20

Мы уже упоминали о том, что личность становится составным элементом целого. Она оказывается элементом аппаратуры и организации. Это превращение и этот распад можно наблюдать повсеместно. На стенке, отделяющей кабину водителя трамвая от пассажирского салона, мы видим табличку, предупреждающую, что разговоры между пассажирами и водителем запрещены. Находящийся на рабочем месте с глазу на глаз с аппаратурой водитель не может вступать в разговоры как человеческая личность, он делается составной частью аппаратуры, которую обслуживает, и только она поэтому имеет право «вступать с ним в разговоры». От водителя требуется внимание и бдительность в отношении аппаратуры. Люди попадают в зону его внимания лишь в качестве элементов механического производственного процесса. Если водитель обращает внимание на людей, значит, на пути движения встретилось какое-то препятствие, образовался затор или произошла авария. Водитель является составным элементом своего трамвая, своего маршрута и своей транспортной сети. Поскольку его функции точно очерчены, то он, можно сказать, превращен в дорожный знак. Водитель управляет движением транспорта иным способом, нежели полицейский-регулировщик (другой живой дорожный знак), но делает это также в соответствии с требованиями и предписаниями своего производственного процесса.

Железные дороги, трамваи, пароходы относятся к сравнительно старой стадии технического развития. Это сразу заметно, если сравнить их с более новыми транспортными автоматами. Например, в более старых автоматах водительское место оставляет водителю значительный простор для движения. Водители локомотивов и кочегары паровозов также имеют достаточно простора для движения — этот простор необходим для постоянного ручного управления, а также для манипуляций по обслуживанию топки. Усовершенствование автоматов означает все большее превращение человеческой личности в составной элемент аппарата. Поэтому сидения человека, обслуживающего такие автоматы, все больше и больше приобретают форму, в которую водитель встраивается наподобие проводящего клапана. Сидение конструируется по такому принципу, который ясно показывает, что водителя рассматривают лишь как составной элемент аппаратуры. Это сразу заметно у автоматов, в которых все добавочные манипуляции сводятся к функциям управления, например у самолета. Летчик, который не летает, а управляет летящим аппаратом при помощи рычагов, так вписан в аппаратуру в качестве составного элемента, что в его кабине оставлено ровно столько места, сколько требуется для манипулирования рычагами. Водитель громадной гоночной машины, которой не случайно придается форма гранаты, сидит за рулем словно вентиль. Аппаратура все чаще производит такое впечатление, будто человек в нее встроен, вмонтирован. Он исчезает как личность, приобретая вид функционально работающего составного элемента. Зачастую человека даже нельзя разглядеть, так как его скрывают очки, маски, защитные костюмы, или же мы не видим его лица, склоненного над автоматикой, а видим только спину или затылок. Человек, ставший составным элементом, неизбежно теряет лицо. Тот, кто обращает на это внимание, может сделать самые неожиданные наблюдения. Составной элемент становится анонимным. А безликая анонимность технического треста проявляется во всех его функциях, в аппаратуре и организации, в предметах и в людях.

Собственник по определению не может быть ни функционером, ни конструктивным элементом мира вещей. Собственник — личность, и как личность он определяет границы вещей. Но в условиях автоматического производства исчезает не только вещь с соответственными вещными границами, но и личность, определяющая границы вещи. Она может сохраняться только частично, только как типовая единица. Она теряется в раздробленном времени, в механической дробности. Противоположность личности и вещи может поддерживаться только пока и то и другое не оказывается подчиненным более общему понятию функции. Предпосылкой собственности является сохранение их противопоставленности. В правовом смысле личность является субъектом права и правовых отношений. Вещь с точки зрения права является объективно определенным предметом внешнего мира. Противоположность лица и вещи одновременно есть их соответствие. Вещь соответствует определяющему ее лицу, является вещью относительно лица, подобно тому как лицо является лицом по отношению к вещи. При этом лицо и человек не одно и то же, поскольку возможно такое лицо, которое не является человеком, например юридическое лицо. Кроме того существуют или существовали в прошлом люди, считающиеся неправомочными, например рабы, к которым относились как к вещи, — они тоже не представляют собой лицо. Автоматизм же устраняет противоположность между лицом и вещью. Это снятие границы не сводится к тому, чтобы относиться к лицу как к вещи, а к вещи как к лицу. Противоположность снимается таким образом, что и к лицу и к вещи начинают относиться как к составной части чего-то, и лицом и вещью начинает управлять одна и та же функция. Вещь и лицо в равной мере становятся типовой единицей, и лицо и вещь одинаково подлежат нормированию и нумерации. И это нормирование и нумерация навязываются им аппаратурой и организацией.

Прохожий на улице и пассажир (passant{194}) не лицо, а знак дорожного движения. Форма причастия указывает на того, кто причастен к нему и к чему он причастен. В старом смысле слово passant означало «проезжий»; ныне же это — дорожный знак, передвигающийся по дорожной сети. Функция отменяет все его свойства, не относящиеся к свойствам дорожного знака. Как из человека делают конструктивный элемент аппаратуры, так его превращают и в конструктивный элемент организации. В организации он тоже выступает в качестве составного элемента. Все это мы можем наблюдать перед окошечками повсюду разбросанных касс, которые появились в результате организации транспорта. Перед окошечками почтовых отделений, железнодорожных касс, прилавками раздачи в пунктах общественного питания — повсюду мы видим одну и ту же картину. Выстраивающиеся перед ними цепочки очередей — это те же конвейеры, состоящие из людей, превратившихся в элементы конвейерной ленты. Человек, включенный в конвейерную ленту, продвигается к оператору, который обслуживает данную точку, и, соответственно обработанный, выпускается с конвейера функционером, который делит конвейер на отдельные звенья, нумерует их и организует процесс работы. И здесь плавный автоматизм нарушается только людьми, которые не хотят мириться с навязанной им ролью конструктивных элементов. Через окошечки касс выдаются кусочки бумаги: марки, проездные билеты, удостоверения и т. п.; тут происходит встреча двух конвейерных лент: с одной стороны — человеческой, с другой стороны — товарной. Мы можем отчетливо представить себе человеческие потоки, устремляющиеся на поезда, пароходы, самолеты, продвигающиеся по конвейеру аппаратуры подобно тому, как прохожий или пассажир уличного транспорта, как ему и положено по определению, продвигается по дороге, отвечающей понятию конвейерной ленты. Таким образом аппаратура и организация бесперебойно работают как единый механизм. Для кино важно, чтобы исполнители благодаря автоматизму аппаратуры превратились в отвлеченные образы, тогда снятый фильм будет хорошо продаваться, то есть обладать максимальной потребительской ценностью. Ощущение продажности всего происходящего особенно отчетливо выражено в кинематографе, и кинозритель, арендующий на время сеанса как место в зале, так и самое зрелище, желает получить должное впечатление и удовольствие. Продаются не только билеты или сам фильм, но и расцветающая на экране улыбка кинодивы и подчеркнутая оптикой природная сексапильность знаменитого киноактера. Занимательность фильма, составляющая предмет развлечения зрителя, основана на сексуальности, даже сексуальность превращена здесь в функцию. Впечатление продажности действия возникает, потому что техническое достоинство фильма, скроенного из привлекательных с точки зрения потребления элементов, состоит в его потребительских качествах. Преимущество кино перед театром заключается в том, что кино — это мертвый театр, который предоставляет зрителю возможность более потребительского восприятия. По отношению к этому миру теней зритель может занимать более пассивную позицию, чем по отношению к живому актеру; удовольствие кинозрителя состоит в том, что он пассивно переживает душевные движения, что пассивные переживания позволяют ему не тратить лишних усилий на собственные душевные движения. Темнота и музыка убаюкивают людей, их взгляды невольно фиксируются на ярко освещенной картинке — в таких помещениях сны наяву переживаются как бы автоматически и без участия сознания. Наблюдая за этим, начинаешь понимать, что здесь происходит взаимодействие аппаратуры и организации. Зрители послушно следят за механическим движением, во всем ощущается действие автоматизма. Тип обладает стереотипностью, стереотипность является признаком отвлечения от служащей прообразом личности. Причина популярности знаменитого исполнителя заключается именно в этой отвлеченности, благодаря которой его образ, его фотография, отчужденная копия его личности превращаются во всеми любимый суррогат. Понятие суррогата, эрзаца само собой образуется всюду, где механическая повторяемость действия соединяется с отвлеченной копией. Этот процесс можно сравнить с использованием сахарина — препарата, изготовленного из толуола каменноугольной смолы, который не усваивается организмом, искусственно подставляется в ряд растительных сахаров. Сахарин обманывает человеческий организм неприемлемой для него сладостью, которая никак не используется и не перерабатывается во что-то живое.

Недаром изображение человеческого лица стало трудно даваться художникам — они чувствуют, что в нем все меньше остается человеческого. Автоматическая дежурная улыбка — улыбка уже не человека, а конструктивного элемента. Эта улыбка превращается в стереотип, так как она возникает безотносительно к другой личности, а означает только бесперебойное функционирование аппаратуры, которому способствует механическая напускная любезность и дружелюбие. Хмурое, грустное выражение лица, болезненный вид продавщицы не выгодны для торговой организации, а, напротив, вызывают неполадки, как это бывает всегда, когда в работу аппаратуры и организации вторгается человеческая личность или то, что от нее еще осталось. Американская нестираемая улыбка — компонент производственного процесса, она является такой же неотъемлемой частью производства, как и автоматические повторяющиеся движения рабочего. Поэтому улыбка составляет одно из требований, предъявляемых персоналу. Неважно, что лицо становится похоже на маску, зато оно будет стереотипным элементом системы. В этом состоит отличие лица, «держащего улыбку», от античной маски и всех других масок и личин, которые никогда не воспринимаются как составная часть чего-то. Таким образом артикул приобретает самостоятельное существование, и реклама это усвоила, начав изображать части: пальцы, руки, ноги, головы, отдельно только улыбающийся рот, в котором виден ряд белоснежных зубов, отдельно бюст. Реклама зубной пасты и реклама кинозвезды полностью совпадают, и то и другое соединены в одной картинке, наглядно подтверждая, что по своему значению обе они — конструктивные элементы, подчиняющиеся одной и той же функции. Звезда с обаятельной дежурной улыбкой чистит зубы, которые показаны во всем своем блеске. Возможно, ее зубы в действительности искусственные, однако это не мешает общему впечатлению от данного составного элемента — по картинке невозможно определить, настоящие это зубы или искусственная челюсть. Все вместе образует своего рода анатомический театр, хотя и бескровный, который ясно демонстрирует, что главную роль играет функция, обособившийся в нечто самостоятельное составной элемент. То же самое поняла и кинодива, которая страхует свои ноги, бюст, свой нос или свой голос, она страхует на случай производственной аварии каждую составную часть, каждую функцию своего тела.

Разумеется, живую человеческую личность нельзя рассечь на отдельные части, ни одна личность этого не выдержит. Но понятие среза неотделимо от составных частей и функций; там, где составная часть функционально обособляется, можно представить себе срез. Неумолимая логика автоматизма становится понятной, если принять во внимание, что только автоматизм способен соотнести с собой составные части и подчинить функции. Без него движение бы развалилось. Там, где автоматизм отсутствует, отсутствует и движение.

Ход данного исследования должен показать, как изменяется человек в условиях господствующего автоматизма. Там, где человек воспринимается, предполагается, утверждается не как личность, а как составная часть, происходят коренные изменения. Человек становится рукой, ногой, движением, он становится винтиком, вентилем, выключателем, он становится одной из функций функционирующего механизма. Понятие человека сводится к понятию функции. Бесчувственность составляющих элементов чувствуется во всем: в административных учреждениях, на заводах, в пунктах управления, в транспорте и в том языке, на котором там говорят. Технический коллектив обращается к человеку только как к носителю одной из функций, ничто другое его не интересует. И вопрос, который обязан задавать себе человек, состоит в том, все ли в порядке с функциями в коллективе и насколько он сам, в качестве составного элемента, справляется со своими функциями.

Новые опасности, с которыми сталкивается человек, всегда исходят из области аппаратуры и организации. Если коллектив функционирует эффективно, то и человек как его составная часть находится на своем месте; если же коллектив перестает функционировать, то и человек оказывается не у дел. Если он противопоставит свою волю, свое понимание коллективу, с ним поступают как с производственной помехой, а следовательно, всегда кому-то может прийти на ум, что его нужно бы устранить. Так что человек, хочет он того или не хочет, должен стараться не выделяться из коллектива; наученный смотреть на себя как на продукт экономики, он вынужден теперь переучиваться, чтобы видеть в себе технический продукт. В этом заключается основное требование, предъявляемое к человеку машинным социализмом всех оттенков. Но оставим пока в покое человека, ставящего себя вне коллектива, и рассмотрим того, который ведет себя и ощущает себя его составной частью. Именно в таком качестве он давно рассматривается и обсчитывается во всех своих функциях специальной наукой. Эта наука энергично включилась в процесс своего превращения в производственную систему и, занимаясь расчетом функций, действует заодно с коллективом и становится наукой коллектива.