Глава 5

Кто–то передал ему чашку с октли, и Чимал наклонился над ней, вдыхая сильный острый запах, перед тем как выпить. Он сидел в одиночестве на новой травяной циновке, окруженный со всех сторон шумными родичами — своими и Малиньче. Они смеялись, толкались, старались перекричать друг друга, а девушки разносили кувшины с октли. Для празднества была отведена песчаная площадка посреди деревни, ради такого случая чисто выметенная; она еле вмещала всех собравшихся. Чимал оглянулся и встретился глазами со своей матерью. Квиау улыбнулась, а он уже и не помнил, когда в последний раз видел ее улыбающейся. Чимал отвернулся от нее так резко, что октли выплеснулось из чаши на его тилмантль — новый белый свадебный плащ, специально сотканный Квиау к этому событию. Чимал стал стряхивать липкую жидкость — и замер, когда все вокруг внезапно затихли.

— Она идет, — прошептал кто–то, и по толпе пробежал шорох — все повернулись и стали смотреть в одном направлении. Чимал не отрывал взгляда от своей уже почти пустой чаши, не поднял он глаз и тогда, когда гости расступились, давая дорогу свахе. Старуха еле ковыляла под тяжестью невесты, но она всю свою жизнь таскала подобную ношу — в этом состояли ее обязанности. Она остановилась рядом с циновкой и аккуратно поставила на нее Малиньче. Девушка тоже была одета в новый белый плащ, а ее лунообразное лицо натерли ореховым маслом, чтобы кожа красиво блестела. Повозившись, она опустилась на колени — совсем как собака, устраивающаяся поудобнее, — и обратила свои круглые глаза на Куаутемока, который приблизился и величественно простер руки. Как вождь клана жениха, он имел право произнести речь первым. Он прочистил горло и сплюнул на песок.

— Мы собрались здесь сегодня ради укрепления уз между кланами. Вы помните, что, когда Йотихуак умер от голода в неурожайный год, он оставил вдову Квиау — вон она сидит — и сына по имени Чимал — вон он на циновке…

Чимал не слушал. Ему приходилось бывать на свадьбах, и сейчас происходило все то же самое. Вожди кланов разразятся длинными речами, усыпив собравшихся, потом столь же длинную речь скажет сваха, потом все, кому только взбредет в голову. Гости будут дремать, будет выпито много октли, и наконец уже почти на закате их плащи завяжут традиционным узлом, который соединяет невесту и жениха на всю жизнь. Даже и на этом речи еще не закончатся. Только когда совсем стемнеет, церемония подойдет к концу и Малиньче отправится к себе домой. У нее, как и у Чимала, не было отца — тот умер за год до того от укуса гремучей змеи, — но были дядья и братья. Они уведут ее с собой, и многие из них будут с ней спать этой ночью. Она принадлежала к их клану, и поэтому только справедливо, что они избавят Чимала от духов, угрожающих браку, приняв на себя их проклятия. Лишь вечером следующего дня Малиньче переселится в его дом.

Все это было Чималу известно… и безразлично. Хотя он и понимал, что молод, сейчас ему казалось, будто его жизнь подошла к концу. Он видел свое будущее так отчетливо, словно уже прожил его: все будет неизменным, его жизнь ничем не будет отличаться от существования других жителей деревни. Дважды в день Малиньче будет готовить для него тортильи, раз в год — рожать ребенка. Чимал будет засевать поле, ухаживать за посевами, и каждый день окажется таким же, как предыдущий, пока он не состарится и не умрет.

Так это должно быть.

Чимал протянул чашу за новой порцией октли, ее наполнили. Так это должно быть. В жизни нет ничего другого, и Чимал не мог найти выхода из этого круга. Стоило его мыслям отклониться от предписанного пути, как он тут же призывал их к порядку и снова прикладывался к чаше. Он будет молчать и прогонит всякие мысли прочь.

Тень прочертила песчаное пространство и коснулась собравшихся мимолетной тьмой — огромный стервятник уселся на конек крыши ближайшей хижины. Он был пыльный и неопрятный и тряс крыльями, устраиваясь на крыше, как старуха, расправляющая свои лохмотья. Зопилот холодно глянул на Чимала сначала одним глазом, потом другим. Глаза птицы были такие же круглые, как у Малиньче, и такие же пустые. Запекшаяся кровь покрывала хищный крючковатый клюв и перья, окружающие воротником голую шею.

Потом наступил вечер, и стервятник давно уже улетел: ему здесь было не по нраву, здесь все были слишком живые — ему гораздо больше нравилась мертвечина. Долгая церемония подошла наконец к концу. Вожди обоих кланов торжественно приблизились и взялись за концы тилмантлей, готовясь связать вместе свадебные плащи. Чимал мигая смотрел на грубые руки, теребящие ткань, и внезапно им овладело багровое безумие. Он чувствовал то же, что раньше у озера, но гораздо сильнее. Была единственная вещь, которую он мог сделать, — единственная, которую он должен был сделать, — другого выхода не оставалось.

Чимал вскочил словно ошпаренный и выдернул край плаща из вцепившихся в него пальцев.

— Нет, ни за что! — выкрикнул он охрипшим от выпитого октли голосом. — Я не женюсь ни на ней, ни на ком–либо еще! Вы не можете меня заставить!

Он кинулся в темноту сквозь замершую в пораженном молчании толпу, и никому не пришло в голову задержать или остановить его.