20

20

«Во всяком исследовании разум по праву, — говорит Кант в своем небольшом трактате «О применении телеологических принципов в философии», — взывает сначала к теории и лишь позднее к определению цели. Но отсутствие теории не может возместить никакая телеология или практическая целесообразность».{55} Между тем Кант признает, что не все поддается теоретическому решению, и тогда на помощь приходит телеологический метод. Это показано в его «Критике способности суждения». Цель, в понимании Канта, есть то, что возникает не из причинно-следственных отношений и механизмов природы; появление цели вызывается такой причиной, «эффективность которой зависит от понятий». Соответственно Кант противопоставляет друг другу nexus effectivus{56} и nexus finalis.{57} Исходя из сходства действующей в природе и технике целесообразности, Кант пользуется термином «техника» для обозначения каузальности природных явлений и проводит разграничение между предумышленной техникой (technica intentionalis) и техникой непредумышленной (technica naturalis{58}). Первую он рассматривает лишь как особый вид каузальности, вторая же полностью тождественна естественному механизму природы. Исследовав эти понятия, Кант приходит к выводу, что они непригодны для догматических определений. Согласно Канту механическое и телеологическое объяснения взаимно исключают друг друга; точка их совпадения должна, очевидно, лежать не в эмпирической, а в сверхчувственной сфере. Механическое толкование не дает исчерпывающего объяснения возможностей живых существ, имеющихся в природе. Однако при помощи одного лишь телеологического объяснения, не учитывающего естественных механизмов природы, невозможно судить даже о том, является ли данный предмет продуктом природы. Поэтому Кант допускает гипотезы, сочетающие в себе механическое и телеологическое объяснение. Нужно следовать механическому принципу насколько это возможно, но на за ключительном этапе механическим принципам отводится подчиненное по отношению к телеологической каузальности положение. В этом смысле Кант говорит о телеологическом принципе творения, который играет либо случайную, либо предопределяющую роль, о конечной цели природы, рассматриваемой как телеологическая система, и о конечной цели творения.

Если мы исходим из того, что всякая техника является подражанием природе, — такого взгляда придерживался еще Аристотель, — то отсюда легко сделать следующий шаг, допуская, что природа также использует своего рода технику, то есть определенный повторяющийся процесс, в результате которого возникают живые существа. Назвать этот процесс техникой природы можно не опасаясь недоразумений, при условии, что это понятие будет заранее ограничено, то есть что в вопросе возникновения органических существ мы будем принимать во внимание факт ограничености нашего знание об этом процессе областью повторяющегося механического процесса. Необходимость проводить различие между техникой предумышленной и непредумышленной (technica intentionalis и technica naturalis), зрячей и слепой, заставила Канта прибегнуть к чрезвычайно искусственной системе понятий. Ведь если эти два вида техники считать взаимоисключающими и несочетаемыми друг с другом, то несочетаемыми оказываются и обе выводимые из них системы. Шеллинг («Описание природного процесса») справедливо указывает на то, что technica intentionalis и technica naturalis выступают одновременно, что они отнюдь не исключают одна другую. Еще у Канта встречается замечание, что органическое существо, в отличие от механизма, может рассматриваться только как случайное. Потому что в нем присутствует глубинное скрытое несоответствие между естественной целесообразностью органического порождения живой природы и необходимостью его существования; тогда как в технических конструкциях, созданных человеком, оно оказывается снято и не дает о себе знать. Приведем выдвинутый по этому поводу аргумент Шеллинга, так как в нем затронуто самое существо этой проблемы. Шеллинг пишет: «О тех объектах, в которых мы наблюдаем проявление действующего в природе закона необходимости, мы с полным правом можем сказать, что постигаем их бытие, поскольку знаем их причины и законы, по которым они действуют; поэтому в предположении что мы сами сможем производить такие вещи, как, например, алмаз, нет ничего недопустимого. Если же в отношении органических существ необходимость их существования не оказывается для нас так же ясна, то причина этого заключается не в том, в чем ее усматривал Кант, поскольку рассудок, из которого выводится их существование, сам не может быть предметом опыта, а в том, что эти существа не являются необходимыми в том же смысле, как иные сущности, и поэтому хотя их и следует тоже относить к созданиям природы, однако природы свободной и творящей по свободной воле». И действительно, ни один ум в мире не может найти объяснение, какой целесообразности отвечает природа соловья или лилии. И ни один ум в мире не докопается до истины в вопросе о том, насколько они действительно необходимы. А попытки телеологических объяснений, вроде тех, что мы находим у Канта, производят порой весьма странное впечатление. Хотя бы вот это: «Например, можно сказать: вредные насекомые, которые донимают человека, поселяясь в его платье, волосах и постели, созданы как полное мудрого смысла орудие, побуждающее к чистоплотности, которая как таковая есть важное средство для поддержания здоровья». Такая чистоплотность, пожалуй, не многого стоит. А кроме того, невольно хочется себя спросить, не слишком ли искусственным и хитроумным методом воспользовалась природа, создавая для своей цели блох, вшей, клопов и тому подобных тварей. Характер высказывания заставляет воспринимать эту мысль юмористически. Однако встречая такие спекулятивные рассуждения, узнаешь в них ту почву, на которой могли потом пышным цветом расцвести ламаркизм и теория отбора.