12

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

12

Часовое время — это мертвое время, тот tempus mortuum,{34} когда секунда следует за секундой в однообразном повторении. Мертвое время, отмеряемое часами, равнодушно проходит рядом с человеческим жизненным временем, не принимая участия в его подъемах и спадах (а ведь в жизненном времени ни одна секунда не похожа на другую). У человека, склонного задумываться, часы часто вызывают мысли о смерти. От образа Карла V, который на склоне лет расхаживал среди своей коллекции часов, пытаясь отрегулировать их бой, веет холодом смерти. Он присматривал и подслушивал за ходом истекающего времени, которое неуклонно приближало его к смерти. Постоянно видя вокруг часы, мы привычно относимся к ним как к простым измерителям времени, но в ту пору, когда выставленные на видном месте для всеобщего обозрения часы считались еще редкостными произведениями искусства, они откровенно воспринимались как некое memento mori.{35} Если заняться подборкой художественных изображений, в которых часы используются как символ смерти, можно собрать богатый материал. Очевидность таких сопоставлений подтверждается тем, что личинки жуков-древоточцев, издающие тикающие звуки, в народе носят название Totenuhren, т. е. «часы смерти».

Наблюдающий за часами воспринимает время в качестве пустого времени, а любое время, осознаваемое подобным образом, является мертвым временем. Такое же ощущение мертвого, механически повторяющегося времени вызывают автоматы, так как автомат — это не что иное, как часовой механизм, монотонно отрабатывающий одни и те же действия в механическом мертвом времени. Без часов нет и автоматов. Поэтому действительно существует определенная связь между победой кальвинизма в Женеве и промышленным производством часов, которое появилось там в 1587 году. С беспощадной последовательностью Кальвин развил учение о предопределении до того логического завершения, которого не достигала ни католическая церковь в лице Августина, Готшалька, Виклифа, ни янсенисты. Догмат о божественном предопределении, о предызбрании благодатью, которое для суровых супралапсариев{36} свершилось еще до грехопадения, приобретает у сторонников Кальвина черты механической жестокости. При чтении теологов кальвинистского толка невольно возникает впечатление, что Бог для них — это великий часовщик и что кальвинизм порождает каузальное мышление в еще большей степени, чем лютеранство. У Лютера суровость предопределения отчасти снимается и смягчается в его «Формуле конкордии»,{37} так что у лютеранства нет той железной четкости часового механизма, которая свойственна кальвинизму. Здесь стоит вспомнить, что Руссо был кальвинистом и сыном часовщика. Он перешел в католичество, потом вновь вернулся к кальвинизму и посвятил свой второй конкурсный трактат «Discours sur l’in?galit?»{38} Большому совету Женевы.

История изобретения часов, история их дальнейшего усовершенствования показывает, что измерительные методы, применяемые для отсчета времени, становятся все более тонкими и точными. Высокоточные приборы и методы измерения времени свидетельствуют о том, что им придается все большее значение. Вспомним тот факт, что маятниковые часы, основанные на выводах Галилея о свободном падении тел, почти одновременно были изобретены Гюйгенсом и Гевелием. Такое совпадение лучше всего может дать представление о том, как целеустремленно работала мысль в направлении этого изобретения. Но если теперь, как мы видим, люди с величайшей точностью измеряют мельчайшие доли времени, если существуют специальные технические центры, которые дают человеку столь важное оружие, как знание точного времени, если в жизнь и работу человека все сильнее вторгаются черты часового механизма, то само собой напрашивается вопрос: какой же цели служат подобные явления? Методы измерения времени не являются самоцелью, они служат средством организации времени, рационализации времени, в результате чего потребление времени подвергается все более точному измерению и учету.

Теоретика познания, ученого, техника интересует только измеряемое, точно повторяющееся время. На это время рассчитаны и в нем функционируют часовые механизмы и автоматы. Этим мертвым временем можно распоряжаться по-всякому. При помощи измерительных методов его можно как угодно делить. Можно пристегивать к нему временные отрезки, как пристегивая друг к другу отдельные пряжки можно собрать пояс или как из отдельных звеньев составляют цепь, которую приводит в движение шестерня.[4] Его можно также дробить и разрывать на части — операция, которую над жизненным временем так же невозможно произвести, как и над живыми организмами, живущими в этом времени, — над семенами, цветами, растениями, животными, людьми, органическими мыслями. Поэтому техника пользуется дробными частями времени, и подобно тому как в этой области есть конструкторы отдельных деталей, у нее имеются и специалисты по расчету дробных частей времени, чиновники по исследованию времени, ведущие наблюдение за рациональным использованием мертвого времени. Методы, которыми они пользуются в своей работе, по своей сути и смыслу ничем не отличаются от методов биологов, занимающихся расщеплением яиц морского ежа или кромсанием аксолотлей и саламандр, для того чтобы установить, какая часть может породить новое целое и какие виды возникают после такого кромсания из покалеченного живого существа. И тут и там мы имеем дело с такими методами, применение которых переводит растущий в жизненном времени организм в сферу, где царит механическое понимание времени, отдает его во власть мертвого времени.[5]

Повсюду мы можем наблюдать, как по мере распространения механических производств, появляющихся там, где их уже ждет мертвое время, это мертвое время вторгается в жизненное время человека. Техника так же изменила наше восприятие времени, как она изменила наше восприятие пространства, внушив нам, будто бы пространство сузилось, а земля стала меньше. Развитие техники привело к тому, что у человека не осталось времени, былые богатства времени иссякли, настала бедность, человек мечтает о лишнем времени, как голодный о корочке хлеба. Время есть у меня тогда, когда я не воспринимаю его качественно как пустое, когда оно не мучает меня своей мертвенностью. Обладая досугом, человек тем самым располагает неограниченным временем, живет в условиях его изобильной полноты, независимо от того, как он его проводит — в деятельных занятиях или предаваясь покою. Этим он отличается от человека, который просто ушел в отпуск или на каникулы, то есть располагает лишь каким-то ограниченным временем. Технический рабочий процесс не допускает досуга, уделяя изнуренному работнику лишь ту скудную меру отпуска и свободного времени, которая обязательно требуется для восстановления работоспособности. Благодаря тому, что мертвое время стало пригодно для механического использования, оно со всех сторон переходит в наступление на жизненное время человека, все больше сужая это кольцо. Это время может быть точнейшим образом измерено и разделено, его количество можно учитывать с помощью точнейших измерительных методов, вследствие чего жизненное время подвергается механическому регулированию и вводится в новые организационные рамки. Человек, овладевший механикой, в то же время превращается в ее слугу и вынужден подчиняться ее законам. Автомат принуждает человека к автоматической деятельности. Отчетливее всего это заметно на примере транспорта, где автоматизм достиг наибольшего развития. Уличное движение приобретает все более автоматический характер, и человек вынужден ему подчиняться. Это проявляется в том, что человек, утрачивая все свои качества, кроме одного, становится участником движения. Только это качество принимают во внимание окружающие: человека замечают лишь как пешехода, соблюдающего правила автоматизированного движения, либо как нарушителя, создающего препятствие на пути движения транспортных и пешеходных потоков. В последнем случае он привлекает к себе внимание, которое можно назвать даже человечным по сравнению с тем холодным равнодушием, с которым вежливые пешеходы уступают друг другу дорогу.