ДЕНИС

Он валялся лицом в подушку пятый час. А может быть, десятый. Он не помнил, сколько прошло времени.

Постучали в дверь. Потянуло сквозняком. Дверь захлопнулась.

— Дрыхнешь?

Он не пошевелился. Элли вошла, под мышкой у нее была коробка с шахматами, квадраты нежно желтели слоновой костью.

— Играешь? Ты же умник. Такие, как ты, обычно играют. А у меня в комнате как раз нашлась коробочка…

Он приподнял голову:

— Я думал, ты с Марго. Ее нужно… морально поддерживать, и это может сделать только девочка.

— Как ловко ты распределил обязанности, — она присела на край кровати. — Я вожусь с Марго целый день, я рассказала ей свою жизнь и все свои беды, наконец она меня милостиво отпустила…

— Ты злишься на нее?

Элли положила перед ним коробку. Денис с трудом сел; шахматы напоминали ему детство. Бочка горечи, чайная ложка радости от этих воспоминаний.

— Да, злюсь, потому что я не виновата в ее… в том, что с ней случилось. А успокаивать приходится мне, а мне это неприятно… Сыграем?

— Устал.

— Ой, ну прямо–таки камни он ворочал! Давай сыграем, а то я подумаю, что ты боишься продуть… Боишься, да? Девчонке проиграть?

Она высыпала фигуры на смятое покрывало, тут же быстро начала расставлять:

— Я играю черными, надо же тебе дать фору… Если ты так боишься…

— Давай по–честному бросим жребий, — сказал он нехотя.

Она тут же спрятала за спиной черную и белую пешку. Выставила вперед кулаки:

— В какой руке?

Денис хлопнул, не раздумывая, по ее левой руке. Кожа была гладкая и теплая.

— Белые! — Элли подмигнула ему. — Я черными, ну держись…

Он сделал первый ход, Элли ответила. Не думая, как по старым нотам, Денис начал разыгрывать дебют, и Элли сразу сообразила, куда он клонит:

— Да ты гроссмейстер? Кстати, у нас первая беременяшка на корабле. Все прошло, как ты сказал. Теперь у них есть энергия, и к тому же Герой, которому они будут поклоняться, носить цветы к памятнику, дети в школе станут учить его биографию… Ой, а что это ты сделал?!

— Пожертвовал пешку. Забирай.

Элли кивнула. Двумя пальцами сняла с доски пешку с синим бархатным основанием, с маленькой головкой поверх испанского воротничка.

— Вот, — она держала пешку перед глазами Дениса. — Вот это наш Грег, который пожертвовал собой. Пешка. Видишь? Она не думает и не чувствует, она подчиняется логике партии. А играем — мы с тобой.

— Ты бы могла так поступить, как он?

— Возьми эту пешку. Внимательно посмотри на нее. Она не может «поступить», это кусок пластика!

— Если некто обрабатывает информацию как человек, принимает решение как человек и сознательно заканчивает свою жизнь во имя какой–то цели…

— Кто сказал — «сознательно»? Он был запрограммирован! Робот–пылесос запрограммирован пылесосить, робот–космонавт — приносить себя в жертвы… Даже пешка запрограммирована — правилами игры!

Она небрежно уронила пешку на одеяло, и та осталась лежать на боку, как мертвая.

— Ты сам говорил — наши пупсы в очередь выстроятся, чтобы пожертвовать собой во имя цивилизации! Так и случилось, ты был прав!

Денис помотал головой:

— Не сходится, понимаешь? В рамках программы наши пупсы должны были отправить в реактор пацана, который сам вызвался. Это целесообразно. Проводить на подвиг с музыкой, с гордостью… ради великой цели. А взрослый готовый специалист должен был остаться живым, ради той же великой цели. Это логика их жизни!

— Нет, это ты так видишь их логику! А мы понятия не имеем, как работает программа «Луч». Ты мне сам доказывал, что это умная нетривиальная программа, которая моделирует человеческое поведение очень близко к оригиналу. Но я точно знаю, что никакой свободной воли у мужика не было, просто рычажок щелкнул: иди. Не щелкнул бы у него — самопожертвовался бы кто–то другой, случайный выбор, как в рулетке. А снаружи нам кажется, будто он принял собственное решение…

Она вдруг замолчала и странно посмотрела на Дениса:

— В детстве я пыталась «выскочить из матрицы». Неожиданно оборачивалась, когда думала, что мироздание от меня не ждет, чтобы я обернулась. Но… может быть, думала я, как раз кто–то невидимый и заставляет меня обернуться, когда я думаю, что пытаюсь его обмануть.

— Знакомо, — сказал Денис.

— Восьмой денек оттрубили. Осталось двадцать два. Три недели и один день. Мы должны работать работу, Дэн, а не философствовать, или мы рехнемся.

Элли сделала свой ход. Денис ответил. Элли походила, почти не глядя на доску.

— Знаешь, что? Я думаю не об этом мужике–герое. А о той девушке, которая с самого начала отказалась приноситься в жертву. А ведь ей, как и всем им, с пеленок вбивали в голову: ах, наше предназначение, ах, программа «Луч» важнее твоей маленькой жизни… Она не дала загадить себе мозги, она при всех, не боясь осуждения…

Она запнулась и принужденно рассмеялась:

— Ты опять сбил меня с толку. Я говорю о них как о людях… Тебе мат.

Денис посмотрел на доску: он «зевнул», да еще как эпично. Детсадовский промах.

— Ничего, переживешь, — Элли уже собирала фигуры. — А то привык, понимаешь, побеждать и побеждать во всем… Мы будем учиться сегодня или у тебя вся кровь к мозгам прилила?

— Давай полежим, — Денис отодвинулся, давая ей место. — Просто… полежим.

Элли отставила коробку, легла с ним рядом и вытянулась. Ее спутанные волосы щекотали Денису ухо и щеку. Он обнял ее, почувствовал ее ребра, мягкую грудь, услышал стук сердца.

— Я люблю тебя.

— Нет, — она улыбнулась. — Просто нам хреново здесь. Еще и урод этот рядом… Страшно. Мы цепляемся друг за друга.

— Славик нам ничего не сделает.

— Просто противно на него смотреть…

Они лежали, и каждый обнимал другого, как ребенок мягкую игрушку.

— А что это за фишка… с тем, что мы все четверо родились недоношенными? В чем тут цимес, как ты думаешь?

— Когда мы это поймем, — сказал Денис, — мы узнаем, что такое проект «Луч». В чем его настоящая цель. И кто мы такие.