Глава XII ПОСЛЕ КОЛЬЦОВА

В августе 1948 года была запрещена всякая научная генетика.

После нескольких лет полного молчания были созданы лаборатории С. Н. Давиденкова (но он вскоре умер, и лабораторию продолжила Е. Ф. Давиденкова), В. П. Эфроимсона, А. А. Прокофьевой-Бельговской, Е. Е. Погосян, М. А. Арсеньевой, планы которых включали вопросы медицинской генетики.

Межвузовская конференция по экспериментальной генетике 1961 года с фантастически богатой программой, запрещенная в последний момент, предполагала 30-минутный доклад «Цитогенетика человека» А. А. Прокофьевой-Бельговской, ученицы Филипченко и Мёллера. Там был доклад ученицы Давиденкова – Н. А. Крышовой с соавторами, о географическом распределении и наследственности прогрессивной мышечной атрофии и еще два, по близнецовому методу, да и другие доклады по смежным темам.

В конце 1962 г. Институт экспериментальной медицины АМН СССР организовал симпозиум по изучению проблем медицинской генетики. К симпозиуму был подготовлен сборник «Проблемы медицинской генетики» под ред. действ. чл. АМН Д. А. Бирюкова, на тот же 1962 год был запланирован его выход в свет. Сборник был запрещен, запрет потерял силу лишь после стыдливого полу-осуждения лысенковщины в октябре 1964 г. при снятии Н. С. Хрущева с поста первого секретаря ЦК КПСС. Сборник был выпущен в свет в 1965 г. ленинградским отделением издательства «Медицина». Он был посвящен «светлой памяти выдающегося советского клинициста-генетика Сергея Николаевича Давиденкова» и включал предисловие Д. А. Бирюкова и статьи С. Е. Бреслера, В. И. Иоффе, Ж. А. Медведева, Р. Л. Берг, П. Г. Светлова, две – В. П. Эфроимсона, Ю. М. Оленова, А. А. Прокофьевой-Бельговской и Е. Ф. Давиденковой об изменчивости у микроогранизмов, о генетических представлениях в иммунологии, работе РНК и механизмах старения, гетероцикличности хромосом, обзор успехов медгентики и обсуждение связи конституции человека с обменом и гормонами, о клеточной наследственности в связи с раком, хромосомах человека в норме и патологии, и об очередных задачах изучения наследственных болезней человека.

Исследования радиационных рисков зависели прежде всего от пионерских работ Н. В. Тимофеева-Ресовского. В 1920–1930-х гг. лучи Рентгена и радиоактивность были чрезвычайно популярны, но об их отдаленном действии на здоровье людей и их потомков ничего не было известно. В самом начале 1930-х Тимофеев-Ресовский первым предложил защищать врачей-рентгенологов свинцовыми фартуками, так приложив свой вывод о повреждающем действии малых доз ионизирующих излучений на человека. Многие женские врачи применяли тогда рентгеновское облучение для временной стерилизации женщин по их желанию. Необходимо большое время, чтобы получить доказательства отдаленного действия такого облучения на человека. Но на дрозофиле Тимофеев-Ресовский в течение нескольких недель выяснил повреждающее действие на наследственность при рентгенизации, – на этом основании временная стерилизация рентгенизацией у человека в Германии была запрещена [463] .

В работах 1935–1940 годов Тимофеев-Ресовский предпринял ревизию вопроса о частоте мутаций (у дрозофилы) на 1000 р и о дозе, вызывающей 1 % мутаций. До тех пор было принято считать, что 1000 р вызывает около 2,5–3 % сцепленных с полом мутаций, то есть общая частота мутирования 15–20 % на 1000 р или 1 % мутаций индуцируется дозой около 50–60 р. Данные его работы о малых мутациях жизнеспособности 1935 года дали основание повысить эти оценки в 2–2,5 раза: «общая частота мутаций около 40–50 % на 1000 р и 1 % мутаций индуцируется дозой около 20–30 р».

По оценке Тимофеева-Ресовского 1940 года, доза 1000 р увеличивает спонтанный процент мутаций примерно в 30 раз (общий процент всех мутаций на 1000 р около 72 %) и 1 % мутаций вызывается дозой около 14 р [464] .

В статье 1962 года о влиянии ионизирующих излучений на популяции человека (первый вариант написан около 1950 г.) Тимофеев-Ресовский высказал соображения в пользу новой ревизии мутабильности у дрозофилы (и подчеркнул более высокую мутабильность у млекопитающих и особенно у человека), из которых следовало, что «доза в 15 рентген на 1 % вызванных мутаций должна во всяком случае считаться верхним пределом, и у человека 1 % мутаций вызывается, по-видимому, уже значительно меньшей дозой». Он продолжал: «Конечно, даже довольно значительные дозы ионизирующих излучений, порядка до сотни рентген, полученные за репродуктивный период отдельными немногими индивидуумами, не играют особенно большой роли с общепопуляционной точки зрения, хотя и их, конечно, надо по возможности избегать. Но легко высчитать, что для получения целой большой популяцией за репродуктивный период дозы порядка тех же 100 рентген достаточно постоянного повышения общего фона ионизирующих излучений на большой территории до в настоящее время законно допустимой толерантной дозы в 0,05 рентген за сутки (конечно, в том случае, если речь идет о глубинной эффективной дозе. Т. е. о γ– или очень жестком β-излучении)» [465] .

Сдвиг оценок мутабильности, вызываемой ионизирующими излучениями, сделанных Тимофеевым-Ресовским в течение 30 лет, привел его в конечном итоге к заключению о том, что толерантных доз, по существу, не существует!

Отдаленные генетические эффекты неизбежно возникают (на популяционном уровне) и при таких дозах, которые считаются толерантными в физиологическом отношении. Отсюда следует требование запрета испытаний ядерного и термоядерного оружия в воздухе, на земле и в воде.

И. А. Рапопорт в юности посещал авиаклуб и собирался оставить биологию ради авиации. Но встреча с Н. К. Кольцовым заставила сделать выбор в пользу генетики. Он занялся химическим мутагенезом, прошел Великую Отечественную войну и вернулся к научной работе. Убежденный комсомолец, затем коммунист, он был среди немногих биологов, выступивших на сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 г. против идей Лысенко – Презента, и единственным, кто не отказался от критики при сообщении, что ЦК партии одобрил доклад Лысенко. Вскоре у него был отобран партбилет, и он смог найти работу только в геологической экспедиции. На вручении Нобелевской премии в Стокгольме Н. Н. Семенов узнал о замечательном ученом, разыскал его и организовал для его работ отдел в своем Институте химической физики. Рапопорт создал и изучил большое число супермутагенов, позволивших получить около 400 сортов хозяйственно ценных растений, и разработал теорию «Микрогенетики», основу получения супермутагенов, до сих пор никем не понятую. Рапопорт вместе с Шарлоттой Ауэрбах был выдвинут на Нобелевскую премию за работы по химическому мутагенезу. Тогда премия вручалась с разрешения советского правительства, и начальство – зав. кадрами, зам. директора, зав. Отделом науки ЦК – требовало, чтобы он взял назад партбилет. Но новая программа партии включала пункт о поддержке мичуринской биологи (читай: лысенковщины). Взять партбилет Рапопорту было бы неприлично, и он отвергал все требования. Однако позже он был избран членкором АН СССР и удостоен Ленинской премии. Для нашей темы важно, что И. А. Рапопорт сформулировал представление о генетической угрозе человечеству от химических загрязнений биосферы.

Занимаясь созданием науки эры Чернобыля, Тимофеев-Ресовский подразделял все многообразие возможных радиоактивных загрязнений на местные загрязнения и широкие, в пределе общие загрязнения биосфер. «Ко второй группе относятся в основном результаты испытаний атомного и термоядерного оружия. Образующиеся при этом различными путями радиоактивные изотопы большого числа химических элементов разносятся воздушными и океаническими течениями на огромные пространства; на этих пространствах каждый раз создаются лишь относительно ничтожные концентрации радиоактивных загрязнений, – писал он в 1962 г. – Борьба с общим постепенным радиоактивным загрязнением биосферы в результате злоупотребления в некоторых зарубежных странах испытаниями атомного и термоядерного оружия является международной, политической проблемой. Заметим лишь, что радиоизотопы и в этом случае, в согласии с общим путем их перераспределения в биосфере, наиболее высоких концентраций достигают в биомассе и поверхностном горизонте почв, тем самым создавая условия для повышения концентрации инкорпорированных излучателей и у человека» [468] .

В эти годы Тимофеев-Ресовский читал многочисленные лекции. Его логика произвела впечатление на А. Д. Сахарова и повлияла на мысли о последствиях испытания атомной бомбы гигантской мощности на Новой Земле 30 октября 1961 г. (реальный радиус выпадения радиоактивных осадков оказался много больше расчетного, к тому же ветер с полюса изменил пространственное распределение радионуклидов, а в результате на протяжении ряда лет умирали люди). Сахаров пришел к выводу о необходимости запрета испытаний атомного оружия, о мирном сосуществовании и о защите окружающей среды, и о том, что условием для этого является интеллектуальная свобода. Его «Письма о прогрессе…» [469] , ходившие в самиздате и опубликованные за границей, опирались на ряд соображений Тимофеева-Ресовского.

В 1958 г. вышел в свет учебник Дж. Ниля и У. Шелла «Наследственность человека» в переводе С. Н. Ардашникова и Н. С. Четверикова, а в 1965 г. – учебник К. Штерна «Основы генетики человека». Но в этой главе мы имеем дело не с возрождением медицинской генетики, а с наследием содержания русского евгенического движения. Первый современный отечественный учебник «Введение в медицинскую генетику В. П. Эфроимсона вышел в 1964 г., еще до снятия запрета на генетику. На деле это была сводка по генетике популяций человека, и она продолжала евгеническую генетику Н. К. Кольцова. Еще в 1961 г. С. Н. Давиденков дал медико-евгенические рекомендации, оценив риски для потомства при различных заболеваниях центральной нервной системы в 5-м выпуске «Клинических лекций по нервным болезням».

В ответ на прогресс молекулярной генетики, когда продажная девка империализма пошла на службу коммунизму, Медгиз в 1963 г. выпустил в свет брошюру для защиты власти группы Лысенко – Презента [470] . «…теория вейсманизма-морганизма закрывает пути для правильного изучения этиологии и патогенеза наследственных болезней…», – угрюмо заклинал автор, имея в виду русскую евгенику 1920-х и медгенетику 1930-х годов. Он помянул и реформистов-евгенистов, ставя им в укор нецитирование трудов И. В. Мичурина и Т. Д. Лысенко, и ссылался также на статьи: С. Давиденков «Генетика медицинская», БМЭ. Т. 6; С. Давиденков, В. Эфроимсон. «Наследственность человека» БМЭ. Т. 19). На этой вялой брошюре лысенковская медгенетика, не начавшись, закончилась.

В СССР был ряд первоклассных биологов и врачей, теперь уже старшего поколения, желавших заниматься медицинской генетикой и способных внести весомый вклад в ее возрождение, часть из них упомянута выше в этом разделе. Теперь, конечно, нельзя было ограничиться русской евгеникой 1920-х и русской медгенетикой 1930-х: англо-американские реформисты-евгенисты за 1930–1945 годы, дистанцируясь от расизма, антисемитизма и политики стерилизации, тихо вырабатывали цитогенетические и биохимические методы выявления рецессивных патологических генов (у здоровых, по видимости, людей) и подготовили прогресс и мощный всплеск генетики человека 1950-х годов, так что первый Международный конгресс по генетике человека состоялся уже в 1956 г. в Копенгагене, 2-й – в Риме в 1961-м, 3-й – в Чикаго в 1966-м).

Показателен случай фенилкетонурии, диагностика которой стала в результате этих работ легкой и дешевой. (Гальтоновская инаугурационная лекция Лайонела Пенроуза, напечатанная в журнале «The Lancet», посвящена этому заболеванию и озаглавлена «Фенилкетонурия: Проблема Евгеники»; именно он в 1954 г. переименовал «Annals of Eugenics» Гальтоновской лаборатории в «Annals of Human Genetics».)

Помнится, в 1970-е гг. В. П. Эфроимсон смеялся, что у каждого новорожденного папуаса из пятки берется капля крови и мгновенно отправляется в Новую Зеландию, где тут же выявляется картина возможных наследственных заболеваний – а у нас не могут разложить в пеленки новорожденным копеечные промокашки с экспресс-тестом на фенилкетонурию (фенилкетонурия особенно распространена среди славянской расы, поэтому в России желательны серьезные тесты). Он, конечно, знал, что в 1920-е годы в Новой Зеландии было 4 филиала Лондонского о-ва евгенического воспитания, а также самостоятельное общество, и два в Австралии, одно в Мельбурне, другое в Сиднее, так что не только биологи и врачи, но и общество в целом готово было подхватить новейшие биохимические методы, нацеленные на охрану здоровья населения, и дать им жизнь.

В нашей стране было возможно полномасштабное возрождение традиции освоение современных подходов и восприятие новых обильных результатов. Тогда был ряд замечательных молодых генетиков, сочетавших в своей работе русские традиции с западными достижениями. Кир Гринберг создал лучшую в стране медико-генетическую консультацию. Лидия Калмыкова изучала гетерогенность заболеваний нервной системы [471] и проводила исследования географического распространения ряда заболеваний различной этиологии. Юрий Рычков организовал масштабные экспедиции для изучения генофонда изолятов человека [472] . Эти работы, а также исследования ряда других авторов совершенно недвусмысленно продолжали традицию евгеники Кольцова.

В 1969 г. был организован Институт медицинской генетики АМН СССР, ядро которого составили сотрудники отдела Н. В. Тимофеева-Ресовского (Н. П. Бочков, В. И. Иванов, Е. К. Гинтер), лабораторий А. А. Прокофьевой-Бельговской и В. П. Эфроимсона, и Первая Всесоюзная конференция по медицинской генетике прошла в ноябре 1975 года.

Тем временем самому Тимофееву-Ресовскому не было позволено создать лабораторию генетики человека (он предполагал пригласить для заведования В. П. Эфроимсона) в его отделе из 5 лабораторий в Обниске, рядом с первой в мире атомной электростанцией. Когда Эфроимсон ушел в Институт медгенетики, его бывшую лабораторию возглавила Л. Г. Калмыкова. Лаборатория нашла место в Институте общей генетики Н. П. Дубинина, где вела исследования генетики популяций человека.

Полномасштабную историю русской медицинской генетики желал написать И. И. Канаев, но из-за общего настроения особенно не продвинулся; он опубликовал по этой теме лишь две заметки. Важный обзор с библиографией в 149 названий опубликовал В. П. Эфроимсон [473] .

Планировался и специальный журнал, но тогда он не возник. Первый с 1930-х годов журнал, посвященный изучению человека, «Человек» под редакцией Б. Г. Юдина, был создан в 1990 г. при Академии наук СССР и ее Институте человека. Лишь в 2001 г. Общество медицинских генетиков организовало свой «Журнал медицинской генетики».

Сусловская машина удерживала сталинский запрет на ознакомление широкой публики не только с достижениями медицинской генетики, но и с самим фактом ее существования. (Подобные запреты располагают к возникновению монополии по типу лысенковской.) Конечно, дозволялись сборники трудов, монографии, переводные учебники. Но даже появление статьи о генетике и эволюции человека в общедоступном издании, вроде журнала «Вопросы философии», становилось событием, о котором говорили.

Популярные и литературные журналы были для этих тем закрыты. Появление в «Новом мире» в 1971 году очерков проф. В. П. Эфроимсона «Эволюция альтруизма» и акад. Б. Л. Астаурова «Homo sapiens et humanus», посвященных одному из аспектов эволюции человека – тематики евгеники Н. К. Кольцова, – было сенсацией: об этом, оказывается, можно говорить!

Очерки вызвали колоссальный интерес у публики, но также и попытку рвущегося к монополии акад. Н. П. Дубинина обвинить борца за автономию науки Б. Л. Астаурова в чудовищных идеологических преступлениях. Дело шло к осуждению вражеской вылазки на высоком заседании. Все решилось просто: Б. Л. Астауров заказал оттиски и разослал их участникам планируемого заседания. Очерки были прочитаны, крамола не найдена, разгромное заседание не состоялось.

Идеологическое начальство поддерживало стереотипы сталинской эпохи, и проблемы биологии человека, в особенности эволюции и генетики человека, продолжали пользоваться чудовищной репутацией. Генетик-эволюционист Ю. И. Новоженов выпустил в Свердловске в 1983 г. небольшую в академическом стиле книгу «Филетическая эволюция человека». Но лишь в 1991, 1997, 1999 и 2005 гг. он публиковал книги, прямо касающиеся тем евгеники Кольцова [474] .

Исследователи избегали этих тем. Например, экспериментальная модель эволюции акад. Д. К. Беляева, построенная к началу 1960-х годов, подразумевала наиболее плодотворные приложения к эволюции человека, особенно к современному этапу эволюции человека, так как ответом на изменение экологической обстановки (стресс из-за локальных загрязнений) и демографических условий (стресс из-за локальных перенаселений) будет очень быстрый комплексный эволюционный сдвиг. Однако в обстановке жесткого идеологического давления приложения к человеку обсуждать не приходилось. В ряде речей конца 1970-х Д. К. Беляев намекал на этот аспект, но впервые он прямо заявил, что его модель приложима к человеку и она даст здесь важнейшие результаты, лишь на дискуссии по вопросам эволюции, организованной Еленой Саканян в 1980 г. для съемок ее фантастического фильма «Кто разбудит аксолотля?» (1981), посвященного нерешенным вопросам теории эволюции. Самый жесткий запрет на медицинскую генетику был наложен в кинематографе. Тем не менее Елена Саканян сняла фильм о проблемах медицинской генетики, связав его с генетическим конгрессом в Москве в 1977 году, где интервьюировала Виктора Мак-Кьюсика (США) и Жерома Лежена (Франция). Фильм «Генетика и мы» вышел на экраны в 1978 г.

На два несостоявшихся масштабных проекта указали Р. Л. Берг и В. П. Эфроимсон. «В 1959 году Давиденкову предложили создать в рамках Академии медицинских наук Институт медицинской генетики», писала Р. Л. Берг, но проект не осуществился. «Давиденков организовал все же Лабораторию медицинской генетики, и она существует поныне. Он умер, не успев даже наметить тематику лаборатории» [475] . Лаборатория под руководством Е. Ф. Давиденковой занималась изучением хромосомных аберраций человека.

В. П. Эфроимсон связал упущенную возможность восстановления медицинской генетики с именем «одного из крупнейших генетиков мира, мирового авторитета», Н. В. Тимофеева-Ресовского, «великолепного исследователя, несравненного педагога и одного из благороднейших людей в кругу крупнейших ученых», которых Эфроимсону довелось узнать за свою жизнь. Весной 1981-го Эфроимсон произнес горячую речь на его похоронах в Обнинске, где, между прочим, высказывал «глубокую горечь, что Тимофееву-Ресовскому не удалось участвовать в восстановлении медицинской генетики, потому что это не устраивало монополистов…». «То, что Н. В. Тимофееву-Ресовскому пришлось работать не в Москве, и не по генетике человека, области остродефицитной по кадрам, а в биофизике, погрому не подвергшейся, считаю ударом для советской науки». «Конечно, главная беда его после освобождения заключалась в том, что он был титаном в науке, очень нетерпимым и для лысенковцев, и для тех, кто, пользуясь лысенковским засильем, создавали в ущерб делу свои монополии в различных разделах генетики» [476] .

Н. К. Кольцов и после смерти представлял опасность для начальства, повторявшего устаревший курс сталинской политики. В 1958 г. «Правда» повторит еще раз все те же обвинения: «Уместно задать вопрос: какой же «вклад» в науку внес этот оголтелый реакционер, известный своей бредовой теорией, проповедовавшей «улучшение человеческой породы»?» [477]

То, что происходило в 1970-е годы, можно назвать дурным сном. Акад. Н. П. Дубинин разворачивает исследования по генетике популяций человека в своем институте – и ведет публичную кампанию против генетики человека, биологи человека, то есть против тех, кто пытается возродить старые верные ориентиры.

И. И. Канаев, сотрудник Филипченко, страстно призывал время, когда можно будет изложить историю русской евгеники и Медико-генетического института. В 1972 году он еще выпустил в свет биографию основателя евгеники: «Фрэнсис Гальтон, 1822–1911». Годом позже ситуация резко изменилась: безымянная и всесильная «вторая» цензура надолго заморозила биографии Кольцова и Филипченко – из-за книги Дубинина.

Евгенические интересы его учителя и благодетеля Н. К. Кольцова снова, как и в 1930-х, стали предметом идеологической критики. Две книги, научная биография, написанная Б. Л. Астауровым и П. Ф. Рокицким, и материалы к биобиблиографии, несмотря на все положительные решения – не печатались! Задержалась и биография Ю. А. Филипченко, написанная Н. Н. Медведевым.

Но книги напечатались. Вспоминаю очаровательную картинку. В кулуарах Общего собрания Академии наук СССР акад. Д. К. Беляев, стоя среди ученых сочленов, держит за пуговицу Ученого секретаря РИСО Е. С. Лихтенштейна и поучает его: тормозить книгу о великом ученом Кольцове – совершенно недопустимо! Лихтенштейн извивается как уж, пытаясь избежать публичного позора. Но не тут-то было! Любимый старший брат Д. К. был учеником Кольцова, и Беляев вырвал у Лихтенштейна публичное обещание книги напечатать – и Кольцов вышел в свет (хотя Астауров книг уже не увидел).

Но в каком виде! Рокицкий (более склонный к компромиссам, чем Астауров), будучи в Москве, позвонил мне по какому-то делу и заодно сообщил о выходе биографии: он «не хочет дарить ее мне, настолько она обезображена редакторами». (Медведев, обсуждавший со мной каждый шаг печатания биографии, книгу свою подарил [478] .)

Но дурной сон продолжался. В 1980 г. журнал «Коммунист» (№ 11) печатает статью Дубинина «Наследственность биологическая и социальная» с идеологическими обвинениями в адрес покойного Б. Л. Астаурова. За Астаурова Дубинину отвечает акад.

А. Д. Александров на Общем собрании АН СССР 21 ноября 1980 г. Александров логично, четко, хлестко формулирует пять пунктов критики. «1. Статья антинаучная и даже вздорная». Дубинин защищает мысль о том, что человек – существо социальное, но не биологическое. Действительная задача состоит в исследовании физиологических, биохимических, физических структур и механизмов, обусловливающих психические явления. «2. Статья аморальная и даже подлая. Она наполнена выпадами в адрес множества авторов, выпадами, порой вздорными и безобразными». При отсутствии научных аргументов, при вздорности главной идеи критика подменяется ярлыками. «3. Статья аморальна еще в другом, более глубоком отношении»… «Проблемы, касающиеся людей, требуют величайшей объективности в суждениях, величайшей осторожности в выводах, а Дубинин рубит сплеча, рубит по живым человеческим проблемам, рубит по живому»… «4. Статья немарксистская, и даже представляет собой издевательство над марксизмом»… «Дух марксизма – в диалектике, и, стало быть, в учете всех связей, взаимных переходов, вплоть до единства противоположностей. Но Дубинин отбрасывает самую мысль о взаимодействии противоположностей биологической и социальной наследственности в области нормальной психики человека»… «5. Статья опубликована в журнале «Коммунист» – в теоретическом и политическом органе ЦК КПСС. Это придает ей политический авторитет. Она может послужить основой для гонений и преследований всего того в науке о человеке, что не согласуется с заявлениями Дубинина, что осуждено им как ревизионизм и пр… Какой стыд! Возрождается самый низкий стиль антинаучных выпадов тридцатилетней давности, когда громили генетику, кибернетику, теорию относительности и т. д. Какой позор для нашей науки и идеологии!» [479]

Но сталинские идеологи и их приспешники безвозвратно канули в Лету – зато глобализация ставит на повестку дня новую, еще неведомую евгенику. Симпозиум «Генетика народонаселения» в честь Н. К. Кольцова (февраль 2000, Санкт-Петербург) стал первым публичным признанием его заслуг в той области, которую он именовал евгеникой.

* * *

Печатаются очерки В. П. Эфроимсона и Б. Л. Астаурова 1971 г., посвященные определенному аспекту эволюции человека – эволюции альтруизма, продолжающие традицию евгеники Кольцова. Эфроимсон объясняет возникновение альтруизма групповым отбором либо переносом отношения к детям на взрослых. Пользуясь случаем указать и на альтруизм как момент поведения доминантных (α) особей, и поведение Влад. Павл. дает ряд примеров в пользу этого объяснения.

Печатается заметка Елены Саканян о ее фильме «Генетика и мы» 1978 года, прорвавшем запрет на генетику человека в советском кинематографе – и удостоенном Премии Ленинского Комсомола – очевидно, за такт и смелость.

После выхода из заключения Н. В. Тимофеев-Ресовский читал везде, где только можно, доклад на тему «Биосфера и человечество». Тогда публика не понимала сути дела, опережавшего время, и лишь после отчета Римского клуба о «пределах роста» в нем был найден смысл. Доклад посвящен глобальным вызовам, с которыми мы сейчас уже серьезно начинаем сталкиваться. Тимофеев-Ресовский был противником евгеники, однако тема его доклада, в новой биосферной и исторической ситуации, продолжает тематику его дорогого учителя Н. К. Кольцова.