Биосоциальная евгеника

Параллельно с широким, очень интересным русским евгеническим движением недолго существовала маргинальная «пролетарская» или «биосоциальная евгеника», основным двигателем которой был, если можно так выразиться, комнатный евгенист М. В. Волоцкой [265] (среди сторонников были многие биологи-марксисты Комакадемии, включая В. Слепкова [266] ). Суть дела точно передает высказывание Каммерера, как оно записано А. В. Луначарским. «Согласно теории унаследования благоприобретенных признаков, улучшение жизненных условий, правильное воспитание должно в огромной мере содействовать улучшению всей человеческой породы. При социализме человек сам путем изменения среды будет изменять все человечество на будущие времена».

Эта последняя фраза из Луначарского с неизбежностью извлекает из памяти запись Ф. М. Достоевского, раздел «Повредившиеся люди» из Дневника писателя за 1876 год, апрель. Приведу ее.

«…Кстати, припоминаю теперь один случай, бывший со мной два с половиной года тому назад. Я ехал в вагоне в Москву и ночью вступил в разговор с сидевшим подле меня одним помещиком. Сколько я мог разглядеть в темноте, это был сухонький человек, лет пятидесяти, с красным и как несколько распухшим носом и, кажется, с больными ногами. Был он чрезвычайно порядочного типа – в манерах, в разговоре, в суждениях и говорил даже очень толково. Он говорил про тяжелое и неопределенное положение дворянства, про удивительную дезорганизацию в хозяйстве по всей России, говорил почти без злобы, но с строгим взглядом на дело и ужасно заинтересовал меня. И что же вы думаете: вдруг, как-то к слову, совершенно не заметив того, он изрек, что считает себя и в физическом отношении несравненно выше мужика и что это уж, конечно, бесспорно.

– То есть, вы хотите сказать, как тип нравственно развитого и образованного человека? – пояснил было я.

– Нет, совсем нет, совсем не одна нравственная, а прямо физическая природа моя выше мужицкой; я телом выше и лучше мужика, и это произошло от того, что в течение множества поколений мы перевоспитали себя в высший тип.

Спорить тут было нечего: этот слабый человек, с золотушным красным носом и с больными ногами (в подагре, может быть, – дворянская болезнь) совершенно добросовестно считает себя физически, телом, выше и прекраснее мужика! Повторяю, в нем не было никакой злобы, но согласитесь, что этот беззлобный человек, даже и в беззлобии своем, может вдруг, при случае, сделать страшную несправедливость перед народом, совершенно невинно, спокойно и добросовестно, именно вследствие презрительного взгляда его на народ, – взгляда почти бессознательного, почти от него не зависящего» [267] .

Совершенно так же, как этот сухонький человек из вагона Достоевского, рассуждали ламаркисты в Комакадемии. Они видели себя в начале множества поколений (нет, не множества, а двух-трех!), в течение которых перевоспитают себя в высший тип. (А помещиками и фабрикантами займутся тем временем иные инстанции.)

Эксперименты учеников по пенетрантности (процент проявления) мутантного гена в популяциях и его экспрессивности (степени выражения признака) дали Н. К. Кольцову основание выдвинуть представление о возможности модифицировать разного рода внешними влияниями патологические признаки без изменения самих вредоносных мутаций. Кольцов назвал это направление исследований “евфеника” [268] . Для Ю. А. Филипченко, убежденного автогенетика, даже и о таком воздействии среды говорить было неприемлемо. Оба они, Кольцов и Филипченко, систематически критиковали принцип адекватного наследования приобретенных признаков. На этом принципе как раз и была построена “биосоциальная евгеника”. В 1925 году Филипченко писал: «“Биосоциальная евгеника”, по-видимому, надеется наградить новыми благоприятными наследственными свойствами пролетариат и крестьянство путем чисто внешних влияний, посредством особой физической культуры. Согласимся на минуту, что это возможно. Но что представляет из себя именно с этой точки зрения тот самый пролетариат, за интересы которого так ратуют сторонники “биосоциальной евгеники”? Раз наследственность приобретенных свойств существует, то, очевидно, все представители этого класса несут на себе следы тех неблагоприятных влияний, которым их отцы, деды и целый ряд более отдаленных предков подвергались в течение длительного ряда лет. Уже в силу этого благоприятных наследственных зачатков, генов наиболее ценных специальных особенностей среди наших многострадальных пролетариев и крестьян должно быть неизмеримо меньше, чем в других классах, живших так долго в особо благоприятных условиях» [269] .

Г. Г. Мёллер повторил логику Филипченко на IV сессии ВАСХНИЛ в декабре 1936 г., завершив доклад четким и энергичным пассажем с убийственной критикой идеи наследования приобретенных свойств (Лысенко – Презента) как рациональной основы расизма.

Поучительная история приключилась с антиламаркистским аргументом, когда Н. Н. Медведев писал и печатал биографию Филипченко в период «заморозков» после «оттепели» рубежа 1950-х и 1960-х. Книга Л. Я. Бляхера «Проблема наследования приобретенных признаков» [271] с критикой неоламаркизма (читай: фундамента лысенковщины) произвела сенсацию у читающей публики, ибо к 1971-му году выхода книги, робкая критика Лысенко и Презента, промелькнувшая в прессе в середине 1960-х, была уже совершенно невозможна. В это время было две цензуры. Официальная, Главлит, не вмешивалась в суть дела. Вторая – незаконная и неуловимая – обладала почти абсолютным могуществом. Раз в неделю всех редакторов издательства собирало начальство (в «Науке» оно именовалось «второй этаж» – в новом здании там располагалась дирекция и руководство редактуры) и сообщало: что на этой неделе «можно», а чего «не можно». Каждому дельному автору пришлось в те годы с ней столкнуться. (Но ее главными жертвами были рядовые издательские редакторы, порядочные люди, оказавшиеся между молотом и наковальней.) Разделы об аргументах Филипченко, Кольцова, Мёллера были изъяты из книги Бляхера этой второй цензурой.

7 декабря 1926 года в Комакадемии состоялся доклад М. В. Волоцкого, старшего лаборанта Евгенического отдела ИЭБ (его книга «Поднятие жизненных сил расы» написана скорее с позиций генетика, чем ламаркиста), на тему «Спорные вопросы евгеники» и прения по докладу. После длинного вступления с критикой немецких и английских евгенистов и «полигенических тенденций» Филипченко и разбора механоламаркистских опытов на многих страницах, Волоцкой подходит к делу. Он особо подчеркивает необходимость обсуждения двух вопросов магистральной евгеники (американской и европейской, в рамках русского евгенического движения эти вопросы исключены из рассмотрения), метода половой стерилизации и метода культуры талантов путем их субсидирования и кастовой изоляции. По первому вопросу, о стерилизации, он говорил: «Пора уже начать борьбу с полной анархией, господствующей в процессе производства новых поколений, когда всякий носитель наследственных страданий, как бы ни были тяжелы эти последние, может беспрепятственно производить неограниченное количество потомства. Я думаю, что такое положение вещей не может быть допущено, в особенности в коммунистическом обществе будущего. В отличие от капиталистического общества с его неорганизованностью, стихийностью всех процессов, в нем протекающих, в коммунистическом обществе будущего «все отношения между людьми будут ясно видны для каждого и общественная воля будет организованной волей» (Бухарин). Нужно надеяться, что этот организационный процесс затронет в конце концов и столь жизненно важную область, как производство новых поколений человечества. Однако трудно себе представить организацию данной области без того, чтобы в некоторых, более или менее редких случаях личные интересы индивида не приносились бы в жертву интересам коллектива, – говорил Волоцкой, единственный в России любитель поговорить о евгенической стерилизации. – Поэтому в установленных случаях тяжелой наследственной отягощенности половая стерилизация должна производиться даже и независимо от согласия данного индивида; по желанию последнего она только может быть заменена сегрегацией (изолированием в специальных колониях)». Волоцкой интересовался тем, что говорят о стерилизации на Западе – практики стерилизации, ее результатов он, конечно, не знал и как-либо заниматься ею не собирался. Мы сейчас должны ясно понимать, что он не имел какой-либо реальной власти и желал лишь обсудить то, что ему интересно, хотя бы рациональная основа этого была и сомнительной. В книге «Поднятие жизненных сил расы» Волоцкой указал, что в России нет ни одного голоса в поддержку «индианской идеи» (евгенической стерилизации).

По второму вопросу, о мерах позитивной евгеники, Волоцкой занял сдержанную позицию. Он отверг кастовую изоляцию и предложил «правильную профессиональную ориентацию трудоспособного населения страны». Замечу в скобках, что в то время в России была популярна, среди прочих, мысль о «евгенических браках»: двое людей встречались для того, чтобы родить ребенка, они могли больше и не встретиться. Если я не ошибаюсь, такой «евгенический брак» был и у Волоцкого, но какую-либо позитивную евгенику в этом усмотреть нельзя.

Напомню здесь, что Михаил Васильевич Волоцкой (1893–1944) сделал совершенно замечательную вещь: составил «Хронику рода Достоевского». Том I, вышедший в 1933 г., содержит сведения о 370 персонажах.

В прениях по докладу Ф. А. Андреев точно и четко резюмировал евгеническую риторику Волоцкого: «Талантливый исследователь в области генетики М. В. Волоцкой потому иногда впадает в такую коллизию с окружающим, что он странным образом можно сказать посвятил свою жизнь критике направления и учения Кольцова…»