КНИГА ВТОРАЯ МАШИНА И СОБСТВЕННОСТЬ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

КНИГА ВТОРАЯ

МАШИНА И СОБСТВЕННОСТЬ

1

Если мы сознаем, что живем в условиях исторического движения, о продолжительности, масштабах и цели которого можем только строить предположения, то нам следует сразу признаться себе в его незнании. Мы совершаем свои действия не вопреки, а вследствие этого неведения. Если бы мы все знали, мы бы ничего не делали и нам не нужно было бы ничего делать. Незнание — это данность, и в нем наше знание плывет точно кораблик в мировом океане. Приумножение наших познаний не означает убывания незнания; прибыль и убыль знания относительны на фоне незнания, и это отношение неотменимо, то есть наше знание предполагает наличие незнания и тесно с ним связано. Не нужно внушать себе, будто бы мы понимаем тот или иной исторический процесс и будто бы это знание позволяет нам понять его во всей полноте. Если бы это было возможно, то при желании мы могли бы остановить это движение. Наше знание растет по мере того, как разворачивается этот процесс; так оно возросло в первой половине XX века. Еще Ницше в «Воле к власти» отметил, что присходит «движение экстремальное по своим темпам и средствам». И затем он добавил: «Произошло изменение самой сущности человека». В это же время граф Йорк говорит в письме к Дильтею: «Время номинализма оканчивается, да и самое время ему окончиться». В другом письме он замечает: «„Современного человека”, то есть того человека, какого мы видим начиная с Ренессанса, пора похоронить». Выражение «современный человек» он ставит в кавычки, имея на то полное основание, ибо что такое, в сущности, современный человек? Этот эпитет появился в XIX веке и связан с типичным для этого времени историзмом мышления. Он мало что выражает, так как человек никогда не бывает современен или — что одно и то же — он современен всегда. Мы можем выразить это иначе, сказав, что он всегда находится в развитии, так как это развитие от него неотъемлемо. Человек все время находится в становлении, которое никогда не приходит к своему завершению, а так как его развитие никогда не завершается, то все, что о нем говорится, не является окончательным суждением. Антропология как наука содержит в себе противоречие, она заключает в себе неразрешимый парадокс. Ведь человек как существо, которое никогда не достигает завершенности, не укладывается в рамки антропологии. Наука не может поместить его в витрину, человек и наука о нем выходят за пределы научного знания. Предположим, что удалось создать законченную, замкнутую антропологию: что представляла бы собой такая дисциплина? Это был бы гроб, в котором лежит завершивший свое развитие человек, остается только привинтить крышку и похоронить его.

Движение, которое Ницше более семидесяти лет тому назад назвал «экстремальным по своим темпам и средствам», продолжается и при нас. Мы можем воспринимать его, наблюдая его последствия, и в то же время оно скрыто от нас, поскольку направлено в наше собственное будущее, непроницаемое для нашего зрения. Мы знаем об этом движении, потому что им пронизана наша жизнь, весь наш жизненный опыт. Мы уже знаем, как оно стремительно, глубоко и как широко распространяется его влияние, и догадываемся, что по меркам человеческой жизни это не мимолетное, кратковременное явление. Оно началось не сегодня и не вчера и не пройдет бесследно для человека, включая также людей, которые будут жить уже вне его.

Легко догадаться, что мы приписываем этому движению чуждые ему свойства. Возможно, мы меньше всего замечаем его самые глубокие по значению стороны. И легко путаем то, что относится к глубинной сущности, с побочными явлениями. Детали, не захваченные общим потоком этого движения, не попадают в поле нашего зрения; зато изменения сразу бросаются в глаза наблюдателю, напрашиваясь на сравнение. Ошибочно было бы заниматься исследованием причинно-следственных связей исторического движения. Это совсем не значит, что таких связей в нем нет; они присутствуют всюду и именно потому сбивают с толку. Здесь мы имеем дело не с упрощенной областью механики. Хотя даже в ней каузальность всегда оставляет место для споров. Я могу исходить из этого принципа и отрицать целесообразность, однако опыт показывает, что без понятия цели обойтись трудно, в особенности там, где речь идет о машинах. В области машинной техники каузальность входит в понятие цели и назначения как его составная часть. Но если я пойду по пути телеологии, то запутаюсь еще хуже, ибо что, спрашивается, дает мне право предполагать наличие конечной цели в природе и истории? Для механистического мышления представления о цели являются промежуточными и вспомогательными, что совершенно справедливо, так как понятию цели свойственна опосредованность. По Канту, понятие цели представляет собой не более чем допустимую гипотезу. Механические и телеологические суждения взаимно исключают друг друга, в опыте нельзя найти ни одного такого момента, где бы они совпадали. Выше уже отмечалось, что Кант различает nexus effectivus{114} и nexus finalis,{115} что он разграничивает технику предумышленную (technica intentionalis) и непредумышленную (technica naturalis). Непредумышленная техника обозначает естественный механизм природы, предумышленная же представляет собой всего лишь особую разновидность каузальности. И, поскольку их нельзя разделить, это разграничение носит искусственный характер.

Историческое движение нельзя отождествлять с теми видами техники, которые представлены в тот или иной период. Тот, кто это делает, приходит к выводам, не выдерживающим критики, утверждая, например, что техника является причиной исторического движения или, скажем, что его принцип — это принцип целесообразно работающих машин. Приписывая движению каузальность или конечную цель, мы заранее обозначаем его границы. Такое ограничение, возможно, вызывается потребностью в покое, желанием найти точку опоры, но оно не вытекает из самой природы движения. За подобным отождествлением кроется смешение понятий causa{116} и оссаsio;{117} это весьма распространенная и вполне объяснимая ошибка, так как определение и систематизация явлений представляет собой крайне сложную задачу. Примером этой ошибки может служить утверждение, что выстрел в Сараево послужил причиной первой мировой войны: здесь тоже перепутаны causa и occasio.

Источником исторического движения является не то, что мы называем техникой, подразумевая под ней, как правило, современную технику. Об источнике исторического движения нам так же мало известно, как и о его конце. Истоки его для нас всегда тонут во мраке неизвестности; мы замечаем то, что доступно восприятию, а это — процессы, изменения, которые вызывает в нас самих и в окружающем нас мире новое понятие энергии. Это понятие энергии, по всей видимости, возникает сначала в отдельных ученых головах, которые среди своего схоластического окружения начинают заново осмысливать динамический раздел механики. Нас занимают результаты этого мышления. В области, ставшей доступной лишь в начале XX века, отчетливо проявилась техногенность исторического движения. Особенно зримо она проявилась в насаждаемом человеком автоматизме, неразрывная связь которого с организацией обсуждалась в первой книге. Лишь там, где эта двусторонняя связь выражена достаточно сильно, появляется возможность рассмотреть ее с позиций, не относящихся к области механики, и задать кое-какие вопросы не в духе точных наук и техники, где все вертится только вокруг механизмов, а в плане положения рабочего, включенного в эту механическую связь.