25

25

Движение невозможно представить себе вне системы отсчета. Движение относительно и измеряется на основе системы. Блоха, сидящая на путешественнике, движется. Путешественник сидит, его передвижение осуществляется благодаря механическому средству передвижения, например благодаря поезду. Одновременно с этим земля вращается и, вращаясь, движется в сторону вращающейся системы, которая, как полагают ученые, только что взорвалась и превратилась в осколки. Все эти движения, представляющие собой частный случай движения (так как в действительности существуют только частные случаи движения), происходят не только где-то в пределах нашей или чужой галактики, расстояние до которой исчисляется астрономическими величинами, но одновременно и в человеческой голове. Такая картина мира замечательно подходит для техники, занимающейся взрывоопасными процессами огромной мощности. Это соответствие между ними выражено настолько ярко, что, основываясь на нем, можно сделать определенные гипотетические выводы. Голова ученого, оперирующего такими величинами, как световой год, не увеличилась от этого в пространственном отношении. Да и с чего бы ей было увеличиваться? Не увеличился и «мир», расширение пространства произошло только в представлении ученого. Это расширение происходит с такой скоростью, что его можно образно представить себе в виде взрыва. Любое движение с точки зрения субъекта может быть представлено в виде взрыва, каждое перемещение тела или материальной точки из одного места пространства в другое я могу образно воспринимать как взрыв. Даже распускающуюся почку я могу уподобить взрывающейся гранате. Ни формулы кинематики, ни Ньютоновы axiomata motus{212} не могут мне в этом воспрепятствовать, так как об абсолютном движении я не имею никакого понятия.

Однако для нас горизонты науки уже не представляются чем-то необозримым. Они необозримы только для тех ученых голов, которые окопались в своей области настолько, что не могут выйти за рамки специальных методов. Физика, химия, биология, социология и психология развиваются одинаковым путем, они умножают число закономерностей. Понятие природы предполагает ее зависимость от законов природы. Конструируя эту зависимость, мышление попадает в зависимость от созданных им самим закономерностей. По мере своего превращения в технику наука создает не только те или иные виды аппаратуры, но вместе с тем и механические методы контроля. Развитие технического коллектива означает создание все новых методов механического контроля. При помощи этих методов коллектив осуществляет математически точный контроль над человеком. Человек подвергается всеобъемлющему тестированию. В тестах прогнозируется даже будущее живущих в коллективе людей. Почему методы тестирования дают надежные результаты, почему добытые с их помощью данные оказываются все более точными? Потому что человек, все более подчиняемый аппаратуре и организации, оказывается все более прогнозируемым в своем поведении. Если бы он стал еще более прогнозируемым, то можно было бы обойтись и без тестов, потому что в условиях тестов, выборов, голосований и плебисцитов поведение человека еще колеблется в пределах различных возможностей. Там же, где все заранее предопределено механическими силами, свобода выбора исчезает вообще и вместо нее остается только безвольное функционирование. Для выполнения функций мне уже не нужны никакие методы тестирования. Впрочем, и тесты квалифицируют человека как коллективное существо, они заранее математически рассчитывают его будущее поведение. Тесты съедают последние остатки будущего, которое дано человеку. Они авансом потребляют его возможности, делая это с серьезным выражением ученого мужа, решающего поставленный вопрос. Однако вмешательство заключается уже в самой постановке вопроса; человек оказывается у меня в руках благодаря тому, как поставлен вопрос. Человек этого не знает, он с готовностью дает ответ, из чего можно заключить, что, подвергаясь эксплуатации, он ее одобряет. Предлагаемая ему анкета, эти тесты, требующие ответа да/нет (yes-or-no-tests), или тесты, в которых нужно выбрать верные и неверные ответы (true-or-false-tests), превращают его в единицу уравнения, объект потребления, точно так же, как это делает счетная машина. Хорошо разработанная американская система опроса общественного мнения выросла из опыта технической рекламы. Деятельность центров по изучению общественного мнения, вопреки мнению наивных людей, не ограничивается одной только регистрацией состояния общественных настроений и мнений, в действительности она представляет собой механический метод управления коллективной волей, подчиняющей ее генеральной линии коллектива.

Для человека с головой, а не счетной машиной на плечах, не существует научных данных и фактов. Иначе говоря, он не признает изолированного знания и не довольствуется наукообразной формой этого знания. Его мысль не останавливается перед границами и обособленностью механических закономерностей, пользуясь которыми, отдельные науки взаимно определяют друг друга. Он не желает знать никакого чистого, изолированного, сосредоточенного на самом себе знания, а задается вопросом: что этому знанию нужно от человека? Для него задача науки уже не может заключаться в том, чтобы давать одностороннее определение природе, так как он знает, что такое определение невозможно. Не бывает так, чтобы определения, данные человеком, в свою очередь не оказывали влияния на действительность, не ударяли бы обратным концом по самому человеку. Выбор, сделанный наукой, носит исторический характер, и этот факт утаивается позитивистом. Выстраиваемая им произвольно система понятий завлекает его самого в свою сеть. Человек — не объект науки, он не предназначен для того, чтобы раствориться в науке. Если он делает себя таким объектом, то должен также сделать себя объектом своего знания. Правда, в таком случае это знание будет его использовать. Человек сам препарировал себя для того нового предназначения, к исполнению которого он сейчас только приступает. Его принимает в свои объятия коллектив, который обращается с ним как с просчитываемой величиной. Каждый шаг на пути распространения методов контроля над человеком ведет к такому результату. Нам же насущно необходим не научно рассчитанный приспособленный для коллектива человек, а контроль над наукой и всеми ее методами, которые направлены на использование человека. Пока не поздно, пора бы начать присматривать за ее манипуляциями.

Воля проявляется в действиях, а действия предполагают какое-то сопротивление, без которого они были бы необъяснимы. Без сопротивления нет воли, так как там, где нет сопротивления, воле нечего делать. Это сопротивление также можно понимать как волю: наша воля наталкивается на сопротивление другой воли. Для того чтобы проявиться в действии, наша воля должна сталкиваться с другой волей, и в этом столкновении рождается действие. Волевой характер наших действий есть не что иное, как встречное сопротивление. Не будь этого сопротивления, нельзя было бы всерьез говорить ни о какой воле или действии. Когда вопрос о свободе и несвободе воли заостряют, превращая в вопрос о свободе выбора, это означает, что нам приходится делать выбор между тем или иным сопротивлением. Эта способность выбора в том виде, в каком она реализуется на практике, характеризует человека. Вопрос о том, каков окажется выбор, зависит от характера воли. Характер воли представляет собой данность и от нас не зависит. Но без выбора нет воли. Решающим является акт выбора. Когда моя воля полностью обусловлена какими-то механическими причинами, когда мои поступки заранее предопределены, тогда поступок с моей стороны отсутствует, отсутствует воля, тогда я не обладаю свободой. Механические закономерности, от которых может зависеть человек, можно бесконечно умножать. Каждая машина, которую я применяю, увеличивает их число. Тот, чей глаз уже научился воспринимать машину не как отдельную вещь, не как некий изолированный предмет, а как элемент, отдельное звено универсальной машинной системы, тот мыслит связно, улавливая зависимости между вещами. Поэтому он ясно понимает, что вся эта система машин задумана для безвольного функционирования и что внутри этого колесного механизма ни о каком выборе не может быть речи. В отношениях с этой универсальной системой машин человек все более и более ограничивается в своих возможностях. Она за него думает и действует. Человек расплачивается за приобретаемые им новые механические детерминации, за это ему приходится поступиться своей свободой. Вопрос о том, какова мера механической необходимости, присутствующей в этом мире, поставлен абстрактно, на него невозможно дать общий ответ. Может быть, она совсем здесь не присутствует. А много или мало ее оказывается в действительности, зависит от характера человеческой воли. Тупица повсюду видит механическую необходимость, он сам мыслит как машина, его мысли похожи на готовые изделия фабричного производства. Все его мысли и поступки получены им в готовом виде, они лежат у него под рукой, и стоит ему к ним обратиться, они уже тут как тут. Это вполне соответствует товарному характеру технического производства, которое выпускает вещи определенного артикула. Об этом позаботилась аппаратура и организация, это как раз то, к чему они стремятся: не оставить нигде ни одного пробела. Они препарируют, консервируют готовое будущее и заранее подсовывают человеку свои препараты и консервы — куда бы он ни пошел, они всюду лежат наготове и дожидаются его. Организация проявляет просто удивительную предусмотрительность. Она ненасытно вбирает в себя весь бесконечный поток потребителей, а затем потребляет потребителя, использует его, выпивает из него все соки, отбирает последние силы. Повсюду стоит аппаратура, готовая к работе, услужливая; с виду она покорнее самого покорного раба, угодливее всякого лакея. Однако человек расплачивается за эту «покладистость» аппаратуры тем, что впадает в зависимость от нее, — и таким образом, триумфальное шествие аппаратуры неудержимо движется вперед. Я, разумеется, могу сколько угодно увеличивать число звеньев функциональной причинно-следственной цепи этого процесса, я могу распространить функциональную каузальность на все, что только есть в мире, заполнить ею весь мир, превратить его в вертящееся колесо и крутящееся веретено. Все это можно сделать, но только при том условии, что и человек у меня превратится в колесико и веретенце. Ученый, приумножающий функциональные знания, неизбежно устанавливает новые зависимости. Он устанавливает то, что обладает свойством механической воспроизводимости, то есть повторяющиеся каузальные связи. Хотя сам, ученый зачастую не понимает этого и не задумывается о таких вещах, суть дела от этого не меняется.

XIX век — по словам Ницше, самое бесплодное из всех столетий — был веком интенсивных поисков безопасности, когда потребность в безопасности постоянно росла. В эту эпоху сложился особый тип человека, в котором все острее проявляется стремление к надежности. Понять, чем вызвано стремление к надежности, можно только принимая во внимание преследующее в это время человека желание добиться господства над природными процессами при помощи механических средств. И человек добивается поразительных успехов. Однако достижения не перевешивают опасности, победитель оказывается в осаде побежденных сил. Эта потребность в надежности характеризуется не скептицизмом в отношении возможности принятия эффективных мер безопасности, а, напротив, оптимистической верой, не позволяющей прислушаться к предостерегающим голосам. Мало кто замечает, что там, где усиливаются меры безопасности, одновременно увеличивается количество тюрем. Вера в то, что человек может окончательно обезопасить себя от всякого риска, уже несет в себе предвестие той тюрьмы и концентрационного лагеря, в которые в конце концов попадет этот человек. Однако эта вера получила повсеместное распространение. Все были единодушны и в том, каким путем можно прийти к полной ликвидации возможности риска. Этот путь заключается в распределении ставок и достигается путем расчетов. Такая вера получает поддержку широких масс и охватывает сложившиеся на ее основе коллективы. При этом не анализируется, что же представляет собой масса по существу. Теория вероятности создавалась на материале азартных игр, однако никому не приходило в голову, что коллектив можно сравнить с игрой в банк, причем игрок и банкомет представлены одним и тем же лицом. В такой банк нельзя не проиграть, даже при условии, что из банка не изымаются деньги на какие-то цели, не имеющие отношения к игре, потому что этот банк постепенно себя исчерпывает. Правда, риск можно механически распределить, но ошибочно думать, что риск исчезает. Риск накапливается в анонимном месте, и мы уже убедились на опыте, что это место не обеспечивает нам безопасности, когда наступает решающий момент. Тогда происходит разрушение механизма распределения.

Понятие риска носит исторический характер, человек вне риска превращается в объект истории. Я не могу избавить человека от риска, я не могу избавить человека от него самого, поскольку риск — это сам человек. Если я избавлю его от риска, он станет пленником своего безрискового существования. Казалось бы, это так просто: я не могу получить защиту, не поступившись чем-то. Защищенность немыслима без соответствующей зависимости, и если история хоть чему-нибудь может нас научить, то в первую очередь тому, что всякая защищенность несет с собой зависимость. Если я стремлюсь к защищенности, то должен принимать и зависимость, если же я не согласен принимать ее по доброй воле, то получу ее по принуждению.

Чем кончается попытка создать посредством развития аппаратуры и организации человека, свободного от риска? Она кончается страхом. Откуда проистекает мой страх: из того, что нет Бога? Или я испытываю страх потому, что есть Бог? В том и в другом случае я могу испытывать страх, но вряд ли стоит понапрасну тратить время на то, чтобы выяснить, в котором из двух случаев страх может быть сильнее. Независимо от того, задумываюсь я над этими вопросами или прохожу мимо них равнодушно, я могу испытывать страх: страх перед Богом, перед ничто, перед безумием. Какая же причина вызывает этот страх? Может быть причиной все возрастающего страха является угроза потерять свою свободу? Или же этот все возрастающий страх вызван тем, что человек боится потерять свою зависимость? На оба вопроса можно ответить утвердительно, однако отношение человека к своему страху в этих двух случаях оказывается различным. Данная постановка вопросов уже поможет нам отчетливо продемонстрировать разницу в поведении человека, связанном с этими страхами. Когда моя свобода под угрозой, тут одними страхами дела не изменишь — тут от меня требуется поступок. Я должен действовать, нужно начать движение, источником которого буду я сам. Предаваясь страху, я совершаю несамостоятельные движения — эти движения вызваны посторонней силой. Страх — это не то непосредственное движение, которое я совершаю самостоятельно. Страх только беспокоит меня. Страх несовместим со свободой, так как свобода — это собственное движение. Страх же — движение навязанное, движение, от которого я завишу. Но если я испытываю страх оттого, что какая-то опасность угрожает мне в моем зависимом состоянии, о свободе уже не может быть и речи. Испытывающий страх такого рода на самом деле желает этой зависимости, он хочет защиты и безопасности в своем зависимом положении и добровольно платит за это отказом от свободы. Массовые движения нашего времени — это один из важных моментов — связаны с тем, что человек ощущает угрозу своему зависимому положению и желает его сохранить. Технический коллектив не ликвидирует этот страх. Он включает его в общий баланс и оперирует им в своих расчетах.