1

Новый Год уже стучит в окошко, а на дворе до сих пор не выпал снег. Куда ни кинь — одна сухая мерзлая земля, стыдливо прикрытая гнилыми сморщенными листьями из тех, что дворники замаялись подметать. И откуда они берутся — эти унылые последыши осени, некогда бывшие веселыми, торжественно зелеными, обласканными летним солнцем?

Увы, за последние зимы к Новому году без снега не привыкать. А так хотелось бы услышать, как хрустит под ногами свежая морозная корка, почувствовать, как снежинки тают на раскрасневшихся от холода щеках. Чтобы как в детстве, на картинках в книжке или в старых советских мультиках все вокруг было усыпано белым искристым снегом.

Детство — такое близкое и далекое, безжалостно вырванное из объятий мечты и оставленное погибать на осколках чужих ошибок, забытых и минувших промахов — человеческих или Божьих, и непонятно, кто больше виноват — Господь или простой обыватель, в жилах которого течет та же кровь, что у этих сирот.

— Олег, — раздался голос воспитательницы, надтреснутый, словно бабушкина старая супница, которую Олежка когда-то срисовал с картинки, — Отойди от окна. Дует.

Окошки в детском доме — спасибо предвыборной кампании мэра — были новые, пластиковые, без щелей, в которые мог просочиться сквозняк, но Галина Демьяновна по привычке ругала детей, опасаясь, что они простынут.

Простуда — это ведь не только сопли и температура. Это еще и расходы на лекарства, подрывающие и без того скудный приютский бюджет.

Олег будто застыл у окна, упершись ладошками в подоконник, и разглядывал ночное небо. Рядом валялись карандаш и половинка альбомного листа.

— Олег! — повысила голос воспитательница, — Тебе там медом помазано? Скорей сюда. Сейчас Дед Мороз придет, подарки принесет.

Олег вздохнул и отошел от окна, прихватив с собой листок и карандаш. Каждый год одно и то же: лысый мужик в полинявшей красной шубе, воняющей сигаретами и нафталином, и Снегурочка Лариса Федоровна в голубом сарафане, отороченном ватой, изображающей мех. Губы у нее большие, пухлые, некрасивые, а под носом усики — совсем как у мужика.

Ларису Федоровну никто не любил. Одним из ее недостатков было неуемное желание залезть поглубже в душу и вытащить наружу все то, что так старательно пряталось по заветным уголкам, а потом поведать об этом каждому, кто был способен слушать.

— Что это там у тебя? — спросила воспитательница Олега, увидев, как он засовывает бумажку, сложенную вчетверо в карман штанов.

— Открытка. — ответил мальчик и посмотрел ей в глаза, словно голодный щенок, у которого силой забрали мамкину сладкую титьку.

— Кому? — с напускным равнодушием поинтересовалась Галина Демьяновна.

— Не знаю, подумаю, — сказал Олег и неторопливо прошел мимо нее в зал, где ожидалось новогоднее представление.

Конечно, маме, кому ж еще, решила воспитательница. Родной или воображаемой — всегда маме. Заветной мечтой сирот было отправить открытку родительнице и получить ответ. А еще лучше — увидеть ее на пороге детского дома, куда она пришла, чтобы забрать свою кровиночку далеко отсюда — в райскую жизнь, которая рисуется им в настоящей семье.

Они не знали, что жизнь за пределами интерната могла быть намного хуже. Но дети при настоящих родителях могли считать себя счастливыми уже тем, что они были хоть кому-то нужны. На них не стоял невидимый штамп, как на детдомовских: изгои, выбраковка, издержки пятиминутного удовольствия…

Новогодняя программа ничем не отличалась от прошлогодней. Дед Мороз в накладной бороде гордо восседал на пластмассовой табуретке возле скудно украшенной обрывками дождика елки и держал в руке видавший виды посох, а рядом стояла Лариса Федоровна, изображавшая Снегурочку, и улыбалась каждому, на ком останавливала лукавый взгляд густо подведенных глаз.

Несколько младших воспитанников хором декламировали стих про Дедушку Мороза, а остальные делали вид, что слушают.

Олежке было немного скучно: они сто раз репетировали эти стишки, так что ему казалось, этот праздник устроен специально для того, чтобы порадовать Деда Мороза, который смотрел в пространство стеклянными глазами и едва сдерживал рвущуюся наружу зевоту. Ему было откровенно наплевать: это было уже восьмое представление за сегодняшний день. Хотелось поесть и завалиться в кровать, растянув ноги, уставшие от хождения в неудобных сапогах.

После стишков полагались подарки «от спонсоров»: яблоки, апельсины, вафли «Артек» в голубой обертке, блокнотики с Микки Маусом и резиновые шарики. Что тут скажешь, весьма полезные подарки. А главное, одинаковые, чтоб никому не обидно было, и младшая сестренка или братишка не верещали назойливо: «И мне, и мне такой же»…

Правда, у детдомовцев редко бывают братишки и сестренки…

Получив свои подарки из рук Снегурочки, сделавшей чрезвычайно восторженное и радостное лицо, очевидно, полагая, будто это производило на кого-то впечатление, Олег запихал фрукты за пазуху, остальное спрятал в карман и вернулся к окну. Забравшись с ногами на подоконник, он снова принялся рассматривать ночное небо, усыпанное мириадами звезд, словно блестками на новогоднем наряде. Только небо казалось ему по-настоящему праздничным и красивым.

Галина Демьяновна вздохнула, увидев мальчонку на прежнем любимом месте. Наклонившись к Снегурочке, она прошептала ей что-то на ухо. Та согласно закивала и покачала головой.

— Странный ребенок. Что поделаешь, гены видать такие.

Дед Мороз, едва не засыпавший возле елки, оживился при слове «странный». Глаза его блеснули злостью. Можно подумать, ребенку зазорно сидеть у окна. В детстве он часами мог смотреть на звезды, гадая, что происходит там, на далеких планетах, про которые ему когда-то рассказывал отец. Его Саша уже почти не помнил. Был ли он вообще, тот отец?

Гены… только про эти проклятые гены он и слышал от бабушки. Ничего более путного и душевного, только про гены, позорящие ее «благородную» кровь.

Он встал, выпрямился, поправил бороду и потопал к мальчонке, прилипшему носом к оконному стеклу. Подойдя, он осторожно положил ладонь в громоздкой красной перчатке на детское плечо.

Олег вздрогнул от неожиданности и обернулся. Перед ним собственной персоной стоял Дед Мороз и улыбался. Заглянув в его веселые карие глаза, Олежка вдруг понял, что это вовсе не взрослый дядька, а совсем еще молодой пацан.

— Ну, мальчик, давай знакомиться, — сказал Дед Мороз, напустив на себя важный вид, — тебя как зовут?

— Олег. А вас?

— Неужели ты не знаешь? Я — Дед Мороз.

— А я — собачий хвост, — ответил Олег, — Всем известно, Что Деда Мороза не существует.

На секунду ряженый Дед Мороз опешил от такой наглости: на вид пацаненку было лет восемь-девять. В этом возрасте он сам еще верил в сказки, правда, уже начинал понимать, что не все из них бывают с хорошим концом. Хотя для детей, подобных Олегу, сказок не существовало вообще. А так ведь не годится, подумал он. Детство — оно на то и детство, чтобы быть счастливым хотя бы сказками.

— Ну ладно, — ответил разоблаченный, — Твоя взяла. На самом деле я фальшивый Дед Мороз. Но работаю на настоящего. Просто под Новый год у нашего босса столько дел, что он не успевает…

— Не заливай, — добродушно возразил Олег, — Я уже не маленький.

— Сколько тебе лет?

— Девять, — гордо сказал Олег, чувствуя себя большим и смелым. Еще бы: он спорил со старшим, и никто не затыкал ему рот. — А тебе?

— Двадцать.

— Всего-то? — удивился Олег, хотя, конечно, для девятилетнего мальчишки даже двадцать лет казались недостижимой мечтой. Только представить — совсем взрослый, знающий все на свете, но пока еще не научившийся умничать и читать нотации, как Галина Демьяновна и прочие воспитательницы, которым перевалило за тридцать.

— Звать меня Александр… Просто Саша, — улыбнулся фальшивый Дед Мороз. — Давай дружить.

— А тебе интересно? — недоверчиво спросил Олег.

Саша усмехнулся про себя. Вот они какие — детдомовцы. Хваткие, проницательные. Им не скажешь на черное — белое, и улыбка для них — не радость, а насмешка. Дети с искалеченным прошлым и неполноценным будущим, несущие непосильный крест за непонятно чьи грехи. Любой нормальный ребенок тут же с восторгом ухватился бы за возможность подружиться с большим дядей, тем более Дедом Морозом. А этот — этот зрит в корень, понимая, что здоровому дяде малолетки на фиг не нужны. Так, для важности момента и в целях создания праздничного настроения.

Саше вдруг стало невообразимо жалко малыша. Жалко и больно, до самых неуловимых капелек той непонятной субстанции, которую залили в сердце и называют душой. Жалко, потому что он не рос в детдоме, хотя давно был… сирота…

— Интересно, — ответил он, присаживаясь рядом на подоконник, — Хочешь, дам примерить шапку?

— Зачем? — пожал плечами Олег. — Она все равно большая, а воспитательницы заметят и будут на тебя шипеть. Особенно та, змея усатая.

— Какая? — удивился Саша и покосился на женщин, шушукающихся в углу.

— Ну, Снегурочка которая. Лариса Федоровна.

Лариса Федоровна — которая так доверительно и полушепотом, невинно хлопая накрашенными глазками, просила называть ее просто Лорой, и при этом усики над губой так смешно шевелились, словно там копошилась сороконожка — до недавнего времени была его соседкой по этажу. Зная Сашину постоянную нужду в деньгах, она то и дело таскала его на различные мероприятия, где можно было заработать тот же полтинник. Ему, молодому пацану, самому пробивающему дорогу в жизнь, это было всегда кстати.

Выкопать и перевезти картошку с дачи — пожалуйста. Два ведра, выделенных за помощь, ему хватит надолго. Экономить Саша привык. Залатать чердак, крышу, протянуть кабель — все по плечу. Один раз попросили утопить новорожденных котят. Пожалел, выпустил, дурной своей башкой не подумав, что без мамки они скоро окочурятся с голоду. Но не с голоду окочурились — бродячие собаки разорвали в клочья. Сашка потом долго ходил, словно в воду опущенный, — совесть грызла. Вот поэтому-то, усмехнулась тогда Лариса-Лорочка, их топить нужно было сразу, чтоб не мучились. А Саше почему-то стало гадко…

Она вообще была противна ему, эта старая корова с ужимками молодой девицы на выданье. Если б в шестнадцать гулять начала, авось и матерью его заделалась, да Бог миловал. А мнит из себя, дура, опытную блудницу, которая молодого парня чему-нибудь стоящему научит — для души и для тела, само собой разумеется. Сашка хоть и зеленый был, но соображал, что к чему. И не нужна она была ему такая — лишь чуток младше мамы. Пусть лучше вообще никакая, чем эта сорока усатая.

Нет, не сорока — змея. Сашка улыбнулся, почувствовав симпатию к столь меткому на язык детдомовцу.

Но когда эта змея Деда Мороза играть позвала — не отказался. Зима: ни работы нет, ни приработка. Каждый червонец на вес золота.

— Ладно, Олег, не хочешь — как хочешь. А что это ты там все выглядываешь?

— Звезды, — серьезно ответил мальчик, — Они — настоящие.

— Понятное дело, не елочная мишура, — согласился Саша.

— Нет, ты не понимаешь, они — и только они — настоящие. Мы уйдем, спать ляжем, а звезды будут светить всю ночь и никуда не денутся. Останутся на одном месте. Вон те две маленьких, и одна большая, яркая.

Саша посмотрел на мальчишку, с каким-то особым чувством тыкающего пальчиком в стекло, и, кажется, начал понимать…

Звезды не бросают и не уходят…

Иногда они падают…

Но об этом не хотелось думать и говорить…

— Ты веришь в чудеса, Олег? — повинуясь непонятному порыву, спросил Саша.

— Нет, чудес не бывает.

— Знаешь, а я верю, что под Новый Год все наши желания сбываются. Нужно только правильно загадать.

— Все равно я не верю. Я столько раз загадывал… Но никогда ничего не сбывалось.

— Это потому, что ты не веришь, — взволнованно сказал Саша, глядя в белый, побеленный известью, потолок.

Сказал, скорее, самому себе, чем Олегу. Он тоже не верил. А так хотелось верить — хоть чуточку, хоть на самом донышке бокала выпить немножечко светлого будущего. Не выпить — так, пену собрать, почувствовать пусть не вкус — хотя бы запах…

Что еще оставалось, кроме как мечтать. А без этого было бы совсем тошно.

— А если я поверю? На самом деле, сильно-сильно поверю? — спросил Олег, и глаза его доверчиво заблестели — совсем как у нормального ребенка.

— Тогда желание непременно сбудется!

Олег ничего не сказал, отвернулся к окну, и Саша готов был поклясться, что в глазенках его блеснули слезы. Но он был сильный малыш, и не стал плакать у всех на виду.

Олег вытащил из-за пазухи листок бумаги и карандаш и начал что-то усердно рисовать. Саша стоял молча и не мешал. Его мучила совесть: что он наделал, дурак!

Нашел, кому читать лекцию о чудесах! Детдомовскому ребенку, который уже с пеленок знает: сказка ложь, а вера — блажь. И осталось всего ничего, чтобы доломать изничтоженную детскую психику: на тебе, верь в чудеса!

Олег закончил рисовать, спрятал карандаш в карман, и протянул Саше сложенный вдвое листочек.

— Это тебе. С Новым Годом.

— Спасибо, — растерянно сказал Саша, вертя в руках импровизированную открытку, нарисованную синим карандашом. Весьма, кстати, неплохо нарисованную. Большая синяя звезда с размашистым шлейфом, как у кометы. Или птицы — Саша не знал, что мальчишка имел в виду, а спрашивать было неловко. Можно ведь и обидеть ненароком.

Вокруг звезды много маленьких синих точек, без хвостов — должно быть, другие звезды. С обратной стороны было написано:

Фальшивому Деду Морозу Саше.

Пусть чудеса будут настоящими как звезды.

А я буду в это верить сильно-сильно.

Честно.

Олег

Саша пробормотал «спасибо», пожалев, что у него ничего не припасено на всякий случай — никакого брелка или безделушки — чтобы хоть как-то порадовать мальчика. Но в следующий раз он обязательно что-нибудь приготовит, хоть рублевую машинку.

Тут он заметил, что Лариса-змея настойчиво машет ему рукой: пора уходить. Саша вздохнул, улыбнулся и потрепал Олега по коротким мягким волосенкам.

— Все, мне пора. Настоящий Дед Мороз созывает свиту на разборки. Успехов! Увидимся в следующем Новом году!

Щелк, и этим «следующим новым годом» он перечеркнул все надежды и мечты, которые не покидают сознание детдомовца до самого последнего момента. Однако Олег ничего не заметил. Он ухватил главную мысль, а остальное уже не имело значения… Уткнувшись носом в холодное стекло, он зажмурил глаза и стал верить. Сильно-сильно. Словно это что-то могло изменить…