72. Эми

В последний день на борту «Годспида» я складываю все свои вещи в небольшую сумку. Одежда — бывшая одежда Кейли, погибшей за правду, которую не сумел утаить Орион. Блокнот, в котором я писала письма родителям, когда думала, что никогда их не увижу. Мой плюшевый мишка.

Свой бордовый платок я оставляю в комнате. На новой планете мне не придется скрывать, как я выгляжу. Складывая ткань и укладывая ее на стол, обвожу взглядом комнату, которая три месяца была мне домом. Я думала, что проведу здесь остаток жизни. Или… однажды стану жить со Старшим на уровне хранителей.

Сглатываю ком в горле. Может быть, Старший прав и Орион не заслуживает того, чтобы утонуть в собственном криоящике. Но и новой планеты он не заслуживает тоже. Я пытаюсь вспомнить, за что полюбила Старшего, но сейчас мне вспоминается только упрямый взгляд и то, как звучал его голос, когда он отказался оставить Ориона на «Годспиде».

В одну руку я беру сумку, а в другую — последнюю картину Харли. В шаттле места для произведений искусства почти нет, но для этой картины я найду.

Солнечная лампа включается ровно в тот момент, когда я добираюсь до пруда. Дно уже высохло и потрескалось от ее тепла, а погибшие лотосы превратились в розово–зеленое месиво.

Я спускаюсь первой. Засовываю сумку и картину в дальний угол на мостике и сажусь в кресло перед ячеистым окном. Весь шаттл, за исключением этой комнаты, забит доверху. Все двери открыты, каждый квадратный дюйм заполнен вещами. Кроме оружейной — эту дверь Старший решил не отпирать, хоть лишнее место нам бы и пригодилось. Не знаю, может, он боится, что кто–нибудь попытается стянуть пистолет, или просто не хочет пока раскрывать истинный масштаб нашего арсенала. В любом случае, думаю, это верное решение.

А вот все остальное пространство заставлено ящиками с едой — тут хватит нам всем на месяц. Питьевая вода. Лекарства. Одежда. Инструменты. Крошечные саженцы из теплиц. Старший с Барти поделили скот. Нескольких крупных животных забили, наделали копчений и солений. Более мелких — кроликов и кур — посадили в ящики. Рядом с криокамерами устроили крошечный скотный двор.

Не хватает только людей.

Они приходят по двое и по трое, приносят с собой только то, что могут принести в руках. Приносят кусочки мебели ручной работы, старую колыбельку, кресло–качалку, веретено. Приносят сумки тканей, мясницкие ножи, научное оборудование. Приходят с пустыми руками, смотрят на планету в окно и плачут. Идут прямо в криохранилище, где ждут остальные, не трудясь чуть–чуть повернуть голову, чтобы увидеть, что их ждет.

Они видят меня и улыбаются, они обнимают меня, осторожно касаются моей бледной кожи и рыжих волос. Они видят меня и хмурятся, ругаются, говорят, что летят только из–за друга, любимого человека, матери, что готовы ступить в новый мир, только чтобы остаться с ними.

Они сбегают вниз по лестнице, спрыгивают на пол, носятся по мостику, подходят к окну и касаются стекла. Они вздыхают, оказавшись на полу, сутулясь под тяжестью собственных мыслей, с лицами, покрасневшими и опухшими от беспокойства, горя, страха.

Но важно только одно: они приходят.

Старший является последним.

— Все, — говорит он. — Все здесь.

Все, кто хочет лететь.

Он колеблется, и я бросаюсь к нему, обнимая его за шею. Мне плевать на наши споры, на нашу ругань — по крайней мере, в эту секунду. Старший сжимает меня в объятиях, приподнимает над полом, а потом мягко ставит обратно.

— Я сейчас обделаюсь от страха, — шепчет он мне в волосы.

— Я тоже, — шепчу я в ответ.

Он вглядывается в мое лицо.

— Что случилось?

Я не отвечаю, и через мгновение Старший отводит взгляд. Он знает, что случилось.

— Я должен его взять, — говорит он.

— Вовсе нет.

Не отвечая, Старший включает вай–ком.

— Через несколько минут мы отправляемся, — объявляет он. — Будем надеяться на автопилот. Я проходил кое–какую подготовку к управлению шаттлом, но…

Он не упоминает, что его подготовка началась и кончилась, когда Шелби показала ему панели управления. Какая разница, все равно больше него не знает никто на борту — только главные корабельщики, те, что погибли во взрыве, имели реальный опыт работы с этим оборудованием.

— Зафиксируйте свои вещи и найдите безопасное место на время запуска, — добавляет Старший перед тем, как отключить вай–ком.

Позади послушно принимаются шуршать. Старший закрывает дверь на мостик.

Сжимает зубы и расправляет плечи.

Он похож на генерала, который собирается идти в бой, только на нем нет ни доспехов, ни оружия.

Он зовет меня с собой — и мы подходим к панели управления, которая изгибается под окном.

— Оно того стоит, так? — спрашивает он, глядя на планету.

Наклоняюсь над панелью, стараясь разглядеть планету как можно лучше. Она яркая, сине–зеленая, с упругими завитками белых облаков. Угадываю очертания озер и гор, желто–коричневое пятно — видимо, пустыню, — ожерелья из зеленых бусин–островов. Я никогда в жизни не видела ничего прекраснее.

Но потом я смотрю на Старшего.

И, зараженная его тревогой, спрашиваю себя, глядя на поверхность Центавра–Земли: что там?

Перед глазами встает пустой взгляд Виктрии.

Смерть проста, внезапна и необратима. Быть может, Центавра–Земля только начинает развиваться, и нас уничтожат динозавры. Или Центавра–Земля окажется на множество световых лет впереди Земли — моей Земли, — и инопланетяне, убивая нас, посмеются над нашим первобытным оружием. Ясно, что на планете есть растения — среди синевы полно зеленых пятен, — но что, если они ядовитые? Что, если вся вода соленая?

— Оно того стоит. — Я тянусь к Старшему, но он первым хватает меня за руку, сжимает пальцы, а потом отпускает.

— Что ты там говорила Доку? — спрашивает он. — Про то, что надо верить?

— Не помню, — смеюсь сухо. — Я была слишком занята, старалась не умереть.

— Ну, что бы ты ни говорила, ты была права. Ладонь Старшего ложится на кнопку запуска автопилота.

— Поехали? — спрашивает он.

— Поехали.