24

24

Тот type foutu, который изображен у Сартра, и человек, который беспрекословно растворяется в техническом коллективе, отличаются друг от друга. Но прежде чем перейти к рассмотрению этого коллективного человека, необходимо бросить взгляд на рабочий процесс. Нужно рассмотреть современный рабочий процесс в целом и разобраться в его особенностях. Главная задача состоит в том, чтобы уточнить, каков его результат для человека. Всевозможные открытия и изобретения, достижения научного и технического прогресса, новые данные в области механических законов природы, развитие аппаратуры и организации — все эти вещи интересуют нас не сами по себе. Applicatio fiat!{209} Но суть применения заключается в том, что все изобретения и открытия, все эксперименты и новинки в области механизации не осуществляются в пустом безлюдном пространстве, а имеют непосредственное отношение к человеку и их конечной целью является человек. Как бы не изворачивался человек, но все его мысли, все его поступки, все деловые предприятия и опыты бумерангом возвращаются к нему. Человек становится предметом того, что по его замыслу должно было быть его объектом. Он не может сослаться на субъективный характер своих усилий, не может закрыться в неприступной башне. Когда он это делает, то применяет насилие, и тогда мир объектов, который он хотел покорить и изничтожить, восстает против него всей своей громадной массой.

Наблюдая связанный с машинной техникой процесс потребления и познавая его законы, неизбежно приходишь к пониманию того, что темпы движения, его неустанное ускорение вызваны ростом дефицита. Многоцветная завеса прогресса прохудилась, обнажая бедственность создавшегося положения. Работа ничего не дает человеку, кроме осознания того, что его мышление наполнено иллюзиями. Работа — это еще не ценность, она не заключает в себе иерархии ценностей. Работа не создает изобилия, сначала необходимо, чтобы появился особый тип человека, который может стать источником изобилия. Только плодотворное, приносящее реальные плоды мышление является предпосылкой плодотворной работы. Мы можем трудиться самым интенсивным, самым напряженным образом, но в результате не создать ничего, кроме увеличения общего убытка. Самые прилежные работники больше всего способствуют появлению этих убытков, из-за того что они — самые бедные.

Так что же такое работа? Работа — историческое понятие, оно не относится к царству природы. Работа — историческое событие, и мы будем рассматривать ее в историческом плане. Деятельность природы не может считаться работой в таком историческом смысле, она и не воспринимается как работа. Неутомимость природы — это ее повторяющаяся игра, и в то же время это ход стихийной, а не исторической необходимости. Тут отсутствует выбор, тут не может происходить ничего иного. Род определяет, что надлежит делать индивиду, вид определяет свойства отдельных особей. Такую деятельность можно уподобить человеческой работе только в метафорическом смысле через аналогию. Здесь происходит только повторение. Повторение, которое мы видим в приливах и отливах, повторение, которое можно наблюдать в движении планет. Одно движение влечет себе на смену другое. Доисторический человек тоже проявляет себя в разнообразной деятельности, но эта деятельность еще не подчиняется историческим закономерностям, это еще не работа в историческом смысле слова. Мы можем сказать, что там, где все определяется законами природы, понятие работы не имеет места, так как рабочий характер совершаемых действий еще нельзя отделить от действующей в ходе этого процесса силы. Поэтому все, что совершается в нашем теле автоматически — переваривание пищи, рост, бессознательная деятельность наших органов, — не воспринимается нами как работа. Работой мы называем только ту деятельность, которая осознается нами как работа. Наша деятельность не ограничивается одними лишь сознательными действиями, но бессознательную деятельность мы не называем работой, за исключением тех случаев, когда речь идет о механике и мы пользуемся специальными терминами этой дисциплины. Игру, развлечения, отдых и многие другие события мы не называем работой. Но их можно подчинить понятию работы.

Можно пойти дальше и сказать, что любая деятельность, производимая с сознанием свободы, утрачивает характер работы. То, что я делаю с радостью, не воспринимается мною как работа. Свободный труд, заслуживающий этого эпитета, характеризуется радостью его исполнения. В нем отсутствует сознание принужденности, нужды и необходимости, свойственное работе, которая выполняется несвободно. Такой свободный труд не существует в неограниченном количестве, так как его нельзя умножить принудительным образом. Только увеличивая принуждение, я могу увеличить количество работы. Здесь трудно точно обозначить границу, потому что путем принуждения можно сколько угодно увеличивать количество труда, вплоть до состояния крайнего изнурения и полного истощения сил. Рабочее поле допускает беспредельное расширение. Этим объясняется также расширение труда, связанного с механическим принуждением, находящегося под властью механического принуждения. Этим объясняется также возрастание роли принудительного труда и организационных форм принудительного труда, которые крепнут по мере развития машинной техники и связей между процессами машинного труда. Чем плотнее становится эта сеть, тем легче заранее рассчитать, какие функции неминуемо ожидают человека: он и впрямь не может их миновать, так как они сами его захватывают. И тут открывается мир механического труда, в котором существуют рабочие, то есть люди, занятые выполнением механических функций, которые можно назвать функциями механической работы.

Что такое труд? Труд, согласно определению экономистов, представляет собой такой вид человеческой деятельности, которая направлена на производство ценностей. Это определение расплывчато, а кроме того, содержит элемент обмана. Ясно, что работой может являться и такой вид человеческой деятельности, который направлен на разрушение ценностей. Этот вид деятельности, направленный на разрушение ценностей, не уступает по своему объему и интенсивности созидательному труду. Всякое производство ценностей заведомо предполагает и их разрушение. Если бы разрушение ценностей происходило в меньшем масштабе, чем их созидание, то естественно было бы предположить, что количество ценностей постоянно должно увеличиваться. Однако этого не происходит. Работа вообще не поддается качественной оценке, даже в том случае, когда она выполняется с величайшим усердием. Усердие или прилежание, говоря попросту, само по себе не представляет добродетели или похвального качества, так как глупость, злоба и подлость тоже могут усердствовать, что и происходит в действительности. Труд вообще не относится к числу достоинств, а вынужденный труд и подавно. Поэтому мы не станем восхвалять мир труда и возглашать славу труду, предоставив это тем апологетам, которые черпают вдохновение в механическом ритме индустриального ландшафта. Пускай они воспевают биржи труда, военизированные трудовые лагеря и трудовые достижения. Мы же будем придерживаться старого доброго значения этого слова, смысл которого скромнее, так как подразумевает нужду и тяжелую работу. Да и задача наша состоит не в том, чтобы слагать хвалебные гимны, а в том, чтобы установить закономерности, присущие работе в современных условиях.

Механики определяют работу как энергию, которую затрачивают преодолевая сопротивление определенной силы. Чем больше преодолеваемое сопротивление, чем больше силы затрачивается на его преодоление, чем длиннее расстояние, на котором действует эта сила, тем больше величина произведенной работы. Это звучит более приземленно. Куда уходит преодолеваемое сопротивление, можно понять, исследовав отношения между аппаратурой и организацией. Почему сети механической работы все безжалостней затягивают человека в свои путы, почему распорядок работы постоянно ужесточается? И почему в некоторых государствах существуют концентрационные и трудовые лагеря, в которых томятся миллионы подневольных работников? Потому что идет дальнейшее развитие процесса потребления. Теперь уже все оказывается вовлеченным в бурную промышленную деятельность, в ее истребительный процесс. Вследствие этого все скоро будет окончательно истреблено, так что ничего больше не останется. Какая бедность, какая растущая нищета! И как же эта всеобщая нищета торопится все ухватить, как ловко она прикрывается громким названием! К процессу в целом, замечает Ницше, работа человека не имеет отношения, так как «не существует всеобщего процесса (в смысле системы)». Но очевидно, что таковой (хотя и временно) может сложиться, и может появиться то, что Ницше называет «солидарностью колес». Если рассмотреть работу как планетарное явление, как процесс, осуществляемый всем человечеством, и принять работу как критерий человеческой оценки, то станет очевидной поразительная бессмысленность происходящего. Вглядимся же попристальнее в человека, целиком растворившегося в рабочем процессе. Для этого, кажется, мы собрали достаточно материала, если не ошиблись в своих наблюдениях. Между техническим коллективом и послушно работающим в его условиях человеком должно существовать определенное соответствие. Централизованный функционализм организации труда достиг той степени развития, когда его черты наложили отчетливый отпечаток на человека. Здесь представлены все разновидности ущербного специалиста: специалисты-ученые, специалисты-техники, специалисты-рабочие.

Основывать суждение о человеке исключительно на его полезных качествах, оценивать человека в зависимости от его приспособляемости, применимости для определенного дела и от возможной отдачи значит мерить его мерой отдельных частных способностей, присущих или привитых ему обучением. Здесь от него требуются только полезные навыки, только польза, которую можно из него извлечь, и соответственно этим требованием все воспитание, обучение и образование человека нацелены на то, чтобы сделать из него полезное и готовое к использованию существо, необходимое для рабочего процесса и его функций. Человек должен целиком раствориться в рабочем процессе. Избыточная сила, которую он может потратить сам на себя, оказывается тут совершенно нежелательной, в конечном счете, она только мешает его работе, которая, становясь все более механической, требует от человека определенных механических добродетелей. Необходимо перекраивать человека соответственно рабочим функциям. Следовательно, человека нужно приводить в соответствие с нормативными требованиями, то есть он должен подвергнуться тому же процессу нормирования, который задается аппаратурой. Это нормирование сводится к тому, что человек при максимальной полезности должен проявлять минимум сопротивляемости, упрямства и своеволия, причем он должен также довольствоваться минимальным вознаграждением. В него вкладывается ровно столько средств, сколько необходимо для возможности его использовать согласно заведенному порядку; замена использованного работника происходит к концу жизни, когда от него не остается ничего, кроме пустого места. Он не должен накапливать ничего такого, что пошло бы на пользу не рабочему процессу, а ему самому. Все неблагоприятно влияющие на производство факторы, причиной которых он является, подлежат устранению. Вопрос стоит только таким образом: до какой степени можно довести его эксплуатацию и использование в интересах поставленных задач и целей. Ответ гласит, что эксплуатация может быть тем сильнее, чем ближе механическое нивелирование подводит человека к минимальному уровню условий существования. Равенство и единообразие развиваются параллельно, так как выравнивание различных уровней приводит к единообразию. Диалектический процесс, приводящий к выравниванию уровней, заканчивается, когда достигается минимальный уровень. Опыт показывает, что чем централизованней производится эксплуатация, тем меньше она встречает сопротивления. В этом нет ничего удивительного, так как человек и без того уже поставлен в условия, в которых сопротивление безнадежно. Приспособление к механическим требованиям путем нормирования, которое человек позволил над собой произвести, ослабляет его сопротивляемость, и он уже не способен вступать в борьбу с процессом, жертвой которого сделался. К тому же возможности репрессивных мер достаточно велики для подавления любого сопротивления. Но чем более управляемым становится происходящий процесс, тем реже появляется необходимость в применении насильственных мер. Все тотчас же получает широкое одобрение. Стоит убедить человека в том, что он работает не на эксплуататоров и эксплуататорский строй, а на коллектив, как сразу уменьшаются трения, возникающие в ходе работы. А то, что это вполне удается, видно по изменившемуся пафосу и этосу труда, когда несчастный Сизиф начинает вдруг идеализировать свой статус рабочего и сам внутренне соглашается на навязанное ему положение эксплуатируемого. Тогда-то и устанавливается consensus omnium,{210} и это может служить показателем того, что минимальный уровень уже достигнут. Критика умолкает в обстановке кипучей трудовой деятельности. Никто уже не пытается подвергнуть действия коллектива исследованию, анализу, проверке и учету. Но поскольку коллектив не может делать ничего, кроме того, что делал прежний капиталист и частный эксплуататор, поскольку он продолжает процесс эксплуатации, потребления и истребления ресурсов в многократно увеличенных масштабах, то в результате возникает затруднительная ситуация, в которой мы сейчас и оказались. Различие между частной и коллективной формой эксплуатации состоит, главным образом, в росте потребления. Рабочий процесс и методы работы в обоих случаях одинаковы. Методы совершенствуются, развиваясь в сторону механического функционализма, последний же усиливается в той степени, в какой снижается эффективность эксплуатации. Когда она снижается, приходится усиливать эксплуатацию.

Вот уже более ста лет произносятся громовые речи против эксплуатации, которую ведет частный машинный капиталист. Но в результате этих речей эксплуатация, осуществляемая техническим коллективом, стала только еще более откровенной, унифицированной и централизованной, чем когда-либо прежде. Эта полемика не затронула корень проблемы. Да и чего еще можно было ожидать? Иначе быть не могло, так как в недрах частного машинного капитализма уже существовала вся научная база и вся техническая аппаратура машинного социализма, а социалистический эксперимент, представляющий собой попытку аккуратно вычленить эту научную и техническую базу из капиталистической системы, ничего не меняет в самом принципе эксплуатации. Эксплуататор и механизмы эксплуатации составляют единство. Машинный капиталист и машинный марксист — родные братья. Ученый, техник, рабочий в условиях коллектива делают ту же работу, которую они выполняли при капиталистических производственных отношениях. И неужели же кто-то думает, что частный военно-промышленный фабрикант, которого нам рисуют одной черной краской, занимался и продолжает заниматься чем-то другим, чем его двоюродный братец из технического коллектива, который производит сталь, изготавливает гранаты, испытывает бактериологическое оружие и отравляющие газы? В это могут поверить только простодушные читатели, которым утренняя газета вдолбила представление, будто бы первый — выродок и скотина, а второй — душа-человек, если он вообще существует на свете.

Чем дальше заходит процесс образования массы, тем большее значение приобретают командные пункты, диспетчерские и жезлы регулировщиков. В организации труда мы снова встречаем автоматизм и аппаратуру в виде механических диспетчерских аппаратов, кнопки которых находятся в руках технической бюрократии. Важное место теперь занимает функционер — специалист, являющийся носителем особой рабочей функции. Без функционера нельзя обойтись, без него рухнула бы вся аппаратура и организация. Именно он осуществляет за ними надзор, обеспечивая надежность сцепления, следит, чтобы они были исправны и управляет их работой. Функционер может выступать в обличье ученого, техника, бригадира, мы встречаем его в административных органах, конторах, цехах, в штабах, центральных и периферийных звеньях управления организацией труда. Его задача состоит в нормировании организационной стороны рабочего процесса, и он соответствует поставленной задаче, так как сам полностью подчинен технической норме. В функционере мы видим наиболее ярко выраженные признаки тяжелого и злокачественного вырождения, свойственного в целом техническому коллективу как организации, основанной на дефиците. Его полезность, его профессиональная пригодность тесно связана с тем, что он совершенно некритически относится ко всему, что выходит за рамки его непосредственных функций. Он не замечает общих закономерностей, не воспринимает процесса в целом, не понимает общего направления движения. Если бы у него был широкий кругозор, это поставило бы крест на его полезности, тогда он перестал бы быть функционером и сам прекратил бы выполнять свои функции. У него имеются все свойства, необходимые для толкового бригадира, он обладает функциональным умом, деловитостью, соответствующими теоретическими познаниями, практическими способностями. Функционер обладает трудоспособностью, трезвым рассудком и надежностью. Мыслимое ли дело еще усилить эти качества, чтобы он стал работать эффективнее? Да! Это достигается усилением машинального начала. Окончательно заключив функционера в тиски механического понятия времени и пространства, полностью приучив к механическому режиму работы, можно сделать из него еще более удобного и полезного исполнителя, то есть еще более предсказуемого, надежного и непогрешимого в своей работе. Конечно, механическая непогрешимость машины останется для него недосягаемым идеалом, но зато он достигнет совершенства в обслуживании управленческой машины, которая не может без него обходиться. Если он входит в ряд элитных функционеров, то становится организатором рабочего процесса или толковым конструктором, химиком, биологом.

В процессе нивелирования, который стремится подравнять все под единый уровень, функционер становится все более необходимой фигурой. Он оказывается тем человеком, от которого зависит готовность необходимой аппаратуры к работе, он же и формирует организацию труда. Общий рабочий процесс без функционера немыслим, не может идти в заданном направлении. Тут необходим вклад прилежного крота, премудрого миопа,{211} нужен его разум, чтобы подкопаться под самый корень задачи. Функционер руководит рабочим процессом, входит в его авангард, он его главный бригадир. Он добивается убедительного результата, который можно проконтролировать при помощи механических методов и многочисленных тестов. Правда, функционер не наделен даром убеждения и красноречия, который есть у идеологов, в нем есть что-то унылое, серенькое, ограниченное необходимостью, одним словом, безрадостное. Идеолог, в отличие от него, — актер и потому не специалист, зато ему так хорошо знакомы все заветные чаяния человека, все его неистребимые фантазии о тысячелетнем царстве и утопические мечты.

И, наконец, последняя причина продвижения функционера — сам процесс потребления. Научное, техническое и производственное членение рабочего процесса на отдельные куски, его дробление, разделение на отдельные функции определяется процессом потребления. Необходимость полного использования ресурсов, выработки все более тщательно разработанной, всеохватывающей и разветвленной теории и практики делает человека невероятно изобретательным, ведет к созданию все новых научных и технических дисциплин, которые по существу представляют собой методы усиленной эксплуатации, без остатка использующей все, что можно извлечь из своего объекта. Однажды вступив на путь такого мышления, человек уже не может с него свернуть, не может от него освободиться, становится пленником странных миражей и иллюзий. Его окружают такие же картины, какие витают в пустыне перед изнывающим от жажды путником, и он устремляется туда, куда его манят созданные им же самим призрачные видения. Там, где царит безудержное потребление, он мечтает найти несметные богатства. Там, где царит жесточайшая хищническая эксплуатация, ему мерещатся призрачные картины изобилия, и он мнит, что это картины светлого будущего.

Для частника и для коллектива принцип эксплуатации всегда одинаков. Но она обостряется в результате рационализации. Поэтому принцип эксплуатации неизбежно все более жестко применяется в отношении человека. В условиях коллектива человек оказывается перед эксплуатацией так же беззащитен, как он беззащитен перед изобретенной им аппаратурой и организацией. Быть может, этот человек и не заслуживает ничего, кроме рабской доли, ведь применяемые им методы эксплуатации столь отвратительны, что вполне достойны того состояния, в котором он находится, а это состояние, в свою очередь, соответствует рабочему процессу. Так с какой стати приходить на выручку человеку, если он имеет то, что заслужил?

Почему бы не оставить его и дальше запутываться в своих сетях, если в нем так сильна склонность к механической зависимости? Зачем нашептывать ему заветное слово «свобода», если на взгляд всех функционеров технического коллектива в этой свободе нет ничего хорошего? Ведь если бы какой-нибудь суперхирург изловчился удалить ее из человеческого организма, то человек стал бы на диво хорошо функционировать. Свобода, по мнению функционеров, это всего лишь иллюзия, лукавая выдумка, которой пользовались для своих целей те, кто держал в своих руках средства производства. Функционер технического коллектива точно так же держит в своих руках средства производства, но он говорит уже не о свободе, а о производстве. Для коллектива, стремящегося к установлению механического равенства, свобода совершенно излишняя вещь, в которой для него нет никакого проку. Зачем же, спрашивается, отменять рабство, существующее с согласия самих рабов, причем зачастую они выражают это согласие с величайшим воодушевлением! Эти возражения не лишены основания, так как я никого не могу принудить к свободе. Свобода — вещь, которую я должен создать. Но здесь эта аргументация неуместна, поскольку эта книга, с одной стороны, задумана не как рабочая инструкция для функционеров коллектива, а с другой стороны, не предназначена для тех людей, которые по доброй воле отказываются от свободы. С их стороны, вероятно, будут выдвинуты именно эти аргументы.

Больное место коллектива образуется там, где требования аппаратуры выступают в качестве регулятора человеческого труда. Превращение человека в рабочую скотину, в убойный скот, существование лагерей, в которые сгоняют всех неугодных или необходимых для определенных целей, появление все увеличивающейся армии подневольных работников и бюрократии, предназначенной для безжалостной эксплуатации, все более сильное влияние механической необходимости на все области человеческой жизни — все это неизбежные следствия становления и развития технического коллектива. Его символ — охраняемый часовыми и собаками концентрационный лагерь, окруженный сторожевыми башнями и колючей проволокой с электрическим током. Этот коллектив применяет против человека все более решительные меры, так как оказывается во все более сложном положении. В результате в коллективе начинают происходить те ужасные мерзости, начало которых мы уже видели: массовое скопление собранных на тесном пространстве узников подневольного труда, депортации, эвакуации, насильственное перемещение населения, аресты, убийства целых категорий неугодных лиц, производимые при помощи характерных для коллектива средств: газов, ядов и расстрела из автоматического оружия. В коллективе развивается механическая бесчувственность к страданию, человек коллектива приобретает способность полностью игнорировать эти страдания, он бюрократизирует смерть и превращает ее в механическую работу. Здесь мы можем встретить ученых и техников, которые проводят эксперименты на живых людях. Здесь созданы специальные человеческие живодерни. Коллектив старается скрывать их существование, однако это так же невозможно, как невозможно скрыть вонючий смрад — ветер все равно разносит его далеко вокруг.