Предисловие{31}

Настоящий том Трудов Медико-генетического института является результатом части работ, произведенных сотрудниками института в 1934 и в начале 1935 г. За этот период окончательно консолидировалась тематика института, логически подготовив переименование последнего в день его пятилетия (март 1935 г.) из Медико-биологического в Медико-генетический.

Основная проблематика института – разработка с точки зрения генетики и смежных с нею наук (биометрии, цитологии, механики развития, эволюционного учения) проблем медицины, антропологии и психологии, равно как разработка проблем теоретической антропогенетики – тесно объединила вокруг себя коллектив научных работников. Воодушевленный новизной своего дела и перспективой его большого значения для советского здравоохранения, руководствуясь мудрыми директивами великой партии большевиков и ее гениального вождя товарища Сталина о единстве теории и практики, об усвоении всего лучшего, что создано наукой капиталистических стран, о критической переработке этого наследия на основе марксизма-ленинизма, – с энтузиазмом работал весь коллектив института.

Поставленную перед ним задачу институт по-прежнему решал тремя основными методами, – клинико-генеалогическим, близнецовым и цитологическим (кариологическим).

Из печатаемых здесь работ внимательный читатель познакомится с итогами проделанного в каждой из этих областей, равно как и с теми трудностями, которые в процессе роста и развития перед нами в каждой из этих областей встают.

Эти итоги и эти трудности не одинаковы для каждой из представленных в Медикогенетическом институте трех областей работы. Коснемся в кратких словах каждой из них.

По линии клинико-генетических исследований мы имеем то достижение, что целый ряд болезней изучается врачами на базе достижений генетики. Характерные черты, которые для исследований подобного рода выработаны в нашем Союзе и которые или целиком отсутствуют в аналогичных исследованиях, производимых в капиталистических странах, или представлены там лишь в слабой степени, заключаются:

1) в том, что эти исследования делаются каждый раз специалистами-клиницистами, которые работают в тесном контакте с теоретиками-генетиками;

2) в систематичности этих исследований, выражающейся, во-первых, в том, что болезнь за болезнью подвергается такого рода детальному исследованию, и, во-вторых, в отказе от подбора казуистического («интересного») материала, составляющего львиную долю антропогенетических исследований и приводящего сплошь и рядом к неправильным выводам;

3) в изучении в каждом отдельном случае не только ярко выраженных форм болезни, но и начальных, зачаточных ее форм, что способствует разработке проблем патогенеза, профилактики и терапии;

4) в систематическом личном обследовании родственников пробандов, что подымает все подобное исследование на значительно большую высоту;

5) в вовлечении в эти исследования большого, иногда максимально доступного (в Москве) клинического материала.

Одним из результатов организованной таким образом работы является выяснение некоторых общих закономерностей, касающихся патологических мутантных генов человека (вопросы доминирования и др.), что по-новому ставит ряд теоретических проблем самой антропогенетики (см. работы Левита, Малковой, Преснякова, Гасско, Левита и Песиковой, Мартыновой, Левина и Кучура в этом томе, работы Левита и Песиковой, Левина и Кучура, Ардашникова в томе III, а также работы Лихциера и др., Рывкина, Малковой и Кантоновой в сборнике «Генетика и Неврология»).

Подводя итоги работ в этой области, можно, мне кажется, сказать, что здесь пока, на ближайшее будущее, не предвидится больших трудностей. Мы говорим «пока» потому, что до сих пор исследована с точки зрения вышеизложенных принципов лишь очень малая часть болезней, имеющих отношение к наследственности. Впереди, следовательно, еще очень много работы в этом направлении на основе тех же принципов. Но было бы, конечно, неправильно, если бы советские врачи-генетики, увлекшись первыми успехами своего дела, не замечали как слабых сторон его на данном этапе, так и вытекающих отсюда новых задач, и не стали бы одновременно подготовлять себя для подъема на следующую, более высокую ступень. Эта новая ступень несомненно потребует от нас ответа, по крайней мере, на три кардинальных вопроса.

1. Идентичны ли в генетическом отношении все те патологические случаи, которые мы считаем таковыми, базируясь на данных современной клиники и на том генетическом аппарате, который мы в настоящее время в состоянии применять? Ответ на этот вопрос вряд ли следует ожидать положительный, по крайней мере для большинства наследственных болезней. А если так, то нам надо немедля начать готовиться к тому, чтобы то ли методом сцепления генов, то ли иммунобиологическим или каким-либо другим путем научиться давать на подобные вопросы научно обоснованные ответы. Новым, несколько неожиданным затруднением для такого рода работ методом сцепления является доказанный в МГИ факт резкой фенотипической вариабильности большинства патологических мутантных генов человека (см. работу Левита).

Преодоление этих трудностей, с тем чтобы в недалеком будущем двинуть советскую медицинскую генетику на новую, более высокую ступень, – почетная задача наших, выросших за 2–3 последних года, молодых кадров.

2. Какова концентрация мутантных патологических генов в разных областях нашего Союза? Необходимо подчеркнуть, что наши знания по этому, весьма существенному с точки зрения теории и практики вопросу в настоящее время ничтожны. Причину этого понять не трудно: наше незнание в этой области является непосредственным результатом нашего незнания по пункту первому и будет преодолеваться постольку, поскольку будут обогащаться наши точные знания об отдельных генах человека.

3. Каковы те факторы среды, которые способствуют resp. препятствуют проявлению патологических мутантных генов? Вопрос этот, крайне важный с точки зрения практики вообще, именно в свете результатов работ Медико-генетического института приобретает особенно актуальное значение. Как уже упомянуто выше, мы знаем теперь твердо, что мутантные патологические гены плохо (иногда поразительно плохо) проявляются. Вряд ли также можно сомневаться в том, что эта фенотипическая изменчивость зависит как от всего генотипа, так и от факторов внешней среды. Но чрезвычайно скупы наши сведения по вопросу о том, от каких именно факторов среды проявление зависит. Одно можно теперь сказать с несомненностью: наряду с воздействиями среды, создающими внутрисемейное сходство (и межсемейное различие) имеют место паратипические воздействия на нормальные и патологические признаки человека, создающие такую же степень фенотипического различия у членов одной и той же семьи, как у лиц, не связанных между собою родством, причем эффект этих последних воздействий отнюдь не может быть игнорируем [364] . В этом нас убеждают многочисленные исследования, произведенные над близнецами, живущими в «одних и тех же условиях» у своих родителей, причем, за исключением строго наследственных признаков, мы еще ни разу не наблюдали у однояйцевых близнецов такого признака, в отношении которого коэффициент внутрипарной корреляции был бы равен единице [365] . В том, что роль этих случайных воздействий может иногда быть довольно большой в этиологии болезней (порой весьма тяжелых), нас убеждают те пока еще немногочисленные наблюдения над однояйцевыми близнецами, живущими всю жизнь в «одинаковых условиях» и тем не менее далеко не одновременно заболевающими той или иной наследственной болезнью (см., например, печатаемую ниже работу Преснякова о злокачественном малокровии). Как бы то ни было, но перед нами сейчас острее, чем когда либо, стоит задача познания этих проявляющих факторов среды: этого в первую очередь требуют интересы советского здравоохранения.

Если перейти к другому основному методу наших медико-генетических исследований человека, – к методу близнецовому, то и в этом отношении мы имеем некоторые достижения, позволяющие нам сказать, что мы по этой линии в основном догнали, а кое в чем и обогнали науку капиталистических стран. К этим достижениям относятся:

1. Количественная сторона дела. Мы имеем в настоящее время под нашим наблюдением свыше 1000 пар близнецов [366] . Это, по-видимому, рекордное в мире число.

2. Систематичность этих исследований, которые касаются очень важных разделов биологии, патологии и психологии человека.

3. Использование впервые в науке близнецовых исследований для изучения вопросов физиологической корреляции признаков человека (см. работу Рывкина в этом томе, а также работу Кабакова, – Рывкина и Гуревича в томе III).

4. Использование в широком масштабе однояйцевых близнецов для исследования целесообразности того или иного терапевтического или педагогического воздействия на организм человека (см. работы Босика и Пасынкова, Лурии и Миреновой в этом же томе, а также Босика и Пасынкова, Миреновой, Миреновой и Колбановского в томе III). Значимость такого рода исследований для практики здравоохранения и педагогики теперь уже не вызывает сомнений.

5. Отказ от абстрактных и туманных оценок соотносительного значения наследственности и среды в изменчивости того или иного признака. Мы сделали попытку: а) точного количественного учета роли факторов наследственности, равно как воздействий среды, создающих внутрисемейную корреляцию и не создающих ее [367] ; б) отнесения этих исследований к определенному, конкретному, возрасту; в) отнесения этих исследований к определенной, конкретной популяции в определенных условиях ее существования.

Читатель найдет в этом (равно как и в предыдущем) томе первые, пока еще весьма скромные, итоги этих исследований (работы Лихтенштейна и Васиной, Гуревича, Соболевой и Игнатьева в этом томе и работы Босика, Малковой в томе III). Но вместе с тем необходимо подчеркнуть, что именно переход от довольно туманных общих оценок роли наследственности и среды к точному и конкретному их учету, поставил перед нами ряд трудностей, которых работающая в большинстве случаев с более примитивной методикой наука капиталистических стран (главным образом Германии), по-видимому, не знает совсем. Основная трудность, оказавшаяся для нас несколько неожиданной, заключается в том, что мы столкнулись с целым рядом случаев несоответственно низкой внутрипарной корреляции двуяйцевых близнецов в сравнении с таковой у однояйцевых. Такой результат, естественно, приводит к нелепым выводам. Математически нелепость такого вывода заключается в получении отрицательного значения для квадрата действительного числа, поскольку η 2 (роль воздействий среды, создающих внутрисемейную корреляцию) равна [368]

...

Анализируя те факторы, которые могут уменьшать внутрипарную корреляцию двуяйцевых близнецов и которые могут привести таким образом к вышеуказанной нелепости, мы можем в настоящее время свести их, по крайней мере, к четырем моментам:

1. Наличие той или иной степени доминантности генов, участвующих в изменчивости данного признака.

2. Наличие той или иной степени неаддитивности действия этих генов.

3. Наличие различия в степени идентичности воздействия «одинаковых внешних условий» на партнеров одно– и двуяйцевых пар. Это различие может создаваться в результате того, что первые обладают идентичным генотипом, у вторых же сходство генотипа не больше, чем у обычных братьев-сестер. В результате этого могут иметь место следующие явления:

а) неодинаковое отношение родителей и близких к обоим партнерам двуяйцевой пары, вследствие чего один может оказаться в лучших условиях в сравнении с другим;

б) различные привычки и наклонности у партнеров одной и той же пары, приводящие их в отличные друг от друга жизненные ситуации;

в) при воздействии одного и того же внешнего агента на двуяйцевую пару партнеры последней могут, в силу присущих им различий генотипа, реагировать на это воздействие по-разному (образовывать, например, разные в количественном или качественном отношении продукты обмена веществ и т. п.). В результате следующее общее воздействие на ту же двуяйцевую пару встретится уже не только с обычно учитываемым различием их генотипа, но и с различием, возникшим на почве предыдущей реакции на внешнее воздействие. Накопление подобных различий в течение всей индивидуальной жизни, естественно, может привести в конце концов к тому, что та или иная степень внутрипарного расхождения в реакции партнеров двуяйцевых близнецов будет в гораздо большей степени, чем в отношении однояйцевых, являться следствием не только (а быть может, и не столько) различий в генотипе, сколько различий паратипических.

4. Случай лимитирования внешнего фактора (напр., внутриматочного питания): использование этого фактора одним партнером создает тогда соответственно меньшую возможность использования его вторым. В результате создается отрицательная внутрипарная корреляция, которая в отдельных случаях может даже перекрывать положительную корреляцию, создающуюся общностью генотипа и других факторов среды. Обстоятельство это, если имеет место, естественно, касается как однояйцевых, так и двуяйцевых близнецов, но математический результат его может сказаться в отрицательном знаке квадрата вышеуказанного числа η 2 (см. по этому вопросу печатаемую ниже работу М. В. Игнатьева).

Все эти моменты могут создать чрезмерно малую внутрипарную корреляцию двуяйцевых близнецов в сравнении с однояйцевыми и иметь своим результатом те мнимые числа для оценки роли паратипических воздействий, создающих внутрисемейную корреляцию, о которых говорилось выше.

Таковы те трудности, которые возникли перед нами в процессе подъема близнецовых исследований на более высокую ступень и которые задержали опубликование целого ряда работ, произведенных в МГИ за истекший период, и таковы те моменты, которые, по-видимому, в основе этих трудностей лежат.

Преодолимы ли эти трудности или природа действительно такова, что приходится отказываться от той точности близнецовых исследований, о которых выше говорилось, и ограничиваться трафаретными выражениями «малая роль наследственности», «большая роль наследственности» и т. п.? Истекший год позволил уже и на этот вопрос дать в известной мере положительный ответ. Да, эти трудности преодолимы. И преодоление их должно идти в первую очередь по линии увеличения материала: опыт истекшего года показал, что вышеупомянутые нелепые цифры получаются тем реже, чем больше собрано материала. Интересно попутно отметить, что те исследования, которые дали указанные «нелепые» результаты, все же в большинстве своем базировались на таком относительно большом материале (порядка, например, одной сотни пар близнецов), который не так уж часто приходится встречать в западноевропейской литературе. Нетрудно отсюда понять цену многих сделанных до сих пор близнецовых работ. Нетрудно также понять, что мы, по сути дела, находимся лишь в стадии первоначального накопления действительно точных данных, базирующихся на близнецовом материале.

Но дело, по-видимому, не только в количестве последнего: из вышеизложенных пертурбирующих моментов (доминантность, неаддитивное действие генов, неодинаковость паратипических условий для одно– и двуяйцевых близнецов, лимитирование внешнего фактора) с несомненностью вытекает, что иногда требуется привлечь новые данные для того, чтобы при обработке материалов, добытых на близнецах, эти пертурбирующие факторы можно было учесть. Отсюда вытекает одно, капитальной важности, следствие: поставив себе задачей разложение популяционной изменчивости на составляющие ее компоненты (обусловленные наследственностью и средой), мы порою не можем ограничиваться исследованием одних лишь близнецов; привлечение другого, добавочного материала (других категорий родственников, каких-либо групп населения, живущих в одних и тех же условиях и др.) является совершенно неизбежным.

Так обстоит дело с близнецовыми исследованиями. Недавно еще они казались многим не только многообещающими, но и дающими чрезвычайно быстрый эффект. Мы можем, на основании опыта проделанной работы, теперь сказать: да, они по-прежнему являются многообещающими; но для получения действительно точных данных отнюдь не достаточны те исследования, которые до сих пор производились. Эти исследования требуют значительного углубления.

Что касается третьего основного метода антропогенетических исследований, метода кариологического, то работа истекшего периода и в этом направлении дала некоторые завоевания, обнаружив вместе с тем кое-какие неожиданные затруднения. Напомним ту логику, которая легла в основу организации цитологической лаборатории в Медико-генетическом институте (см. по этому вопросу предисловие автора этих строк к книге А. Г. Андреcа «Введение в кариологию человека»). Эта логика заключалась в том, что нужно выработать метод максимально быстрого и доступного подсчета хромосом любого человека и, пользуясь этим методом, систематически исследовать те аномалии, которые могут иметь отношение к тем или иным изменениям кариотипа. Конкретное осуществление этого плана оказалось труднее, чем можно было ожидать, по двум причинам: во-первых, разработанный с этой целью Хрущовым метод культивирования лейкоцитов in vitro оказался мало доступным повседневной практике. Гораздо важнее, однако, то обстоятельство, что исследования Живаго, Андреса и Жив показали некоторую (иногда довольно значительную) вариацию числа хромосом в соматических клетках человека (по крайней мере, в эмбриональной соме). Последнее обстоятельство на первый взгляд поставило под удар весь намеченный в Медико-генетическом институте план работ. В самом деле, если и нормальный кариотип сомы характеризуется большой изменчивостью числа хромосом, то, естественно, контроль, необходимый для исследования случаев патологических, становится чрезвычайно трудным.

Однако и по этой линии мы в настоящее время отнюдь не находимся в тупике и можем по-прежнему бодро смотреть будущему в лицо. В этом томе читатель найдет работу Андреса и Навашина, давшую первые морфологические критерии для индивидуализации отдельных хромосом человека. Пока речь идет о различении (и то не полном) десяти наиболее крупных пар хромосом. Однако и этого уже достаточно для того, чтобы перестать ориентироваться лишь на количество хромосом и переключить свое внимание на их качество (индивидуальные особенности). Имея в руках это орудие, мы, при осуществлении вышенамеченного плана кариологических исследований, естественно, поднимаемся на более высокую ступень: речь теперь будет идти не о том только, чтобы найти при той или иной аномалии то или иное количественное нарушение хромосомного комплекса вообще. Гораздо актуальнее становится отныне задача нахождения связи между какой-либо аномалией и индивидуальной, конкретной хромосомой resp. тем или иным отдельным участком ее. Что касается вышеуказанной трудности культивирования лейкоцитов in vitro, то имеющиеся в Медико-генетическом институте материалы (Сорокина, неопубликованные данные) говорят о больших перспективах, которые в этом отношении сулят некоторые виды эпителия человека, добыть которые путем биопсии для эксплантации и последующего кариологического исследования также не представляет больших трудностей.

Таковы в кратких словах некоторые итоги работ Медико-генетического института, трудности, которые в процессе его роста возникли, пути преодоления этих трудностей и наши очередные задачи. Эти итоги отнюдь не стоят в стороне от общего развития советской науки: успешное развертывание антропо– и медико-генетической работы мы видим в клинике Давиденкова (Ленинград), в клинике Юдина (Харьков) и в других местах нашего Союза. Еще более замечателен расцвет общей генетики, который мы в настоящее время наблюдаем в нашем Союзе.

Наши достижения в этой, сравнительно узкой, области становятся более отчетливыми на фоне сравнения их с состоянием этой науки в странах капитала и в странах фашизма и с тем развитием, которое она там проделала за последнее время. Но раньше, чем говорить о каком бы то ни было сравнении, необходимо еще раз напомнить о той пропасти, которая лежит между нами и буржуазной наукой в вопросах антропогенетики вообще. Это относится по крайней мере к четырем существенным группам вопросов. Таковыми являются:

1.  Вопросы психологических черт вообще и одаренности в особенности. Здесь речь идет о той точке зрения, которая превалирует в буржуазной науке и которая заключается в том, что цветные народы являются менее одаренными в сравнении с белой расой (а в представлении современных германских фашистов, – все вообще народы, не принадлежащие к «северной» [369] расе, уступают в этом отношении последней). То же относится к пролетариату по сравнению с буржуазией. Для «доказательства» этого положения служит явное преувеличение и ненаучное представление о роли наследственности в развитии интеллекта и игнорирование различий социальной среды, в которой живут сравниваемые группы населения. Именно эта точка зрения используется для обоснования национального и классового порабощения, грабежа колоний, захвата новых территорий, подготовки войны против СССР и т. п.

Нет нужды излагать здесь нашу оценку национальной и колониальной политики буржуазии, политики антисемитизма, линчевания негров и т. п. Здесь важно лишь указать на то, что бесчисленные утверждения и ничтожное количество «исследований», долженствующих доказать биологическую отсталость того или иного народа, совершенно игнорируют элементарное с точки зрения генетики требование, а именно учет условий жизни соответствующего народа. И это не какое-нибудь «мелкое» упущение. Каждый день героической жизни нашей великой страны приносит нам новые и новые доказательства мудрости гениальных указаний Ленина об имеющемся в народе непочатом роднике талантов, «которые капитализм мял, давил, душил тысячами и миллионами» [370] .

Эти слова Ленина относятся к началу 1918 г. А к десятилетию октября уже совершенно ясно определились итоги ленинско-сталинской национальной политики, разбудившей дремлющие таланты всех народов нашего Союза. Эти итоги классически сформулированы товарищем Сталиным:

«Раньше «принято было» думать, что мир разделен искони на низшие и высшие расы, на черных и белых, из коих первые неспособны к цивилизации и обречены быть объектом эксплоатации, а вторые являются единственными носителями цивилизации, призванными эксплоатировать первых. Теперь эту легенду нужно считать разбитой и отброшенной. Одним из важнейших результатов Октябрьской революции является тот факт, что она нанесла этой легенде смертельный удар, показав на деле, что освобожденные неевропейские народы, втянутые в русло советского развития, способны двинуть вперед действительно передовую культуру и действительно передовую цивилизацию ничуть не меньше, чем народы европейские» [371] .

Эти итоги подтверждаются всей логикой подлинно-научной (неизвращенной) генетики и вдребезги разбивают расистские утверждения фашистских и фашиствующих генетиков.

2.  Вопросы патологии. В буржуазной антропогенетике нередко имеет место тенденция преувеличивать роль наследственных факторов в этиологии болезней и соответственно преуменьшать роль среды. Особенно усердствует в этом отношении фашистская антропогенетика Германии, а также школа Пирсона. Классовая природа этой тенденции ясна: пропаганда подобных взглядов призвана отвлечь внимание трудящихся от тех социальных факторов (эксплоатация пролетариата, нищета народных масс и т. п.), которые лежат в основе массовой заболеваемости и смертности трудящихся.

Нечего доказывать, что советской генетике принципиально чужда эта тенденция. Вместе с тем очевидно, что именно в Советском Союзе получает широкое развитие изучение генетики болезней человека, поскольку это изучение помогает медицине в деле выяснения этиологии, механики развития, диференциации, начальных форм болезней и др., что дает врачам действенное орудие, ничего общего не имеющее с фашистскими методами стерилизации и т. п.

Говоря об указанных выше двух реакционных извращениях генетики, необходимо особенно подчеркнуть то обстоятельство, что при постановке соответствующих исследований, долженствующих эти утверждения доказать (как и вообще в антропогенетических работах буржуазных ученых), упускается, между прочим, из вида то совершенно элементарное с точки зрения теоретической генетики положение, что соотносительная роль наследственности и среды конкретна в том смысле, что для разных популяций, в разных условиях их существования, роль наследственности и среды в изменчивости какого-либо признака не обязательно остается одной и той же, а может существенно меняться. Отказ от учета этого обстоятельства может привести (и на практике нередко приводит) к грубым искажениям действительности. И следует подчеркнуть, что не случайно именно на долю советской антропогенетики выпала задача разработки этой стороны деда.

3.  Вопросы идеологии и содержания сознания вообще. Один из коренных пороков буржуазной антропогенетики заключается в том, что идеология также трактуется как биологическая resp. фенотипическая черта, причем ищут (и «находят») роль генотипа в ее формировании. Следует отметить, что это извращение науки свойственно не только заведомым реакционерам: нельзя обойти молчанием то обстоятельство, что даже сравнительно близкие нам ученые склонны иногда к подобного рода утверждениям.

Наша точка зрения по этому вопросу совершенно ясна: для нас ясно, что идеология целиком и полностью социально обусловлена, что она ни в какой степени не связана с наследственностью и что выводы о роли последней основаны на грубых ошибках в постановке соответствующих исследований.

4.  Вопросы развития человеческого общества. Здесь пропасть между нами и буржуазными генетиками заключается в том, что последние нередко отводят естественному отбору решающую роль в развитии человеческого общества. В частности, это делается также для объяснения причин господства империалистических стран над колониями и буржуазии над трудящимися: в том и в другом случае естественный отбор и выживание наиболее приспособленных якобы явились причиной господства одних над другими. Не следует, впрочем, думать, что реакционные буржуазные ученые всегда последовательны в этом утверждении: когда, например, нужно доказывать необходимость стерилизации «неполноценных» людей и тому подобных мероприятий, тогда естественный отбор куда-то исчезает и появляются жалобы на то, что именно его отсутствие заставляет прибегать к этим мероприятиям.

Вряд ли есть необходимость детально излагать здесь нашу позицию в этом вопросе, поскольку это уже достаточно подробно освещалось в нашей литературе. Не приходится, конечно, сомневаться в том, что в крайне ограниченных пределах отбор имеет место и в современном человеческом обществе (уничтожение, например, летальных мутаций). Но думать поэтому, что естественный отбор есть хоть в какой-либо мере двигатель в развитии человеческого общества, – это значит устремить свое внимание на одно карликовое деревцо и не заметить всего леса в целом. Лучше всего наша точка зрения может быть выражена словами Энгельса: «Стоит только взглянуть на предыдущий ход истории как на непрерывный ряд классовых битв, чтобы понять всю поверхностность понимания этой истории как незначительной вариации проявлений “борьбы за существование”» [372] .

Из всего сказанного ясно видна та пропасть, которая отделяет нас от буржуазных генетиков в вопросах наследственности и среды. Ясно совершенно, что необходимым условием для развития советской антропогенетики является беспощадное разоблачение всех вышеизложенных теорий, поскольку хотя бы даже незначительная примесь их не может не являться тормозом действительного движения вперед.

Последние два-три года углубили пропасть между советской и частью буржуазной антропогенетики, той ее частью, которая, доведя до абсурда вышеуказанные извращения науки, сделала их главным теоретическим орудием для палаческой деятельности германского фашизма.

Интересно, однако, следующее. Вот уже 21/2 года фашизм стоит у власти в Германии. Генетика человека получила от фашистского государства колоссальную поддержку: она была призвана обосновать расистские бредни Розенбергов, Герингов и К°. Основан ряд антропогенетических журналов и значительно увеличен генетический материал в других, создан ряд кафедр по евгенике, ряд научно-исследовательских учреждений и т. п. Каковы же научные итоги этой поднятой вокруг генетики шумихи? Увы, итоги эти более чем плачевны. Нечего уж говорить о теоретической антропогенетике: по этой линии германская наука последних лет может похвастаться лишь безграмотными и бесстыдными писаниями во славу фашизма. Но и в отношении конкретных исследований мы, сравнивая германскую науку до и после прихода к власти фашизма, можем констатировать определенный регресс как в смысле широты проблематики, так и в смысле уровня ее разработки. Зато имеется одна, несколько новая, черта в германской антропогенетике: если раньше извращения этой науки шли по преимуществу по линии «теоретических» изысканий, то теперь работы типа исследований размножаемости полицейских Баварии, этого «ценнейшего и здоровейшего слоя» населения (см. Bauer, Arch. f. Rass. u. Ges. Biol., Bd. 28, H. 3, 1934), стали обычным явлением на страницах немецких журналов.

Интересно в связи с этим в кратких словах остановиться на передовой статье, помещенной в первом номере журнала «Zeitschr. f. menschl. Vererbungs– und Konstitutionslehre». Статья эта принадлежит небезызвестному антропогенетику Г. Юсту (Just) и, странным образом, лишена обычных фашистских погромных выпадов: автор очевидно хотел подчеркнуть сугубо научный характер этого издания.

Поразительным убожеством и немощью веет от этой статьи. Ни одной яркой, зовущей вперед мысли мы в ней не находим. Но вместе с тем там проводится одна новая для генетики идея. Идея эта заключается в том, что настало время изучать генетику человеческой личности в целом («Genetik der Gesamtperson»). Автор не указывает конкретных путей этого изучения, и идея эта остается для читателя в достаточной мере туманной. И это неудивительно, ибо вся сила генетики, с момента ее возникновения как самостоятельной отрасли науки, заключается в том, что она расчленяла то, что казалось неделимым, выделяла отдельные составные части целого, детально изучала «биологическую атомистику» организма, создавая тем предпосылки для конкретного изучения взаимодействия и синтеза этих частей.

Но Юст не только не дает конкретных указаний по вопросу о путях изучения генетики «целостной личности»: он прямо предупреждает об иррациональности (курсив Юста. – С. Л. ), непознаваемости этого объекта, как и всякого объекта биологического исследования вообще. Удивительно ли, что и все содержание упомянутого программного номера столь же бесцветно, уныло и бледно, как и содержание его передовой?

Неправильно было бы, однако, думать, что решительно все плохо в науке капиталистических стран, что мы уже догнали и перегнали ее во всех областях. В частности, по одной линии, по линии математической генетики, мы все еще продолжаем отставать. Вышедший в начале 1935 г. под редакцией Фишера (R. A. Fisher) первый номер реорганизованного английского журнала «Annals of Eugenics», посвященный главным образом вопросам генетического анализа человека, является хорошим тому доказательством. По этой линии мы сделали за истекший год некоторые успехи, в чем читатель убедится при внимательном чтении этой книги. Но все же необходимо признать, что техника этого дела нами еще не полностью освоена. Не успокаиваться на достигнутом и упорно учиться, с тем чтобы и в этой области, в отношении положительных ее достижений, в ближайшем будущем догнать и перегнать капиталистические страны (главным образом Англию и США) – одна из наших актуальных задач.

Следует вместе с тем отметить, что, владея мощным математическим аппаратом, англо-американская генетика, очень мало связанная с проблемами, повседневно возникающими в практике (например, медицины), разрабатывает эти методы в значительной мере абстрактно, оторванно от действительности, что, естественно, не может не иметь своих отрицательных последствий. Так, антропогенетики, не имеющие своего собственного конкретного материала и пользующиеся для своих обобщений данными, которые опубликованы другими авторами, иногда приходят к явно неправильным выводам, вытекающим из дефектов используемого ими материала (см., например, по этому вопросу печатаемую здесь работу Левита и Песиковой).

Точно так же достойно внимания то обстоятельство, что отсутствие связи с практикой привело в западноевропейской и американской литературе к усиленной разработке методов генетического анализа, касающихся «хороших» генов, в то время как проблеме проявления, играющей исключительную роль в генетике человека, уделяется явно недостаточно внимания.

Здесь же важно указать, что ряд крупнейших генетиков капиталистических стран занял явно антифашистскую позицию. Известные выступления Холдена, Хогбена и др. характеризуют умонастроения передовых элементов западноевропейской интеллигенции. Эти умонастроения, направленные против фашизма, становятся характерными для позиции ряда ведущих научных органов («Nature», «Eugenics Review» и др.). Приход фашизма к власти имел, таким образом, своим результатом не только дальнейшее проституирование антропогенетики в Германии: он способствовал дифференциации в среде генетиков и биологов капиталистических стран, толкнув лучшую их часть в лагерь друзей и попутчиков Советского Союза.

Таковы некоторые итоги у нас и на Западе. Эти итоги, пожалуй, более рельефно, чем в отношении какой-либо другой естественно-научной или медицинской дисциплины, рисуют то колоссальное преимущество, которое дают науке социалистическая государственная система и метод марксизма-ленинизма. Совершенно очевидно, что то по существу жалкое положение, в котором находится антропогенетика капиталистических стран, является прямым следствием капитализма. Наиболее отвратительная форма господства последнего – фашизм – питается самыми скверными отбросами этой науки (и питает эти отбросы). И, наоборот, только социалистический строй создал все предпосылки для подлинного расцвета этой области знания. Первые ростки этого расцвета уже намечаются в лице выросших за последние 3–4 года молодых кадров, энтузиастов этого нового для нашего Союза дела. К такому же выводу о роли СССР в развитии антропогенетики начинает приходить и передовая часть ученых капиталистических стран.

24. VI.1935

Проф. С. Г. Левит