованием) массовики-затейники?

• направляют участвующих в игре (или в концерте) профессионалов;

• зажигают публику и руководят ею;

• вовлекают публику, непрофессионалов, в совместное действие с профессионалами;

• постоянно комментируют всё происходящее;

• сами по ходу дела исполняют какой-либо номер;

• определяют победителя;

• вручают победителю приз;

XIV. Увлекшись ведущим, фигурой, безусловно главной в игре, но ее не исчерпывающей, я несколько отвлекся от содержательной стороны игры.

Что, помимо соревнования и определения победителя, в игре главное?

То, чтобы она была интересной. Самим участникам (иначе они не будут увлеченно, то есть натурально, играть), а главное — публике.

374

Напомню, что и в журналистике в целом идет соревнование за привлечение внимания публики, аудитории.

Как? Мы об этом говорили.

Сообщить о случившемся раньше других и/или лучше других. Лучше — это значит прежде всего полнее, содержательней. Категория «интересней» здесь тоже присутствует, но только как внешняя форма. То же содержание подать интереснее — чтобы купили твою, а не другую газету, чтобы смотрели не чужую, а твою телепрограмму.

Игра не предполагает содержательного или временного опережения конкурентов из других СМИ вообще. Ведь сама она практически никак не связана с тем, что происходит вне студии, и тем более в ходе игры не рождается внешних по отношению к журналистике событий. Эксклюзивное интервью, статья или журналистское расследование могут стать поводом для возникновения абсолютно новых и неожиданных поворотов в политике или общественной жизни. Разумеется, благодаря содержанию. В игре превалирует форма, содержание же в принципе почти всегда одинаково. Всюду есть приз, есть участники, есть правила и должен быть победитель. В ток-шоу элемент внешней конкуренции присутствует и содержательно (когда обсуждаются схожие темы, ибо ток-шоу все-таки привязаны к текущим, внешним по отношению к СМИ событиям), но очень слабо. Во всяком случае, гораздо слабее, чем соревнование в степени интересности для публики. Ибо главное для серьезной передачи — влияние, для ток-шоу и особенно игры — число смотрящих их людей, рейтинг.

Итак, если четыре классических жанра журналистики обеспечивают конкуренцию СМИ главным образом в оперативности и содержательности передаваемых текстов и изображений, то игра — исключительно в интересности.

XV. За счет чего достигается интересность? Естественно, за счет упрощения, за счет низведения сложной проблемы до уровня простой, такой, к которой можно приложить формулу соревнования. Каковы составляющие этой формулы?

• черное — белое;

• наши (мы за них болеем) — не наши (мы болеем против них, хотим, чтобы они проиграли);

375

• хорошие (наши) — плохие, злодеи (не наши);

• победители — побежденные.

В игре нет компромисса, долговременного сотрудничества, взаимопроникновения интересов, баланса сил (нет победителя — игра не удалась), то есть всего того, что наряду с соревновательностью составляет суть жизни общества. Тактически в игре, конечно, могут присутствовать и сотрудничество, и компромисс, но стратегически — никогда. Ибо победа (цель игры) предполагает единственность обладания ею.

XVI. Попробую суммировать.

ИГРА КАК ЖУРНАЛИСТСКИЙ ЖАНР ЕСТЬ РАЗВЛЕЧЕНИЕ АУДИТОРИИ ЧЕРЕЗ ВОВЛЕЧЕНИЕ ЕЕ В

НАБЛЮДЕНИЕ ЗА УПРОЩЕННО-СОРЕВНОВАТЕЛЬНЫМИ МОДЕЛЯМИ ЖИЗНЕННЫХ (В ТОМ ЧИСЛЕ И ОБЩЕСТВЕННО-ЗНАЧИМЫХ) СИТУАЦИЙ, В КОТОРЫХ ПРИМИТИЗИРОВАНЫ МОТИВЫ, ХОД И СЛЕДСТВИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ПОСТУПКОВ.

В этом смысле игра противостоит всем остальным жанрам журналистики. Ибо они, даже через неизбежное упрощение, позволяют увеличить знание и понимание происходящих событий, а игра — сузить и то, и другое, заместив познание уводящей от жизни эмоциональной разрядкой; заменив взрослые формы поведения — детскими.

XVII. Сказанное не означает, что познавательный аспект вовсе отсутствует в игре. Но не более чем при разгадывании кроссвордов. Конечно, игра как способ обучения, передача знаний не является изобретением ни второй половины XX века, ни телевидения. Она всегда использовалась для этих целей как в народной, семейной педагогике, так и в педагогике официальной. Но кто был объектом игровых методов образования? Младшие школьники, дети, а также — с развитием медицины и психологии — умственно отсталые люди всех возрастов, люди с различными дефектами речи, слуха, зрения и т. п.

СОВРЕМЕННОЕ ЖЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ ПЕРЕНОСИТ ИГРОВОЙ МЕТОД ПОЗНАНИЯ МИРА НА, ВО-ПЕРВЫХ, ВЗРОСЛОЕ НАСЕЛЕНИЕ, И, ВО-ВТОРЫХ, - НА ВПОЛНЕ УМСТВЕННО ПОЛНОЦЕННОЕ.

376

Кстати, показательно, что принцип многих телеигр — тестирование, совпадает с активно внедряемым сегодня методом сдачи школьных и университетских экзаменов.

XVIII. Очень личное, может быть, слишком личное. Я с удовольствием смотрю, если есть время, некоторые телеигры.

Во-первых, политические — ибо они отражают суть многих процессов, происходящих сегодня в реальной политике. Прежде всего того, что Ортега-и-Гассет назвал «восстанием масс», и того, как элиты сегодня пытаются управлять этими самыми массами.

Во-вторых, я смотрю те немногие телеигры, в которых претензии выдать игру за жизнь минимальны. В этом случае игра занимает свое надлежащее место — часть жизни, а не вся жизнь.

В-третьих, смотрю некоторые игры, где вольно или невольно их авторами реализуется программа выявления человеческой глупости. Видимо, это свойство натуры человека — получать удовольствие от чужой (не своей) глупости.

XIX. Жанр игры нельзя считать ущербным (но можно — низшим) — это жанр масскульта и массовой журналистики. Он не создан искусственно, а родился из нормальных человеческих потребностей. Другое дело, что продюсеры, менеджеры и журналисты ТВ искусственно раздули рамки этого жанра за пределы, отведенные ему нормальной общественной потребностью.

XX. Видимо, жанр игры является еще и жанром — заменителем более высоких жанров, когда в журналистике возникает дефицит людей, умеющих работать в серьезных жанрах, а в обществе — дефицит серьезных идей.

Показательно, что несколько лет после 2001 года лучшей еженедельной аналитической, то есть политической, программой всего российского ТВ была программа «Времена» во главе с ведущим Владимиром Познером (ОРТ, ныне «Первый канал»), исполненная как раз в жанре игры (поджанр ток-шоу)

— с ярко выделяющимся (для профессионального взгляда) победителем (человеком или идеей).

XXI. Нельзя отрицать, что и жанр игры каким-то образом, хоть и очень однобоким, отражает жизнь, что часть аудитории имен-

377

но через телевизионные игры проходит «курс социализации» в тех сферах, с которыми не сталкивается в своей непосредственной житейской практике.

XXII. Я не считаю, что «ведение телепрограммы», «ведение аналитической программы» является отдельным жанром. Конечно, современные телеведущие — это не бывшие дикторы советского телевидения. Но, во-первых, телеведущие были и в советское время, как и авторские программы, даже политические («9-я студия» Валентина Зорина, например). Во-вторых, современные ведущие телепрограмм (новостных, политических, иных тематических, если только эти программы не являются играми), по моему мнению, используют классические жанры журналистики — в их телевизионном варианте, разумеется.

XXIII. Игра как жанр из телевидения проникла уже и в печать, включая серьезную. Это, как правило, подборки материалов, в которых собраны, объединенные одной темой, проблемой, событием: отрывочные комментарии экспертов и просто известных, но не являющихся экспертами в данной области людей; интернет-опросы читателей данного СМИ; забавные или скандальные истории из политической жизни или даже анекдоты, подверстанные под внешне серьезные текстовые куски. В газетных и журнальных играх нет ведущего, ибо ведущий — вообще специфика ТВ. У телеведущего ведь есть и еще две «нагрузки», не свойственные в большинстве случае пишущим журналистам: (1) быть звездой; (2) быть лицом канала.

XXIV. Игра как жанр журналистики стремительно модифицируется и развивается. Тут мы можем наблюдать несколько тенденций.

Первая — постепенное размежевание, вплоть до почти разделения, серьезного (как правило, политического) ток-шоу и собственно игры. В качестве примера я указал бы, в частности, и на попытки такого рода, предпринимавшиеся в первое время в рамках передачи «Глас народа» (НТВ до лета 2001 года), некоторые выпуски программы «Свобода слова», передачу Александра Гордона и свою передачу «Что делать?» (производитель — «Авторское телевидение»).

378

Вторая тенденция, прямо противоположная первой. Наоборот, часть ток-шоу, содержательно задуманных как серьезные, сразу же или постепенно нагружаются (естественно, в стремлении иметь большую аудиторию) игровыми элементами. Сразу же так была задумана «Культурная революция» Михаила Швыдкого и «К барьеру» Владимира Соловьева. Постепенно дрейфуют в эту сторону «Времена» Владимира Познера и особенно «Основной инстинкт» Светланы Сорокиной.

Третья тенденция — развитие так называемых реал-шоу, или реалити-шоу, то есть вовлечения непрофессиональных (впрочем, далеко не всегда) игроков в реальные, а точнее — сконструированные под реальность жизненные ситуации в замкнутом пространстве. Здесь игра ищет выход на жизненную правду, хочет расширить рамки своей чересчур утрированной формы.

Это, конечно, первопроходцы «За стеклом» (ТВС), «Последний герой» и «Фабрика звезд» («Первый канал»), а теперь уже и множество других.

Четвертая тенденция тоже характеризует попытку адептов этого крайне плодоносного (в смысле рейтинга) жанра преодолеть примитивизм игровых моделей за счет «жизненной правды». Но если в случае с реал-шоу достигается хотя бы эффект публичного психологического эксперимента (не чистого, впрочем, ибо телеаудитория никогда не видит его целиком), самого по себе интересного и познавательного, то в данном случае всё сводится лишь к спекуляции или даже прямой мистификации — за счет приглашения людей, ставших известными до появления в данной игре, или разбора якобы реальных интимных жизненных коллизий устами самих их участников. В этой тенденции особо показательны откровенно бульварная и примитивная «Большая стирка» («Первый канал»), несколько более утонченный «Принцип домино» (НТВ) и конечно же омерзительные «Окна» (ТНТ).

Пятая тенденция демонстрирует всё большую и большую профессионализацию жанра. И речь уже не о ведущих, среди которых, естественно, отсортировались высокие мастера своего дела, а о рядовых участниках. Наиболее заметно внешне это на классических, еще советских, игровых передачах КВН и «Что? Где? Когда?». В этих программах появились не только постоян-

379

ные (иногда на десягилетия!) игроки, но часть этих игроков расходятся по другим игровым передачам. Кому повезет — как ведущие. Кому нет (или нет задатков ведущего) — как участники. Судя по всему, сформировалась даже новая профессиональная когорта телеработников (не знаю, правда, оплачивается эта работа или здесь просто случай теленаркомании) — участники телеигр. Суммируя, можно с уверенностью сказать, что жанр явно находится в стадии экспансии на окружающее пространство, в том числе и жанровое — судя по тому, сколь охотно многие серьезные политики всё чаще и чаще участвуют в чисто игровых, иногда самых примитивных программах такого рода.

XXV. Нельзя исключить, что объем информации, который сегодня обрушивается на человека, и объем знаний, которые необходимы ему для преуспевания в жизни, таковы, что в принципе классическими методами образования преподать их невозможно. Точнее, возможно, но для этого академическое школьное и вузовское образование пришлось бы от 15—20 лет продлить для каждого до 30— 40—50-ти. То есть нормально образованным при использовании классических методов человек становился бы как раз к концу самого плодотворного периода своей жизни — к 50 годам. Что конечно же нонсенс. И жизнь нашла выход из этого парадокса: часть знаний передается классическим академическим путем, а другая

— облегченным, неформальным, необязательным (в смысле отсутствия обязанности посещать школу

или вуз) — игровым с помощью ТВ. Тогда ТВ из рассадника, грубо говоря, мракобесия превращается в дополнительный к академии источник просвещения. Если это так (червь сомнения меня, однако, гложет), то, во-первых, игра перестает быть жанром журналистики, а во-вторых, должны быть сняты многие мои претензии к использованию ее в СМИ.

XXVI. В одной из лекций я упоминал специфические «штучки», которыми отличается Интернет как наиновейшее СМИ, сочетающее в себе профессиональную и самодеятельную журналистику. Эти «штучки» — игры, но не технические (типа переложенных на компьютер карточных игр, шахмат и т.п., а также чисто компьютерных динамических игр, связанных с движением и преодолением разного рода препятствий), а органические, то есть игры

380

с саморазвивающимся сюжетом, моделирующим общественные ситуации и отношения в их развитии (в динамике).

Пока неясно, просто ли это игра как игрушка или что-то гораздо более серьезное. Я сам вместе с моим другом Святославом Рыбасом создал в 2002 году такую серьезную (?) игру «Respublika.Ru» (второе название проекта прямо указывает на жанр — Большая политическая игра). В ней моделируются государство и общество со всеми значимыми для их жизни и жизни участников данной игры (граждан государства Respublika.Ru) процессами и проявлениями активности: политика, бизнес, общественная самодеятельность (например, издание газет), обыденная жизнь, потребление, развлечения. Для этой игры я написал Конституцию государства Respublika.Ru, Уголовный кодекс, целый свод других законов, то есть задал правила. Одновременно мы пытаемся минимально вмешиваться в ход игры, давая возможность игрокам быть максимально самостоятельными — как в жизни. Впрочем, характерно, что авторам, то есть мне и Святославу Рыбасу, всё равно приходится сохранять за собой роли ведущих (Медиума 1-го и Медиума 2-го) — хотя бы для того, чтобы вытаскивать государство Respublika.Ru из тупиков, в которых оно время от времени оказывается. То есть — фиксирую на этом ваше внимание в свете того, что я говорил об игре ранее и об управленческой (манипулятивной) функции журналистики: наличие ведущих и необходимость манипулирования поведением других проявляются как неизбежные составляющие этого интернет-проекта, задуманного отнюдь не как развлекательный, а, напротив, как сугубо серьезный и политический. Словом, жизнь и игра смыкаются сегодня в СМИ автоматически, помимо воли отдельных субъектов. Это, видимо, и есть проявление всеобщей карнавализации современного человеческого существования, так сказать СМИ-карнавализации.

381

Лекция 23. Свой стиль в журналистике

Стиль — это человек. Сказано давно и не мною. Не могу утверждать, что свой стиль — это ваше особое место в журналистике, ибо последняя слишком прагматична для того, чтобы подчинять содержание форме или хотя бы маркировать оригинальной формой оригинальность содержания. Однако безусловно и то, что, как во всяком массовом производстве, лучше других сделанная вещь должна иметь какие-то дополнительные внешние признаки, выделяющие ее из ряда других, весьма схожих. Ведь каждый день все журналисты пишут примерно об одном и том же — три-четыре главных темы, пять-десять остальных тем. И примерно одинаково, ибо у них в руках всё те же пять жанров.

Редакция помогает аудитории обнаружить в этом конвейерном потоке наиболее важное и интересное на ее взгляд. Тут действуют чисто формальные приемы, и каждый журналист стремится, чтобы на его творения эти приемы распространялись.

Каковы эти приемы? Их достаточно много, но все они бесхитростны и главное — до поры до времени не во власти самого журналиста. Разберем эти приемы, называемые в целом подачей материала, на примере газеты:

• размещение материала в номере: чем важнее, тем ближе к его началу, а самое важное — на первой полосе;

• размещение более важного материала ближе к началу тематического раздела, если они есть в

газете;

• размещение материала на полосе: вверху лучше, чем внизу, слева лучше, чем справа; но крайне почетно и внизу

382

полосы, в «подвале»; правда, только в том случае, если «подвал» полностью отдают тебе одному; • объем — чем больше объем текста, тем более важным и/ или интересным этот текст признается редакцией; нещадно сокращают самое неинтересное.

• полосная публикация или даже разворот (две полосы) — особенно если такие большие объемы не слишком приняты в данном издании;

• постановка материала «под шапку», то есть не просто на первую полосу, а выделение на ней;

• маркировка материалов особыми служебными рубриками, тем не менее употребляемыми и для публики: «Главная тема», «Репортаж номера», «Интервью номера» и пр.;

• помещение фотографии автора;

• представление автора (чаще всего не относится к штатным журналистам издания, но бывают и исключения);

• анонсирование материала на первой странице или в предшествующем номере издания;

• размещение в тексте иллюстраций, если даже формально это не очень требуется;

• увеличение размера заголовка — чем больше, тем лучше;

• наконец, одним из самых почетных является выделение журналисту его именной авторской колонки: в фиксированные дни, в фиксированном месте, с портретом, специальной рубрикой, а иногда — дающей право высказывать мнения, не корректируемые редакцией; как правило, выделение такой колонки фиксируется специальным контрактом с данным журналистом (колумнистом), где, в частности, предусматриваются и более высокие, иногда эксклюзивно высокие, ставки гонорара для него.

Повторяю, во всем этом журналист не волен. То есть, конечно, создавая более интересный, чем норма, материал, он вправе рассчитывать, что редакция это заметит и соответственно преподнесет его читателю, но гарантий здесь нет.

Где гарантии? Только в собственном имени, если за ним уже стоит в сознании аудитории и редакции особый уровень качества, особое мастерство. И собственный стиль помогает добиться этого.

383

В конечном итоге не важно, на какой полосе вас напечатали или на какой минуте телепрограммы показали, если вы и все окружающие знают, что данный номер газеты будут покупать именно из-за вашего материала, а после окончания вашего выступления в телепрограмме большинство зрителей переключатся на другой канал.

Имя в журналистике — это очень много. Как и во всякой творческой профессии, но в журналистике особенно, ибо она слишком скоротечна, слишком преходяща. Фильм или спектакль идут по много раз, книгу или журнал (литературный) можно прочесть и завтра, и через неделю. В СМИ (в газете, по радио, на телевидении) вы выступаете со своим текстом только сегодня и только в это время. Пропущенного не вернешь. Старые газеты читают только снобы, старики, историки и бедные люди. Старые телепередачи не смотрят даже они. Если ваше имя не работает мгновенно, оно не работает вообще.

В принципе большинство журналистов живут и работают в журналистике практически безымянно, тексты их сливаются в сознании аудитории в нечто единое (что часто, но в другой связи, именуют информационным полем). И в этом нет ничего страшного. Это просто норма. Представьте, если бы вы получили газету, в которой (в одном номере) были собраны (воспользуюсь литературным рядом) тексты Пушкина, Гоголя, Герцена, Толстого, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Чехова, Тургенева, Горького, Платонова, Булгакова, Набокова, Олеши, Бабеля, Ильфа и Петрова... Вот это было бы аномалией и, безусловно, повергло бы читателя в транс: всё прочесть невозможно, что-то не прочесть — жалко. А газета все-таки создана для избирательного, а не сплошного прочтения. Каждый номер нужно стремиться насытить интересными материалами, но не перенасытить ими. Иначе что-то интересное просто выпадет из внимания аудитории. Одна сенсация в день — норма. Две — успех. Три или четыре — всё равно что две. Лишние сенсации просто не будут восприняты как сенсации, пройдут как рядовые тексты. А в другом номере — были бы гвоздевыми материалами.

Так и с громкими журналистскими именами. Все их иметь не должны и не могут. Но многие хотят.

Главное, конечно, содержательная часть ваших материалов. Здесь и только здесь вы можете уйти в далекий отрыв от других, заинтересовать читателя своими текстами, а следовательно, и име-

384

нем. Но не станем забывать, что и каждый отдельно взятый журналист, во-первых, как правило

— пишет довольно много, порой изо дня в день. Однако содержательные шедевры каждый день, да еще при повторяемости происходящих событий и банальности большинства тем, которыми занимается журналистика, создавать довольно трудно. А во-вторых, коллеги тоже не дремлют (и в вашем, и в конкурирующих СМИ) — работают, трудятся, пишут тексты, пытаются каждый из них сделать привлекательнее.

Словом, свой стиль, некоторые журналистские и литературные приемы, которые удаются вам лучше, чем другим, помогают и привлечь дополнительное внимание к содержанию ваших текстов, и выделить их из ряда других, и постепенно закрепить в сознании аудитории ваше имя.

Пишущему журналисту сделать это довольно сложно, ибо соперников у него много, а средство в руках одно — язык. Тележурналистам куда легче: внешние данные, артистизм, пластика, тембр голоса, одежда, декорации студии, музыкальные и видеозаставки, фиксированное время выхода в эфир — всё это помогает (при умелом использовании, естественно) закрепиться в сознании аудитории, засесть в нем занозой, которую и выковырять-то трудно. Ярчайший пример такого стилевого успеха в журналистике

— Леонид Парфенов, ныне, на мой взгляд, даже страдающий от того, что его воспринимают в первую очередь как стильного журналиста и лишь во вторую — как умного. Пишущий журналист — один в поле воин. Только его тексты и ничего более — средство создания и демонстрации его стиля.

СВОЙ СТИЛЬ В ЖУРНАЛИСТИКЕ - ЭТО ОРИГИНАЛЬНОЕ СОЧЕТАНИЕ В ОБЩЕМ-ТО СТАНДАРТНЫХ И ТАК ИЛИ ИНАЧЕ ВСЕМИ ВРЕМЯ ОТ ВРЕМЕНИ ИСПОЛЬЗУЕМЫХ ПРИЕМОВ. ДЕЛО В ТОМ, НАСКОЛЬКО ЭТИ ПРИЕМЫ СОЗНАТЕЛЬНО И ИСКУСНО ИСПОЛЬЗУЮТСЯ, А ТАК ЖЕ - В ШИРОТЕ ИХ НАБОРА.

Например, хорошо известно, что заголовок должен быть ярким, привлекательным. Этим приемом пытаются (с разным успехом) воспользоваться все. Но, по моим наблюдениям, почти никто не подозревает, как нужно заканчивать статью. Словом, есть банальные, хорошо известные приемы, а есть оригинальные, порой даже эксклюзивные. Я расскажу о тех, которые использую сам

385

(не всегда и не всегда удачно, естественно). При этом, разумеется, надо иметь в виду, что я не касаюсь собственно литературного стиля, ибо это дело врожденное и обучить ему никого нельзя. Он либо есть, либо просто отсутствует, сводясь к употреблению любимых словечек или устойчивых выражений.

Упрощенно говоря, для привлечения внимания аудитории к тексту допустимо почти всё. Например, у меня есть две мечты, так до сих пор и не осуществленные. Первая — напечатать какой-либо текст вверх ногами. Вторая — опубликовать серьезный политический материал, написанный стихами. Причем стихотворная форма, естественно, должна быть весьма качественной, а не графоманской. Вторая мечта не осуществилась потому, что я не держал в руках текста, отвечающего обоим требованиям. Попробовал бы сам сочинить такой текст, если бы обладал соответствующими версификаторскими способностями.

Первая мечта не осуществилась по той причине, что я не нашел ни одного текста — что своего сочинения, что чужого, — настолько вызывающе сильного и одновременно эпатирующего, чтобы при его публикации задействовать такой экстравагантный и безусловно разового использования прием. К этому стандарту эксклюзивности более всего подходили неоднократно публиковавшиеся мною в свое время тексты Дмитрия Галковского, но, к сожалению, они были слишком длинны (заполняли собой по две-три полосы), чтобы при их верстке вверх ногами возник эффект контраста с другими, размещенными рядом, материалами.

Стиль и вообще всё, что связано с формой, это, конечно, проблема меры и вкуса, то есть того, что сегодня крайне недостает отечественной прессе, даже качественной — о бульварной и массовой я даже не говорю.

Теперь обратимся к конкретике.

Заголовок и подзаголовок

Заголовок и подзаголовок должны отвечать, как минимум, одному из трех следующих требований:

• во-первых, быть неожиданно-интересными содержа-

386

тельно и лингвистически, привлекая внимание к материалу, вынуждая непременно начать его

читать;

• во-вторых, крайне точно раскрывать какой-либо из главных тезисов материала, одну из граней его содержания. Либо, напротив, не раскрывая содержания, указывать на то, что в данном тексте будет дан ответ на один из мучающих общественное мнение вопросов;

• в-третьих, относить данный текст к какому-то уже знакомому читателям контексту, как правило, очень значимому и этим привлекательному.

На мой взгляд, совершенно недопустимо то, что сегодня является очень модным и распространенным, особенно в некоторых изданиях (моду эту завели и активнее других эксплуатируют газеты «Коммерсантъ» и «Московский комсомолец»), а именно:

• использование игры слов, лишь формально совпадающей даже не с содержанием, а с какой-нибудь одной фразой из материала;

• использование фривольных, а тем более пошлых аллюзий, не имеющих никакого отношения к тексту и содержанию материала (того, что я называю генитально-анальной лексикой, причем неважно, насколько откровенной).

Примеров первого рода довольно много. Вот один, взятый почти наугад из стопки газет, скопившихся на моем столе: «Владимира Путина вывели на чистую воду» (о посещении президентом водоочистных сооружений). Это газета «Коммерсантъ».

Заголовки второго рода я даже не буду иллюстрировать примерами, ибо они и так у всех на виду, а повторять пошлости публично, даже в учебной литературе, не считаю возможным.

Начало (первые фразы) текста

Здесь нормой должно быть следующее: вы сразу, как пионерка в «Золотом теленке» Ильфа и Петрова, берете быка за рога, то есть ставите проблему, из-за которой, собственно, и навязывае-

387

те аудитории свой текст, либо (а лучше: и) делаете начало интригующе-запоминающимся.

И первые почитатели, и особенно недоброжелатели Горького десятилетиями (!) помнили (а недоброжелатели и припоминали ему) первую фразу из его раннего рассказа «Мальва»: «Море — смеялось». Можно сказать, что именно с этой фразы он вошел в литературу, а сама фраза навеки осталась в памяти читателей. Хороша эта фраза или плоха, гениальна или бездарна, изящна или пошла, обсуждать не буду. Но с точки зрения журналистики большего эффекта вряд ли кто-либо добивался.

Когда в 2001 году г-н Березовский принял решение «уволить» меня из «Независимой газеты», это событие имело довольно большую прессу: его прокомментировали все более или менее крупные СМИ. Автор одной из публикаций, весьма критически отнесшийся к действиям Березовского, тем не менее начал с того, что всегда недолюбливал Третьякова, особенно с того момента, когда прочитал начало одной его статьи. Далее следовала цитата из моего текста 1992 года, абсолютно точно переданная. Эту первую фразу той статьи, написанную мною в таком виде вполне сознательно и с расчетом на соответствующий эффект раздражения (а потому — и интереса), я считаю крайне удачной. И то, что хотя бы один мой читатель помнил ее и не оставался к ней равнодушным девять (!) лет спустя, доказывает, на мой взгляд, мою правоту, ибо эффект явно превзошел мои расчеты. Лично я не помню ни одной фразы ни из одной чужой статьи (в СМИ) не то что восьмилетней, но даже и трехлетней или годичной давности.

А фраза была такой: «Случилось удивительное — мой прогноз не подтвердился». Снобистский вызов, заложенный в нее, сработал: статью прочли более внимательно и больше читателей, чем было бы без этой фразы.

Вот и инструментальная цель оригинального начала —

ПРОЧТЯ ПЕРВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ МАТЕРИАЛА, ЧИТАТЕЛЬ ДОЛЖЕН НЕПРЕМЕННО ЗАХОТЕТЬ ОЗНАКОМИТЬСЯ С НИМ ДО КОНЦА.

Далеко не всегда удается сочинить такое начало, тем более что многим журналистам, мне в том числе, требуется придумать начало, которое позволяет тебе самому, то есть автору, плавно въехать в написание последующего текста. И чаще всего это ока-

388

зывается очень вялым (для читателей) началом. Тут рецепт простой. После завершения материала нужно просто вычеркнуть это вступление, стартовав с почти всегда более динамичного и интересного второго или третьего абзаца.

Финал (завершение) материала

Долгое время я, как, думаю, и многие другие журналисты, находился в плену одного стереотипа: мне хотелось вложить в каждый отдельный текст всё, что можно и нужно по данной теме сказать. Всё, естественно, не помещалось. В результате в конце текста возникали скороговорочные абзацы, в которые запихивалось недосказанное.

В общем, желание было и благородным, и понятным, но его воплощение в жизнь ни к чему хорошему не приводило.

А журналистика в этом смысле вещь жесткая: то, что не влезает в отведенный объем, всё равно приходится вычеркивать (рубить). И чаще всего это как раз финальные абзацы.

Наконец я пришел к нескольким выводам, которыми и стал руководствоваться.

Первое. Всего в журналистской статье не напишешь. Это и невозможно, и не нужно, ибо журналистское сочинение — не научный трактат.

Второе.

НЕОЖИДАННОЕ (ДЛЯ ЧИТАТЕЛЯ) ОКОНЧАНИЕ СТАТЬИ СОЗДАЕТ ЭФФЕКТ НЕДОГОВОРЕННОСТИ, РОЖДАЕТ ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ ИНТРИГУ (АВТОР ЧТО-ТО ЕЩЕ ОБ ЭТОМ ЗНАЕТ) И, СООТ-

ВЕТСТВЕННО, ЖЕЛАНИЕ ДОЖДАТЬСЯ ВАШЕЙ СЛЕДУЮЩЕЙ СТАТЬИ И НЕПРЕМЕННО ЕЕ ПРОЧЕСТЬ. ИМЕННО ТАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ ФИНАЛ -ЗОВУЩИМ ЧИТАТЕЛЕЙ К ВАШЕМУ БУДУЩЕМУ ТЕКСТУ.

Третье (самое простое).

ТО, ЧТО НЕ ВМЕЩАЕТСЯ В ПЕРВУЮ СТАТЬЮ, ЛЕГКО ВМЕСТИТСЯ ВО ВТОРУЮ - ЗАЧЕМ ЖЕ ОГРАНИЧИВАТЬ СЕБЯ ОДНИМ ТЕКСТОМ ВМЕСТО ДВУХ ИЛИ ДАЖЕ ТРЕХ?

Словом, статья — как свидание с любимой девушкой. После окончания первого должно лишь разгореться желание встречаться еще и еще. Как только я стал руководствоваться этим

389

принципом, сразу решились все проблемы объема, хотя и не снялась необходимость завершения текста не менее яркими, чем начальные, фразой или мыслью. Ну так и в конце свидания нужно суметь сказать что-то такое, чтобы оно не оказалось последним.

Для себя лично, правда, я, пользуясь правом главного редактора, открыл и еще один рецепт — писать серии статей под одним названием. Это, кстати, более литературно, затягивает читателя в ваши тексты, позволяет почти совсем забыть о проблеме объема. Оговорка, что я воспользовался правом главного редактора, самокритична, но несколько однобока. За редчайшими исключениями, которых даже и не упомню (но, наверное, они были), я не получал предложений от других журналистов на написание таких серий. Что и понятно: журналист — существо сиюминутное, дискретное, живущее, как и ежедневная газета, в основном, одним днем, одним номером.

Основной текст

Теперь еще несколько рекомендаций, пользуясь которыми, на мой взгляд, можно выработать, во-первых, правильный, а во-вторых, хороший стиль, возможно, даже собственный.

Как правило, неуместны эпиграфы к журналистским материалам. Они не только затрудняют верстку, но и вообще в стилевом отношении избыточны для журналистских материалов. Нужную классическую цитату всегда можно привести в тексте материала.

Вообще цитат (из классики, а не актуальных, взятых из выступлений героев текущих событий) в журналистском материале не должно быть много. Одна-две — не более. Например, Максим Соколов, безусловно, обладающий своим (церковно-славянским) стилем, настолько перенасыщает свои тексты цитатами, что они, во-первых, перестают восприниматься, во-вторых, снижают его аналитические рассуждения до цветастой публицистики.

Не должно быть слишком много и исторических либо литературных аллюзий. Оптимально — не более одной на текст среднего размера. Но зато можно разматывать такую аллюзию по всему материалу, делая ее второй сюжетной линией — послед-

390

нее очень украшает любой текст, если, конечно, он достаточно пространен. Читатель должен чувствовать, что мысль автора опирается на нечто более фундаментальное, чем наблюдения последних дней. Однако и запутывать аудиторию не стоит — в принципе в СМИ простые тексты всегда более читаемы, чем сложные.

НИЧЕГО ЛИШНЕГО, НО ВСЁ НЕОБХОДИМОЕ МИНУС ЧТО-ТО ИЗ НЕОБХОДИМОГО И ПЛЮС НЕЧТО ИЗБЫТОЧНОЕ, СПЕЦИФИЧЕСКИ ВАШЕ

— так бы я сформулировал золотую стилевую максиму журналистики.

Что-то ваше — это то, что у вас лучше получается. Одни удачно передают физиономические особенности героев, другие — к месту приводят их вроде бы малозначащие реплики, третьим удается лапидарно (двумя-тремя фразами) нарисовать психологический портрет политика, четвертые — умело оперируют цифрами социологических опросов, пятые — ловко создают неологизмы, которые затем входят в общеупотребительный лексикон, шестые — остроумно иронизируют, седьмые (как покойный Александр Лебедь, сделавший себе на этом имя в политике) — легко сочиняют афоризмы или к месту пользуются чужими (пусть и без ссылки на автора). И т. д. Словом, нужно следить за тем, но самокритично следить, что вам лучше, чем другим, удается. Что из ваших статей запоминается, на что ссылаются, что цитируют. И умело использовать свои преимущества перед другими.

КРАЙНЕ ПОПУЛЯРНО И, КАК ПРАВИЛО, БЕСПРОИГРЫШНО В СМЫСЛЕ ОТЗЫВА У АУДИТОРИИ, АМПЛУА БРЮЗГИ ИЛИ ЛЕГКОГО ЦИНИКА. ТОЛЬКО НЕ НАДО НИ С ТЕМ, НИ С ДРУГИМ ПЕРЕГИБАТЬ ПАЛКУ. И В СМЫСЛЕ ФОРМЫ (ЧТОБЫ НЕ НАДОЕДАЛО), И В СМЫСЛЕ ТОЧНОСТИ ВЫБОРА ПОВОДОВ ДЛЯ БРЮЗЖАНИЯ ЛИБО ЦИНИЗМА - ДАБЫ НЕ УТЕРЯТЬ НЕОБХОДИМУЮ МЕРУ ОБЪЕКТИВНОСТИ.

ОЧЕНЬ ПЕРСПЕКТИВНО ТО, ЧЕМ Я ВСЕГДА ПЫТАЮСЬ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ: ПИСАТЬ ПРЯМО ПРОТИВОПОЛОЖНОЕ ТОМУ, ЧТО В ПОСЛЕДНИЕ ДНИ, НЕДЕЛИ, МЕСЯЦЫ СТАЛО ОБЩИМ МЕСТОМ В СМИ.

Все ругают правительство — напишите текст, который аргументированно его хвалит. Все утверждают, что данная партия не по-

391

бедит на выборах — разверните систему рассуждений о том, что может такую победу обеспечить.

Помню, на излете президентства Михаила Горбачева (еще до ГКЧП) все его критиковали — тогда я написал большую статью «Апология Горбачева». В 1999 году модным было писать, какой Ельцин плохой президент. Я писал об этом задолго до 99-го, а как раз в 99-м в одной из статей заявил, что мне нравится политика Ельцина последних месяцев, что к концу своего президентского срока он наконец научился работать президентом. Эта фраза, кстати, тоже запомнилась, мне ее и четыре года спустя ставили в вину. Я, однако, настаивал на своем, объясняя, на чем основан мой вывод (насколько удачно — другой вопрос).

Я уже говорил, что прогноз — венец журналистской аналитики. Мало кто решается делать прогнозы в неясных ситуациях. Эксперты — потому что слишком много факторов надо учитывать, да и авторитет свой не хотят ставить под удар — вдруг прогноз не сбудется. Журналисты — потому, что боятся подвести собственное издание, а часто и не способны сделать интересный прогноз. Я же рекомендую жестко или с разного рода оговорками прогнозировать события при всяком удобном случае. И потому, что это, как я уже отмечал, то главное, что интересует аудиторию, включая и коллег, и потому именно, что этого не решаются делать другие.

Очень эффективны (только не надо ими спекулировать) намеки, но очень тонкие и такие, чтобы читатель поверил, что вы обладаете какой-то особой информацией, которая позволяет вам столь жестко давать те или иные оценки, но которую вы не можете разгласить. Вообще

ЧИТАТЕЛЬ ДОЛЖЕН ЧУВСТВОВАТЬ, ЧТО АВТОР ЗНАЕТ БОЛЬШЕ ТОГО, О ЧЕМ ПИШЕТ.

Но, конечно, если под всеми этими намеками и недомолвками нет никакой реальной основы, а лишь блеф, то это рано или поздно поймет аудитория, а прежде нее — коллеги.

Вот еще одна причина, по которой в некоторых случаях не . все свои знания о том или ином предмете журналисту надо вкладывать сразу в один материал.

392

ЖУРНАЛИСТИКА, ПОМИМО ПРОЧЕГО, ЭТО ЕЩЕ И БОЕВОЕ ИСКУССТВО, - ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, КАК ЧАСТЬ ПОЛИТИКИ.

Поэтому — ввиду возможной агрессивной реакции оппонентов, недоброжелателей, задетых вашей статьей персон, стоит оставлять какой-нибудь весомый факт или аргумент про запас. Да еще, желательно, так закамуфлировать это знание, чтобы никто и не подозревал, что вы им обладаете. Пусть ваши критики, готовя вам ответ, остаются в этом неведении — тем легче вам будет сказать действительно последнее слово, если кто-либо попытается дезавуировать ваш текст или бросить тень на вас самого.

ПИШИТЕ И ГОВОРИТЕ МЕНЬШЕ, ЧЕМ ЗНАЕТЕ, НО БОЛЬШЕ, ЧЕМ ДРУГИЕ.

Это я бы назвал золотой максимой не только журналистики и политики в целом, но и жизни вообще. Только к писательству, к собственно литературе эта максима неприложима.

Литературно-художественные приемы

В принципе, если в редакции вы пользуетесь достаточной свободой, ограничений здесь нет. Я писал журналистские тексты в виде имитации известных литературных произведений, в виде пьес. Очень часто — в виде тезисов (очень удобная, избавляющая от необходимости давать развернутую аргументацию форма), в виде катехизиса (вопрос — ответ) — тоже крайне удобная в некоторых ситуациях оболочка содержания. К тому же — легко и с интересом воспринимаемая читателями.

Использование необычной формы журналистского материала не должно только создавать впечатление, что вы воспользовались ею исключительно потому, что на вас наложены какие-то цензурные ограничения. В современных условиях — что вы боитесь высказаться прямо и откровенно.

НЕОБЫЧНАЯ ФОРМА МАТЕРИАЛА ДОЛЖНА ДАВАТЬ ВАМ ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ В СРАВНЕНИИ С ДРУГИМИ СВОБОДНЫМИ ЖУРНАЛИСТАМИ МЕРУ СВОБОДЫ, А НЕ СУЖАТЬ ТО, ЧТО ИМЕЮТ ИЛИ НА ЧТО РЕШАЮТСЯ ДРУГИЕ.

393

Провокативные формы

Провокация и провокативностъ — разные слова, понятия и сущности. Это, надеюсь, ясно. Провокация в принципе должна быть табуирована, а

ПРОВОКАТИВНОСТЪ - ВПОЛНЕ ДОПУСТИМА. ОНА СЛУЖИТ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫМ ФАКТОРОМ ПРИВЛЕЧЕНИЯ ВНИМАНИЯ К ТЕКСТУ, А СЛЕДОВАТЕЛЬНО, И К ЕГО СОДЕРЖАНИЮ, К ТОМУ, ЧТО АВТОР ХОЧЕТ ДОНЕСТИ ДО АУДИТОРИИ.

Я, по крайней мере, три раза использовал этот прием самым брутальным образом. Дважды, по оценкам, которые слышал, вполне удачно. Один случай вызвал противоречивую, в том числе и насмешливую реакцию.

Когда президент Ельцин должен был в первый раз выступать с ежегодным посланием Федеральному Собранию, я написал полосный текст, который так и озаглавил. Естественно, в качестве автора фигурировал я сам — здесь никакого обмана не было. Содержательно текст, на мой, и не только мой, взгляд, удался, — в нем излагалась политическая программа (развернутый план-прогноз) развития России. Цель выбора такой формы была очевидна: привлечь внимание к материалу, который мне казался крайне важным концептуально, и побудить кого-то из читателей сравнить то, что предлагаю я, с тем, что предложит в своем послании сам Ельцин. Добиться последнего довольно трудно, если вы даже известный политик, а не просто журналист. Я, например, не припомню, чтобы кто-то в нашей журналистике более или менее регулярно и основательно, а не ангажированно-поверхностно сравнивал президентские программы и концептуальные тексты лидеров главных партий (а по крайней мере Зюганов и Явлинский поводы для такого сравнения своими текстами давали). Вот, кстати, совсем не разработанная пока территория для весьма плодотворной и оригинальной журналистской аналитики. Вполне можно сделать себе имя на этой стезе.

Второй лобово-провокативный по форме материал, на который я хочу сослаться, назывался «Разговор Березовского с Путиным. Политический сон в майскую ночь». Во врезе к этому материалу, написанному в виде диалога и занимавшему две газетных

394

полосы большого формата, прямо было сказано, что разговор мне приснился, что конечно же неправда, ибо таких снов не бывает. Во всяком случае я ясно дал понять, что в жизни такого разговора не было. Тем не менее ряд читателей все-таки сочли, что я записал реальный диалог двух персонажей, отношения между которыми в тот момент были одним из главных нервов российской политики.

Можно, конечно, было бы долго сравнивать то, что говорит и думает Березовский, и то, что говорит и думает (в моей интерпретации) Путин, а затем сделать выводы о характере и глубине различий в их взглядах. И такой текст был бы прочитан с интересом. Но тогда ушли бы те чисто человеческие напряжения, которые между этими двумя персонажами существовали. А кроме того, я всякий раз должен бы был оговаривать, что это, например, Путин сказал (цитата), это, возможно, он имел в виду, а это, как мне представляется, думает, хотя и не говорит. Словом, вышел бы очень громоздкий текст, со многими оговорками и допущениями. Избранная форма (вообще-то я бы осмелился назвать ее отдельным и очень редко встречающимся жанром, в котором мало кто работает в текущей журналистике, а не политической беллетристике, жанром политической фантазии или политического конструирования) позволяла избежать всего этого и получить полную свободу реконструкции из того, что мне известно точно, и того, что тоже наличествует, но точно ни мне, ни кому-либо другому, кроме самих Путина и Березовского, не известно.

Текст безусловно удался. Мало того, что он был прочитан и запомнился. Он послужил последней каплей, переполнившей чашу терпения г-на Березовского относительно моего пребывания на посту главного редактора «Независимой газеты».

Третий, спорный (?), случай использования мною провокативной формы, о котором я хочу рассказать, следующий. Выведенный из себя (как гражданин России и политический журналист) политикой Ельцина, в 1993 году я написал и опубликовал текст, озаглавленный «Пожалуйста, не делайте больше ошибок. Открытое письмо президенту Ельцину».

Разумеется, я не рассчитывал на то, что г-н Ельцин этот текст прочтет — он вообще газет, как известно, не читал. Текст был обращен к ельцинскому окружению, многих из которого я знал,

395

со многими дружил, — в надежде, что они скорректируют поведение шефа. Форму открытого письма я вообще не люблю, крайне редко ей пользуюсь. И чужие так называемые открытые письма стараюсь не печатать — за редкими исключениями. Но в данном случае избрал именно ее.

Провокативность, однако, была не в этом письме, а в ответе на него, который я тоже написал сам и опубликовал несколько дней спустя. Ответ был написан мною по той причине, что я понимал: никаких серьезных корректив в свою политику Ельцин не внесет. Почему? Аргументация тех, кто не хотел изменений ельцинской политики, меня и интересовала (и, как я предполагал, аудиторию тоже). В ответе я и постарался эту аргументацию изложить, объясняя, а не оправдывая, ельцинский курс.

В конце ответа шел постскриптум, в котором было ясно сказано, что, как уже догадался умный читатель, никакого ответа Ельцин мне не присылал, да и прислать не мог, а то, что вы сейчас прочитали,

— плод моей фантазии.

Не исключено, что как раз те читатели (среди политических кругов), которые до самого этого постскриптума верили в подлинность ответа и возмущались тем, что Ельцин, да еще столь подробно и серьезно, отвечал «какому-то Третьякову» (а не, например, им), словом, оказались недостаточно умны, вынуждены были перенести свое возмущение с Ельцина (слава богу, он все-таки Третьякову не отвечал) на меня. Я получил обвинения в высокомерии, зазнайстве и, кажется, даже шизофрении: пишу сам письма президенту и сам на них отвечаю. Наверное, я действительно совершил ошибку — не предусмотрел возможность такой реакции (впрочем, завистников у меня всегда было много и учитывать все извивы их психики — труд в общем-то излишний).

Строго говоря, всё, о чем я рассказывал в предыдущих лекциях, особенно в «практических», но и в теоретических тоже, суть разговор о собственном стиле в журналистике. Просто нужно понять, что стандартное вы должны уметь делать не хуже других (то есть овладеть ремеслом), тогда есть шанс и время что-то делать гораздо лучше других. Мне всегда было смешно слушать от журналистов, которые не могут написать нормальный репортаж, которым на стандартный комментарий к рядовому

396

событию требуется два-три дня, рассуждения о якобы их стиле (когда что-то им поправишь).

Завершу эту лекцию следующим наставлением.

ДОБИТЬСЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВАШИ ТЕКСТЫ УЗНАВАЛИСЬ ПО ОДНОЙ ФРАЗЕ, ПО ОДНОМУ ЗАГОЛОВКУ, ПО ОДНОМУ, В КРАЙНЕМ СЛУЧАЕ, АБЗАЦУ - ВОТ ЦЕЛЬ ФОРМИРОВАНИЯ СОБСТВЕННОГО СТИЛЯ В ЖУРНАЛИСТИКЕ.

А если при этом стиль еще и литературно хорош и изыскан, то можете считать себя журналистом, состоявшимся полностью, — без того, чтобы ваше имя было привязано к названию издания, где вы печатаетесь, или даже удостоверению, которое вы получили в редакции.

СВОЙ СТИЛЬ ПЛЮС ОРИГИНАЛЬНОЕ, НО ВЫРАСТАЮЩЕЕ ИЗ АКТУАЛЬНЫХ БАНАЛЬНОСТЕЙ СОДЕРЖАНИЕ ТЕКСТОВ - ЭТО И ЕСТЬ СОБСТВЕННОЕ ИМЯ В ЖУРНАЛИСТИКЕ.

Остальное (слава, известность, деньги, цитирование) — приложится.

Единственное, что надо добавить в конце. Объективность такова, что пишущим (не телевизионным) журналистам, у которых очень распространенные фамилии, надо не стесняться в самом начале своей карьеры брать себе псевдонимы. Не слишком вычурные, но все-таки более редкие, чем реальная фамилия. Имя — это ярлык, товарный знак, которые в сегодняшнем глобальном рыночным мире концентрируют в себе и содержательную, и стилевую стороны вашего труда, ваших текстов.

397