15

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

15

Чем отличается учение о несвободе воли в теологических и философских теориях предопределения от механической каузальности, которой придерживаются ученые и техники нашего времени? Здесь и там отрицается liberum arbitrium.{40} Ее действительно не существует, потому что, признавая свободу человеческой воли, приходится принимать утверждение о недетерминированности детерминированности, а это в свою очередь влечет за собой необходимость признать, что тот или иной выбор безразличен (indifferentia aequilibrii{41}), то есть равновесие побуждений, вследствие чего становится необъяснимым, каким образом вообще могло состояться принятие решения. Полная indifferentia aequilibrii означала бы такую остановку воли, при которой прекращается принятие решений, поскольку чаши весов, на которых оно должно взвешиваться, находятся в состоянии равновесия — того равновесия, в котором пребывает Буриданов осел, погибающий от голода между двумя лужайками. На самом деле Буриданов осел — всего лишь фантом. Лейбниц замечает, что две половины мира, которые мы получим, проведя разделительную вертикаль, рассекающую осла, так же непохожи одна на другую, как одна половина осла на другую; таким образом, он демонстрирует, что indefferentia aequilibrii невозможна, поскольку aequilibrium{42} не существует. Но если воля несвободна, то ее детерминированность не тождественна слепой необходимости, поскольку в царстве слепой необходимости ни свободная, ни несвободная воля вообще не требуется как таковая, в нем достаточно механического принуждения. Воля не свободна, но необходимость, которая заставляет ее вступать в действие, имеет обусловленный характер, она предполагает наличие воли, воля требуется для ее осуществления, без воли она не могла бы реализоваться. Теория несвободы воли не тождественна теории, которая сводит все сущее к механическим функциям, провозглашая каузальную функцию неким Deux ex machina. Если представить себе зримый образ этого бога, то он оказался бы просто Функционером и Техником, Конструктором и Инспектором машин. Его мир имел бы вид фабрики, а ее автоматическая работа была бы направлена на то, чтобы превратить человека в один из своих автоматов. Ведь именно в этом заключается цель, которую преследует превращение теории о несвободе воли в учение о механических функциях, в число которых включается и человеческая воля. Принцип добровольного рабства (servum arbitrium{43}) превратился бы тогда в безвольное функционирование.

Quidquid fit necessario fit.{44} Мы делаем все не по свободной воле, однако и не по принуждению, иначе воля человека не была бы для него, как говорится в народной пословице, дороже рая небесного. Поступать так или иначе нас ничто не понуждает вопреки нашей воле, словно арестантов, которые как невольники должны подчиняться насилию, даже когда их воля этому противится; их волю гнут и ломают, пока они все же не подчинятся, порабощенные чужой волей. В волевом выборе всегда присутствует нравственное решение совести в прямом смысле этого слова: мы делаем что-то, потому что так позволяет наша совесть, а не по велению слепой необходимости. Хотя наша воля не свободна, мы вольны в своих делах и поступках, волевое решение принимается нами в сознании нашей свободы, по свободному выбору. И это сознание свободы — правомерное чувство, оно пробивается в нас потому, что выбор требует волевого усилия, без которого решение не может быть принято. Осознание свободы выбора у бездеятельного и слабовольного человека может быть слабее, чем у энергичного и волевого, однако, хотя и слабое, оно всегда присутствует. Оно так отчетливо выражено, что вводит в заблуждение наивный рассудок, который начинает верить в liberum arbitrium.

Поскольку наша воля детерминирована, то детерминирована и наша свобода. Поэтому говоря о свободе, мы должны отдавать себе ясный отчет в том, что она собой представляет. Мы не можем выбирать ни время, ни место своего рождения, ни родителей или семью. Подобно тому как не мы создаем свое тело и органы, а их развитие предопределяется преформацией{45} и преординацией,{46} на которую мы не можем повлиять, так наше отношение ко всем явлениям и каждая наша мысль заранее предопределены. А так как все уже предрешено, то, очевидно, в самой предрешенности и кроется наша свобода. Задатки свободы изначально заложены в природе человека, хотя у различных людей они различны. Подобно тому как в природе существуют орлы и жаворонки, львы и зайцы, так человек может быть отмечен печатью величия или низости. Каждый отличается своим неотъемлемым характером (character indelebilis{47}), которому соразмерна степень его свободы. На таких чертах, как благородство, отвага, подозрительность, нерешительность или трусливость мышления, на жизненном поведении, которое у одного отмечено высокими духовными стремлениями и сильным волевым началом, а у другого пассивным прозябанием и бездуховным существованием, — на всем этом лежит печать доступной ему свободы.

Если бы всем правила механическая необходимость, не требовалась бы воля, а вопрос о свободе даже не вставал бы в таких условиях. Там действовали бы только силы толчка, давления и удара. Но поскольку существует такая necessitas consequentiae{48} — необходимость, предполагающая наличие воли и требующая ее проявлений, то наша, хотя и несвободная, воля активно участвует во всех процессах, и ее деятельное участие связано с отведенной нам свободой. Этой свободой человек отличается от автомата, свободное и разумное существо — от машины, которая не обладает ни свободной, ни несвободной волей, не имея ее вообще. Таким образом, глубоко ошибается тот, кто утверждает, что преформация и преординация мира и всех происходящих в нем событий подобны действию механизма, в котором все происходит механически, т. е. по законам механической необходимости: утверждать это значит искажать истинную картину. Ведь механика, в которой один и тот же рабочий процесс монотонно повторяется в неизменном, застывшем виде, ни в чем не похожа на космос, где невозможно отыскать двух одинаковых вещей, а потому и двух одинаковых причин, способных вызвать одинаковые следствия. Поскольку не существует двух совершенно одинаковых вещей (а если бы они существовали, то, как заметил Николай Кузанский в своей «Игре в шар», обе были бы одним и тем же), то не существует и причины, совершенно одинаковой с другой причиной. Потому и мир не мельница и не населен одними лишь мельниками, чье единственное предназначение — молоть на мельнице муку. Однако в мире все же есть и мельницы, и с незапамятных времен в нем вертятся мельничные колеса и среди них худшая разновидность — колеса ступенчатые, которые безостановочно должен вертеть шагающий человек. Тот факт, что техника постоянно умножает число последних, порабощающих человека, не подлежит никакому сомнению, причем главной причиной этого процесса является стремление техники ко все большему разделению труда, которое благодаря усовершенствованию механики способствует повышению функциональности рабочих процессов. Но развитие механики служит толчком к насильственному ущемлению свободы человека, так как вместе с нею все больше места завоевывает себе учение о механических функциях, и в результате все больше распространяется убеждение, что все в мире, включая человека, подчиняется закону механической необходимости.

Маркс сравнил индийского ткача с пауком, и в этом сравнении выразилось его глубокое презрение к ручному труду, по этой же причине он считал, что деревенской жизни, в которой в то время преобладал ручной труд, до некоторой степени свойствен отупляющий идиотизм. Но разве фабричный рабочий меньше похож на паука? Марксизм, если рассматривать его основы, представляет собой обновленный вариант учения Спинозы и содержит в себе заблуждения, свойственные его системе. Представление о монотонности ручной работы, которой развитие механики будто бы кладет конец, ошибочно. На самом деле все обстоит как раз наоборот. Не уменьшается от этого и количество тяжелой, черной работы, которую приходится выполнять человеку хотя бы потому, что в мире не уменьшается количество промышленных отходов и отбросов человеческой жизнедеятельности. Количество ручного труда вообще не сокращается с появлением механики, но поскольку он теперь играет вспомогательную роль при механике, то изменяется его характер.[6]

Все началось с руки, и все к ней возвращается. Вся механика создавалась человеческой рукой и человеческой рукой контролируется. Даже самый искусный и продуманный автомат не позволит человеку сидеть сложа руки и уж тем более не может их заменить, потому что это не изолированный, самодостаточный в работе автомат, а лишь составная часть гигантского аппарата техники, неуклонное совершенствование которого связано с увеличением трудовых затрат. Выступая за то, чтобы механизировать всю, какую только можно, работу, нельзя при этом ссылаться на то, что это снимет часть нагрузки с рабочего. Механизация увеличивает не только количество механического движения и связанное с этим движением потребление, но и количество труда.

Техник всегда стремится расширить сферу механики, и эту же цель преследует его призыв механизировать все, что поддается механизации. Однако, если уж взять для убедительности сильный пример, скажите: значит ли, что нужно отменить пешехода[7] по той причине, что существуют механические средства передвижения, которые освобождают нас от необходимости ходить ногами?