ВИШНЕВЫЙ САД «НЕЗАВИСИМОЙ»

К ЧИТАТЕЛЯМ, ПАРТНЕРАМ, АВТОРАМ И СОТРУДНИКАМ «НГ»

1990-9.06.2001

У выдающегося советского журналиста Ярослава Голованова был роман, который теперь, видимо, мало кто знает, помнит и тем более читает. Называется он, если не ошибаюсь, «Кузнецы грома». Роман

475

полуфантастический-полуреалистический: его герои — советские космонавты — готовятся к полету на Марс, но описывалось всё это как совершенно обыденное дело, как хроника тех самых дней, когда этот роман писался и читался. Словом, «Кузнецы грома» — чистейший образец того восхитительного советского романтизма, вкус которого в жизни уже не ощутить никому и никогда. Я очень любил этот безыскусный, как выразилась бы Вика Шохина — «времен советской античности», роман, но речь сейчас не о нем, а всего лишь об одной фразе из этой книги, фразе, которая почему-то врезалась мне в память на всю жизнь:

«Все когда-нибудь кончается, даже зубной порошок в коробочке у соседа».

Да, прав герой головановских «Кузнецов грома» (оцените название — теперь таких уже не дают: и впрямь пахнуло если и не самим Гомером, то профессором Куном): всё когда-нибудь в жизни кончается — даже замечательно интересная, ни с чем не сравнимая, гомерически захватывающая работа главным редактором «Независимой газеты». Никто, кроме меня, не испытал пока этого счастья, а потому никто и не может понять всё, что испытываю я, покидая этот пост, сам по себе равный и Олимпу и Парнасу одновременно.

Жестокая и изысканная античность русской демократии (90-е годы XX столетия), когда из хаоса рождался (да так еще и не родился) новый порядок; как всякий порядок — более примитивный, родил, помимо прочего, и «Независимую газету». Я лишь принял роды и поставил младенца на ноги. Теперь бы ему идти и идти...

Но хватит лирики. Социал-дарвинизм берет за глотку, и высвободиться можно, лишь трезво и абсолютно честно оценивая происходящее. Никаких сантиментов — романтики гибнут первыми. Правда, и циники в конечном итоге никогда не побеждают. Что есть здоровый оптимизм? Всего лишь оборотная сторона не менее здоровой мизантропии.

Я покидаю стены и страницы «Независимой газеты». Это последний номер, за который я, как и за предшествующие 2412, несу полную ответственность, хотя и в нескольких последующих вы, возможно, найдете отголоски меня.

Последние (с 6-го июня) дни мои телефоны звонили почти беспрерывно. Иногда одновременно: не успевал я класть трубку, как зво-

476

нок раздавался вновь. Самое часто употребляемое слово, которое я слышал в эти дни, — шок. И бесконечные предложения помощи.

Я знал и был уверен, что случится что-то подобное. Но масштаба предвидеть не мог.

Спасибо! Но надо быть спокойнее и, я бы позволил себе заметить, несколько легкомысленней. Ни демократия, ни свобода слова, ни свобода мысли не ограничиваются «Независимой газетой». И даже, как это ни лестно для меня, мною. Хотя именно «Независимая» давала до сих пор их образцы. Чаще других и системнее других.

Никто лучше меня не знает многочисленных слабостей «Независимой», но уж теперь-то мне совсем не резон о них рассказывать.

Нужно бы сказать (написать) несколько важных вещей, но некоторые события и некоторые люди задали такой темп последним дням моей службы в «НГ», что времени на большее нет.

Об одном не могу не сказать. Я действительно глубоко благодарен Борису Березовскому за то, что в 1995 году (не важно, чем руководствуясь) он помог возродить «НГ», а главное, что не мешал делать ее такой, какой я хотел и какой мог в заданных рамках некоторых физических ограничений. И даже его неправильное, на мой взгляд, и неполезное для России, русской журналистики и его самого последнее решение и проистекшие из этого решения некоторые чудачества не меняют для меня величины этой благодарности.

Я благодарен всем читателям «НГ» — вот уж ваши-то интересы мы пытались удовлетворить полностью. Не всегда получалось, но всегда пытались.

Спасибо и нашим партнерам. Правда, не перед всеми мы сдерживали все обязательства — извините, это не по злой воле.

Особое, эпитета даже не подберу, спасибо авторам (а их у нас были тысячи) «Независимой». Я всегда просил редакторов газеты руководствоваться только одним правилом:

ИНТЕРЕСНУЮ СТАТЬЮ СТАВЬ В НОМЕР, НИЧЕГО НЕ ВЫЧЕРКИВАЯ И ТЕМ БОЛЕЕ НЕ ВПИСЫВАЯ, А НЕИНТЕРЕСНУЮ БРОСЬ В КОРЗИНКУ.

Как не было бы «НГ» без ее сотрудников, ее журналистов, так не было бы ее и без наших постоянных авторов, имя которым — легион.

О сотрудниках, о журналистах. Вы слишком хорошо знаете меня, а потому без лишних слов. Только то, что должен сказать.

477

Спасибо. Спасибо. Спасибо.

Я знаю, что не сумел уберечь вас от многих невзгод. Знаю, что не смог обеспечить вам то, что делает жизнь комфортной, а работу — лишь приятным дополнением к этой жизни.

Но многие утверждают, что свобода и достаток (в журналистике и политике) — вещи несовместимые. Черт его знает, может, и так.

Тем более я поражен тем, как вы работали! Я не мог говорить это каждый день, ибо тогда лишь разжег бы вашу жалость к себе. А не жалеть себя, но гордиться собой вы должны. Вы — лучшие!

В одном не можете упрекнуть меня: я

НЕ ЗАСТАВЛЯЛ ВАС ПИСАТЬ ТО, ЧТО ВЫ НЕ ДУМАЕТЕ, И НЕ ПИСАТЬ ТО, ЧТО ДУМАЕТЕ.

Не было в последние 10 с половиной лет в России газеты свободнее, чем «Независимая». И это ваша и моя свобода.

Строго говоря, «Независимая» жила и выживала вообще вопреки законам природы. Она давно бы должна была погибнуть, но жила, и это — чудо!

Когда пребываешь в цейтноте (как я в последние пять дней), когда в секунду вынужден принимать решения, на обмысливание которых нужны дни, и моментально произносить слова, которым надо бы зреть и зреть, когда от этих решений и слов зависит не только твоя судьба, но и судьба сотен других людей (а в «НГ» более трехсот человек), начинаешь физически ощущать, как с разной скоростью течет время у тебя и тех, кто с тобой связан, но решать можешь лишь за себя. Ответственность первого лица в этот момент громадна, но часто проявляется, в частности, в жесткости и жестокости. Я со многими не успел в эти дни поговорить, многим не перезвонил, многих не поблагодарил. О ком-то и о чем-то, наверное, даже забыл. Я это знаю. Но надеюсь, что я не совершил ошибок. По крайней мере грубых, непростительных.

То, что я хотел, но не успел сделать в «Независимой», остается моим долгом перед всеми. Все свои обязательства я уношу с собой.

Всё когда-нибудь кончается, даже зубной порошок в коробочке у соседа. Это верно.

Но кто сказал, что эта коробочка последняя?

Как это там, у Чехова? Мы посадим новый сад... Я, конечно, знаю все интерпретации этой знаменитой фразы, в том числе — самые пес-

478

симистические. Но я привык читать ее буквально, как, собственно, интереснее всего и читать Чехова. Там, в новом саду, и встретимся.

9 июня 2001 г.