Кольцовский институт и Академия наук

Включение ИЭБ в Академию наук означало его радикальную перестройку и высокую вероятность разрушения. Отношение к этой акции сотрудников института (помещавшегося на Воронцовом поле) иллюстрирует рисунок из стенгазеты ИЭБ. Комаров изображен барином, восседающим в карете и увлеченным чтением тургеневского «Пройдохи». Хор воронцовских мужиков: «От такой, прости Бог, гниды сколь мы вынесли обиды!»

Кольцов тогда же составил «докладную записку академии» с планом на 1939 г. Кольцов обратился к президенту Комарову: «Я слышал, что состоялось постановление Совнаркома о передаче Института экспериментальной биологии из Наркомздрава СССР в систему Академии Наук, хотя еще не видел текста этого постановления…» Кольцов рассчитывает, что «не встретится существенных препятствий по включению в систему биологического отдела Института экспериментальной биологии со всеми его лабораториями, всеми сотрудниками и с его основными плановыми установками…». «Я уверен, что Вы лично отнесетесь с полным вниманием и ко мне и к нашему институту и думаю, что вступление Института экспериментальной биологии как такового в систему биологического отдела Академии не встретит противодействия со стороны таких академических институтов, как Институт генетики и Институт эволюционной морфологии… Я думаю, что совмещать в одном учреждении разные методики очень полезно, и это обстоятельство только теснее сблизит новый для Академии институт с теми, которые были в ней ранее. То обстоятельство, что в Академии СССР я состою только членом-корреспондентом, вероятно, не составит препятствий к поручению мне заведования институтом, так как, кажется, такие прецеденты бывали в Академии».

Хор Воронцовских мужиков:

«От такой, прости бог, гниды

Сколь мы вынесли обиды»

Не ожидая от Комарова ничего хорошего, Кольцов одновременно обращается за помощью к Молотову (ИЭБ помещается в Молотовском район, Кольцов живет там же): «…мне очень хотелось бы, чтобы в состав Академии Наук Институт экспериментальной биологии вошел таким же самостоятельным, цельным и не раздробленным учреждением, каким он существовал при НКЗ в течение 20 лет…» [457] Молотов благосклонно отнесся к Кольцову и ИЭБ и принял некоторые меры, что как будто позволяло Кольцову строить дальнейшие планы. Однако пред. СНК не всесилен. Передышка окончена.

Кольцов направляет в Биоотделение письмо с проектом резолюции о его институте:

«Проект резолюции Общего собрания биологического отделения Академии Наук», внесенный Н. К. Кольцовым

В виду того, что биологическое отделение до сих пор не ознакомилось с планом Института экспериментальной биологии, переданного из Наркомздрава в Академию наук постановлением Совнаркома от 7 октября 1938 года и общее собрание Академии еще не вынесло постановления относительно дальнейшей судьбы Института в ответ на предложение Совнаркома от 22 февраля с. г.,

Биологическое Отделение считает, что изъятие из штатов Института Э. Б. 36 единиц из 97, с которыми Институт был передан Академии Наркомздравом, и соответствующее сокращение общей ассигновки, является ничем не обоснованным, и просит президиум Академии восстановить полностью и число штатных единиц Института Экспериментальной биологии и его бюджет впредь до рассмотрения планов Института и разрешения вопроса об его судьбе.

Директор Института Экспериментальной биологии,

заслуженный деятель науки Н. К. Кольцов

Выдвижение кандидатов в академию заканчивалось 8 декабря. Жена Кольцова, Мария Полиевктовна, чувствовала вину за то, что в 1915 г. он отказался от ординарного членства в академии (членство в академии подразумевало переезд в Петербург, а М. П. не хотела покидать Москву). По ее воле, в отсутствие Кольцова, 3 декабря произошло выдвижение его кандидатуры 45 сотрудниками под председательством акад. Н. М. Кулагина.

7 декабря в отдел кадров АН направлена характеристика, написанная парторгом ИЭБ (по фамилии Шолохов, его умственные способности определялись прозвищем «Тихий Дон»). Кольцов отказывается признать евгенические ошибки, защищает враждебно настроенных людей, имеет знакомых за границей, с парторганизацией не считается, состав института подобран им в основном из его учеников.

23 декабря 1938 г. Кольцов направляет президенту Академии официальную просьбу снять его кандидатуру в действительные члены АН СССР: «В Институте моя кандидатура была выставлена вопреки моему определенно высказанному желанию».

«Вестник» № 11–12 печатает список: среди 55 кандидатов в академики по биологии имени Кольцова уже нет. Там же опубликованы 8 статей, посвященных отдельным кандидатам, первая из них: акад. В. Р. Вильямс, «Трофим Денисович Лысенко».

Затем происходит следующее. 11 января 1939 г. в «Правде» появляется письмо, подписанное А. Бахом и др., «Лжеученым не место в Академии наук» [458] , выставляющее Л. С. Берга идеалистом, а Н. К. Кольцова контрреволюционером и фашистом, причем повторяются те же цитаты, та же фразеология, что и в статьях 1937 года.

15 января 1939 г. общее собрание сотрудников ИЭБ обсудило правдинскую публикацию. На собрании с критикой евгеники Кольцова выступил Н. П. Дубинин. Некоторые сотрудники просили Кольцова отречься от своих прежних высказываний, ставших невыгодными в новых обстоятельствах. Н. Н. Соколов, указывая на парторга Шолохова (см. его характеристику Кольцову), характерным басом говорил: «Вот такие будут определять, размножаться Вам, Николай Константинович, или нет». На все это Кольцов возражал: «Роль Уриеля Акосты мне не подходит».

Кольцов не оставлял без последствий политические обвинения. Всегда он отвечал тотчас по прочтении. Но выступление «Правды» произвело на него такое тяжелое впечатление, что только на следующий день Кольцов пишет письмо Сталину, который один мог позволить или инспирировать эту публикацию.

Кольцов напоминает, что в апреле 1932 г. Сталин пришел на помощь и спас ИЭБ. О «новой тяжелой минуте» Кольцов рассказывает без жалоб, просьб, оправданий – спокойно и с достоинством. Несколько цитат, вырванных из текста 1922 г., «могут показаться ужасными» читателю 1939 г., пишет он. Но «в истории Советского Союза 17 последних лет – крупный исторический период, по своему значению равняющийся целому веку», и мы не имеем права критиковать старую статью с нашей теперешней точки зрения. Для своего времени статья была хороша: «В то время меня никто не поправил, хотя многие слушали и читали, может быть, кое-кто из подписавших обвинительное письмо в “Правде”». Благожелательно встретили ее А. В. Луначарский и М. Горький. «Вспомнили об этой несчастной статье в 1937 г. президент Академии Сельхоз. наук Муралов и Яковлев. Они окрестили меня за нее «мракобесом» и фашистом. Муралов сам признал на публичном заседании актива Академии, что статьи этой он не читал, а воспользовался лишь выписками, которые кто-то для него сделал. В своих объяснениях я указал, что выписки вырваны из текста, среди которого они имеют совсем иной смысл. Это не помешало Муралову, а потом Яковлеву повторить те же самые цитаты в общей прессе… Теперь эти обвинения снова повторяются и снова фигурируют почти те же цитаты».

Кольцов отводит как несостоятельные все конкретные обвинения. Напоминает, что он сам закрыл евгеническое общество и прекратил издание евгенического журнала, когда в Германии появились первые признаки связи тоталитаризма и расовой идеологии. Слово «тоталитаризм» тогда не имело хождения в русском языке, и Кольцов употреблял слово «фашизм»: «Я был и остаюсь таким же ненавистником фашизма, как всякий честный советский гражданин…» Но, читая его слова о фашизме, нельзя удержаться от мысли, что они относились не только к фашизму Муссолини или нацизму Гитлера, но и особенно к большевизму Сталина: «Я уверен, что ни один настоящий ученый, в какой бы стране он ни жил, не может поддерживать фашизм, так как нет никакой научной области, в которой фашизм мог бы найти опору. Его корни уходят далеко в глубь истории и даже к доисторическим народам, когда господствовала та философия, которую Маркс назвал “звериной”».

Кольцов в нескольких фразах описывает научное значение созданного им института и завершает: «Мне 66 лет и я спокойно отношусь к тому, где и при каких материальных условиях мне придется прожить немногие остающиеся годы моей жизни, не заслуженно оплеванным в глазах миллионов советских граждан. Но, конечно, мне жаль, очень жаль своего Института, если он будет разрушен, жаль потому, что я считаю его ценным для развития биологической науки в Советском Союзе, а также потому, что я очень люблю работающую в нем с великим увлечением молодежь…» [459]