Профессиональные хитрости

У меня есть вода — две наполовину заполненные бутылки, еды хватит на день–два. Хотя без часов время теряет очертания. Каждая раскрутка длится часа четыре, точно определить невозможно. Я уже голоден. Похоже, голод останется со мной навсегда.

Этот коридор широкий, а в сечении — прямоугольный. Справа — пешеходная дорожка с перилами, слева за двойной оградой с перекладинами — лестница, да и только! — из прозрачного «колпака» тянутся два желоба. По таким желобам могли бы катиться огромные шары, ехать поезд или другой транспорт. Я дивлюсь размерам объекта, его очевидному дизайну и не менее очевидному отсутствию обитателей — пассажиров.

Сколько колонистов обеспечивал бы этот корабль — предположительно один из трех, — если бы находился в рабочем состоянии? В голову приходит страшная мысль: возможно, он уже в рабочем состоянии. Возможно, мы все что–то натворили, и в наказание нас поместили в эту суровую среду обитания. Возможно, это место, наполненное существами, которые строят ловушки и убивают, тюрьма для ненужных людей, незаконнорожденных и слуг.

Но существа не всегда пожирают убитых — в «пузыре» остался полуразложившийся труп.

Только теперь я задумываюсь о том, что стало с трупом, пока мы спали. Может, кто–то пришел и съел останки — выждав положенное время, чтобы они «созрели»?

На полу и стенах куски тканей, пятна крови и других жидкостей. Я останавливаюсь, изучаю подтеки, отпечатки ладоней — и нахожу острые кончики сломанных оранжевых игл. Еще одна схватка. Наверное, Собиратель и Сатмонк ранили существо, которое убило Толкарца. Но зачем кому–то понадобилось тащить их так далеко? Куда оно их несло?

В укромное место, чтобы там съесть. Оно, как и ты, гонится за теплом.

Освещение тускнеет. Впереди на ограждении висит что–то большое и темное — еще один мертвый «чистильщик». Подойдя ближе, я замечаю, что тело разорвано или разрезано на несколько больших частей. Панцирь расколот, повсюду темная маслянистая жидкость.

Других трупов не видно — разве что они придавлены «чистильщиком». Я поднимаю плоскую безжизненную лапу: человеческих останков под ней нет. Я протискиваюсь мимо разбитого панциря, конечностей и голов, почему–то вызывающих жалость, — их три, как и раньше, с блестящими незрячими глазами.

Легкая добыча. «Чистильщиков» убивают все — кроме девочки, которая не могла сопротивляться.

Я иду довольно долго, и наконец широкий коридор заканчивается. Парные желоба переходят в полукруглые выпуклости, а мостик — в круглую выемку примерно два метра в ширину, врезанную или впаянную в сероватую поверхность стены.

Меня настигает еле ощутимое дуновение холодного воздуха. Скоро коридор станет непригодным для жизни. Наблюдательная камера скорее всего уже замерзла. Идти назад — смерть, а путь вперед перекрыт.

Я ставлю пакеты на пол. Бутылку и кекс девочки я так и не тронул. Надеюсь когда–нибудь вручить ей их — в благодарность за то, что она спасла меня и — до сих пор — помогала выживать.

Я прислоняюсь к стене, которой заканчивается пешеходный мостик.

— Есть кто–нибудь на этом корабле? — спрашиваю я вслух.

— К кому ты обращаешься? — отзывается голос.

Голосов много… или все–таки один?

Отпрыгнув от стены, я разворачиваюсь к ней лицом.

Я не смею даже надеяться на то, что голос принадлежит живому существу. Не хочу проверять это, ни заговаривая снова, ни тем более задавая еще один вопрос. Возможно, ответов осталось совсем немного — а дальше тишина. Возможно, я уже использовал свой последний вопрос, последнюю просьбу — свое единственное желание.

Холод усиливается.

— Как мне пройти? Здесь есть дверь?

Я дивлюсь собственной смелости.

— Каково твое происхождение и род занятий?

Надо подумать.

— Я учитель. Здесь прошли другие, и я хочу к ним присоединиться.

— Ты — часть Управления Кораблем?

Вряд ли.

— Нет.

— Значит, ты сделан мною. Ты — во внешних областях Корпуса?1. Здесь опасно. Двигайся к центру Корабля.

Не успеваю я отреагировать, как выемка углубляется, а круг разворачивается наружу, оставляя отверстие, за которым еще темнее и лишь чуть теплее. Я останавливаюсь на «пороге», полагая, что меня заманили в ловушку и сейчас схватят.

— Прошел ли здесь кто–то еще? — спрашиваю я.

— Отверстие закроется через пять секунд.

— Кто ты?

Круг начинает возвращаться на прежнее место. В последний миг я прыгаю вперед и, сделав кувырок, замираю у покатой поверхности — невысокого широкого и, разумеется, серого «холмика». Свет над головой становится ярче.

Я на дне широкой и глубокой шахты. Наверху — крошечное круглое отверстие. Стены плавно переходят в пол; бугорок в центре — примерно три метра в ширину и метр в высоту.

Сзади никакой двери не видно. Можно двигаться лишь вверх — к центру Корабля.

Левой рукой я нащупываю еще один, почти пустой пакет. В нем только одна вещь — маленькая, прямоугольная.

Книга.

Развязав бечевку, я достаю книгу. У нее серебряная обложка и сорок девять зарубок — семь рядов по семь. Девочку пронесли здесь. Возможно, Костяной Гребень и Красно–коричневый еще с ней. Возможно, они убежали от «чистильщика» — ведь разорвать его на части им не хватило бы сил. Они скорее разрезали бы его. Возможно, «чистильщик» отвлек внимание твари с красноватой шипастой рукой — это объясняет сломанные иглы на полу.

Возможно, они спаслись.

Забраться по лестнице? Или подождать замедления и невесомости? Осмотрев шахту, я понимаю, что лучший выход — если учесть, сколько времени у меня осталось, — это лезть наверх.

Я вешаю пакеты на плечо и пытаюсь затянуть потуже болтающийся на мне комбинезон Черно–синего. Безуспешно. Запив кусок кекса водой, мочусь на стену. «Пометил территорию», — думаю я, мрачно ухмыляясь.

Я лезу наверх. В голове беспорядочно носятся мысли, планы и воспоминания о том, что я видел в камере наблюдения и во сне.

Веретено — Корпус?1, как сказал голос, — длинная, сужающаяся к концу ось. Она вставлена во что–то вроде колеса, прикрепленного к балке. Возможно, таких корпусов три, и они висят над огромной грязной льдиной на равных расстояниях друг от друга. Балки прикрепляют каждый корпус к рельсам, которые соединены с тесной клеткой, куда помещен «снежок». Корабли могут ездить по этим рельсам вперед и назад.

Скорее всего я иду вперед по Корпусу?1 — но, возможно, что и в сторону кормы. Информации мало, так что судить о направлении сложно.

По моим догадкам, длина корпуса около десяти километров, а диаметр самой широкой части — примерно километра три. Что касается ледяного шара, то он скорее даже не шар, а мяч для игры в американский футбол примерно ста километров в длину. По сравнению с ним корпуса выглядят крошечными.

Он слишком большой.

Что–то должно двигать корпуса и глыбу грязного льда, но где моторы, где двигатели? Вероятно, они довольно мощные, и находиться рядом с ними не очень–то приятно. Я вынужден сделать вывод, что функции двух половин веретенообразного корпуса сильно отличаются.

Я почти уверен, что иду вперед.

А как же извилистая борозда — змеиный след, вырезанный во льду?

Вот теперь моя голова действительно болит.

Я продолжаю лезть наверх. Сила, тянущая меня к периферии, слабеет. Движение к центру Корабля уменьшает центробежное ускорение. Чем дальше я иду, тем меньше на меня действует раскрутка. Эффект возникает постепенно, но голова почему–то кружится даже сильнее, чем во время раскрутки и замедления.

По крайней мере подниматься теперь легче.

Зачем корабль вращается, я не понимаю. Причины, по которым понадобились сила тяжести и невесомость, не ясны, но вот про охлаждение и нагрев я догадываюсь. Корпуса огромные, с большим количеством пустот, на обслуживание которых требуется огромное количество энергии — если допустить, что их постоянно и в равной мере обслуживают. Если до конца путешествия еще далеко, если пассажиры еще не проснулись…

Значит, ты сделан мной.

Воспоминания о голосе за дверью нарушают ход мыслей, но так как в его словах смысла не больше, чем во всем остальном, я возвращаюсь к своим размышлениям.

Если пассажиры еще не проснулись, то, возможно, пустоты регулярно нагревают и охлаждают для того, чтобы уберечь корпус от деформации.

Или чтобы сэкономить энергию.

Колонисты все равно заморожены и, вероятно, хранятся в центре корабля — ведь у внешних стенок за долгие годы пути можно получить значительно более мощную дозу радиации.

Тогда кто разбудил чудовищ?

Я совершаю ошибку — смотрю вниз, и желудок едва не извергает из себя кусок кекса. Затем я сосредоточиваю внимание на цели. Отталкиваться ногами уже не нужно, поэтому я просто подтягиваюсь на руках.

— Откуда взялись караваи и голос за дверью? — Мой голос, отражающийся от стенок огромной шахты, звучит глухо, но успокаивает. — Кто или что такое Управление Кораблем?

Эхо нечеткое, и понять по нему, насколько я продвинулся, невозможно.

Замедление застает меня врасплох. Чтобы не сводило пальцы, я стараюсь не очень сильно хвататься за ступени, и поэтому внезапный толчок и порыв ветра отрывают одну из рук от лестницы. Меня тянет скорее не вниз, а влево, к ближайшей стене. Я вцепляюсь в лестницу руками и ногами и застываю до тех пор, пока сила тяжести окончательно не исчезает. Затем лезу дальше.

Я похож на паука.

Паук.

Слово и заключенный в нем образ существа, движущегося по липкой нити, части паутины, заставляет меня поежиться. Не знаю, кто такие пауки, какого они размера и откуда они взялись. Возможно, моих спутников утащил паук. Но чем больше я исследую обрывки своих знаний, тем больше мне кажется, что пауки слишком маленькие — хотя все равно мерзкие.

Правда, возможно и то, что в этой жизни я тоже крошечный.

Ненавижу неопределенность. Тот, кто разбудил меня — нас, — оказал нам плохую услугу. Зачем мы нужны? Быть может, наше единственное предназначение в том, чтобы нас сметали в сторону, давили, уничтожали — прихлопывали как мух.

Пауки едят мух.

Ой!

Впрочем, пока что мне удалось обогнать холод и выжить. Температура в этой части шахты, похоже, колеблется меньше. Крошечные огни в стенах тускнеют, затем снова разгораются. Интервалы между ними случайные. Вот тебе и постоянство. Здесь тоже ничего не понятно.

Все мое внимание сосредоточено на подъеме, и взгляд на стену я бросаю случайно, когда тянусь, чтобы почесаться и поддернуть штаны. Слева, примерно в метре от меня, на стене царапина. Затем я замечаю множество других царапин — они образуют грубый круг. Также видны несколько глубоких канавок.

Большое существо с сильными лапами цеплялось за стены, борясь с раскруткой. Возможно, вместе с конечностями и всем прочим его длина примерно равна диаметру шахты — то есть около пяти метров. Наверное, оно упало, и его выскребали отсюда.

Над кругом из царапин находится небольшое пятно из неровных линий. Я даю обратный ход и останавливаюсь напротив него.

Это рисунок, сделанный темной засохшей краской — или чем–то другим. Слабый запах чувствовался с самого начала, но я изо всех сил пытался не обращать на него внимания. Снова человеческая кровь.

Используй то, что есть.

Рисунок простой и грубый — даже не рисунок, а опознавательный знак. Огни вновь тускнеют; от напряжения болят глаза. Наконец я цепляюсь за лестницу ногой и дотягиваюсь до стены.

На рисунке изображена пухлая, почти круглая фигура. Возможно, это человек, хотя голова у существа маленькая и круглая, а из черт лица — только линия там, где должны быть глаза. Коротенькие ноги сходятся в точку, ступней не видно. Рядом пятнышко меньше сантиметра в диаметре — отпечаток пальца. Я прикладываю к нему свой палец. Автор рисунка значительно меньше меня — скорее всего уже знакомая мне девочка. Рисовала пальцем, макая его в кровь, — но зачем?

Из тела, словно мешочки, торчат двенадцать грудей — три ряда по четыре. Соски есть только у некоторых. Думаю, рисовать все не было времени.

Я медленно поворачиваюсь. Примерно на полметра дальше едва различимый — словно кровь уже заканчивалась — отпечаток ладошки. Автограф художника.

Существо, которое унесло девочку из камеры наблюдения, на секунду остановилось здесь, царапая стены. И за это время девочка оставила знак — собственной кровью.

Удивляться, бояться или отчаиваться некогда. Я голоден и хочу пить. Двигаюсь дальше. Пытаюсь дышать ровно и ни о чем не думать — и чуть не врезаюсь головой в большую крышку в верхней части шахты. Крышка чуть приподнята с одной стороны, чтобы я мог пролезть.

Я прополз примерно двести метров. Если его корпус такой широкий, как мне кажется, то сейчас я ненамного ближе к центру Корабля, чем был в начале пути. Но шахта закончилась, а я устал и хочу немного расслабиться.

Откуда–то издали доносится еле слышный звук, словно чье–то дыхание. Дыхание самого Корабля. И его сопровождает низкий ритмичный стук бьющегося сердца.

Протискиваюсь между крышкой и краем шахты, затем, легонько постукивая по краю крышки, поворачиваюсь вокруг своей оси, чтобы осмотреться. Я впервые оказался в чем–то вроде комнаты, которая подходит для моего вида людей, обладающих моим видом памяти.

Перевожу дыхание и вытягиваю руку, чтобы затормозить. Пространство над шахтой длинное и узкое. Над полом высокие округлые силуэты… мебель? Как и повсюду, на стенах горят крошечные лампочки, но здесь свет переливается, словно волны в пруду, и мерцание каким–то образом сообщает о том, что Корабль — живой и наблюдает за вами.

Огромное количество информации в моей памяти совершенно не связано с воспоминаниями. Например, запахи. Я чувствую еле уловимый запах гари. Глаза уже привыкли к темноте, однако, чтобы понять, что у комнаты есть верх и низ, что она рассчитана на силу тяжести, мне приходится медленно обследовать каждый закоулок. Я ощупываю предметы, которые принял за мебель, и понимаю, что они неправильной формы потому, что обгорели — или же не оформились до конца. Диваны, стулья, столы… остановившиеся в развитии, словно обгоревшие кустики или деревца. К пальцам липнет маслянистая копоть. Когда–то в комнате случился пожар.

Подплываю ближе к стене. На ней большие пятна копоти. Осторожно, словно обожженную кожу, ощупываю стену, изучаю крошечные ямки на месте сгоревших, мертвых лампочек.

Я удаляюсь от люка шахты, плыву по едкому воздуху к противоположной стене, где замечаю еще одно круглое углубление. Оно приоткрыто; должно быть, люк перекосило от жара.

Если пройти через отверстие, то, возможно, мне удастся попасть во внутреннюю окружность — в кольцо комнат внутри Корабля.

Впрочем, сейчас я хочу только отдыхать. Глотну воды, доем свой каравай и подумаю о том, стоит ли мне съесть и выпить припасы девочки или почитать ее книгу.

На самом деле неизвестно, умею ли я читать.

Перекатывая воду во рту, я парю у обугленной стены, цепляясь ногой за то, что когда–то могло стать стулом. Рядом изломанная поверхность, которая, возможно, пыталась превратиться в стол.

Если что–то придет за мной, я оттолкнусь и уплыву. А если начнется раскрутка, я ее почувствую.

Глаза закрываются.

А, вот ты где. Привет.

В потемневшем поле зрения гладкое, рельефное, серебристое лицо — скорее женское, нежели мужское.

Сначала мне кажется, что я сплю, затем я понимаю, что мои глаза наполовину открыты. На то, чтобы выйти из вызванного усталостью оцепенения, понадобится время. От шока в мышцах покалывает, но все равно нужно еще несколько секунд…

Ко мне тянется серебристая гладкая рука. Прохладные пальцы гладят мои щеки, лоб, ерошат волосы. Лицо склоняется ко мне и застывает, нос к носу, словно разглядывая меня — нежно и с удивлением.

Глаза синие, пустые и бездонные.

Сдавленно вскрикнув, я наконец обретаю контроль над телом и начинаю метаться. Лицо и пальцы растворяются во тьме. Мой кулак натыкается на что–то полутвердое, резиноподобное — предплечье или плечо. Нога все еще цепляется за недосформировавшийся стол, и боль в вывихнутой лодыжке приводит в чувство.

Никого, кроме меня, в комнате нет.

Я делаю глубокий вдох, судорожно оглядываюсь, убеждая себя в том, что я один… Сейчас — один.

Освещение медленно загорается и гаснет — волнами, как и прежде.

Я осушаю бутылку с водой, затем подтягиваю к себе пакеты — перед тем как заснуть, я привязал их бечевкой к ноге.

Пакет, который принадлежал… принадлежит девочке, пуст. Книги нет. Остатки ее каравая и бутылка воды в моем пакете не тронуты.