Конец евгеники

Довольно благоприятный для научных исследований период 1920-х годов резко оборвался в начале Великого перелома (пятилеток и коллективизации [233] ) и Культурной революции, открывших сталинский период отношений государства и науки. Тогда все «Русские» журналы, а их было несколько десятков, были ликвидированы или сменили имя и ориентацию, например, журнал «Русская клиника», издававшийся в 1924–1930 гг. ЦЕКУБУ, стал «Советской клиникой». То же случилось и с другими: ряд журналов был ликвидирован; «Естествознание и марксизм» превращен в «За марксистско-ленинское естествознание»; постановление ЦК разъясняло, чем следует заниматься журналу «Под знаменем марксизма» и т. п. Непрерывные атаки на автономию специалистов «снизу», хорошо организованные и скоординированные с мероприятиями высшего начальства, были весьма эффективны.

Подавлению академических свобод способствовал ряд мер, среди которых большевизация Академии наук в ходе выборов 1928/31 гг., реформа университетов и закрытие ряда научных обществ в 1929/30 гг., инсценированные Шахтинское дело, дело Академии наук, процессы Промпартии, Союзного бюро, ТКП и др.; арестам и казням предшествовали широкие газетные кампании и организованные «требования народа».

Характерным для Культурной революции было уменьшение влияния и закат ЦЕКУБУ, комиссии по улучшению быта, – то есть, спасению от голода и холода – ученых, артистов, поэтов и т. п., созданной в 1921 г. при участии Максима Горького и поддержке Ленина, и замена ее ВАРНИТСО, Ассоциацией работников науки и техники для содействия социалистическому строительству. Необъявленной задачей ассоциации была атомизация научного сообщества – часть общего устремления сталинской политики на ликвидацию общественного сознания народа, превращение общества в запуганную, хорошо управляемую людскую массу, которая уже сама будет сдерживать и принижать до своего уровня яркие индивидуальности и уничтожать их. Явной задачей ассоциации, в связи с новым требованием партийности, стала ликвидация нейтральности специалистов: раскол интеллигенции на наших и не наших. (Ситуация аналогична той, что встречается в тюрьме: воры и суки стремятся подчинить себе каждого фраера, превратив его в приблатненного или ссученного: они не терпят нейтральности, то есть честного битого фраера.) Отвечая на апрельский 1929 г. пленум ЦК, ассоциация постановила «вызвать на соревнование ОГПУ» в деле «раскрытия вредительства».

Подавлять в первую очередь следует независимых крупных личностей, которые дают пример многим другим. Н. К. Кольцов входил в V категорию ЦЕКУБУ – ученых с мировым именем (таковых насчитывалось 74 из 13 922 научных работников РСФСР); он стал очевидной мишенью атак хунвейбинов партии и Сталина. В его институт были направлены варнитсовка М. Л. Рохлина и партийка Д. З. Комиссарук, провокаторы со стажем, чтобы организовать фронт атак на буржуазных ученых.

Евгеника оказалась удобной мишенью идеологической критики. Б. М. Завадовский еще в 1925 г. писал о Кольцове: «попытки буржуазных биологов сделать из законов генетики и менделизма выводы, явно направленные своим острием против власти пролетариата и провозгласить революцию противоевгеническим фактом, как победу «черной кости» над «белой костью», заставляют даже биологов-марксистов отшатнуться от генетики», и даже: «что нам здорово, то Кольцову – смерть» [234] . Тогда Кольцов дал должный ответ.

В 1929–1930 гг. обстановка стала иной. В январе 1930 г. Н. А. Семашко, покровитель института Кольцова, был снят с поста наркома здравоохранения. А. В. Луначарский, другой влиятельный благожелатель Кольцова, потерял пост наркома просвещения в сентябре 1929 г. Деятельность провокаторов внутри ИЭБ привела в 1929 г. к скандалам, поставившим на грань ареста Н. К. Беляева и Б. Л. Астаурова, близких учеников Кольцова. Несмотря на хлопоты Горького и Семашко, был арестован и выслан Четвериков. Генетический отдел ИЭБ шаг за шагом рассыпался.

Идеологические кампании включают прием жесткой критики второстепенных подробностей и распространения необязательной нелепости и ее критики на объект атак в целом. В случае евгенического движения такую легкую добычу предоставил критикам А. С. Серебровский. Рассуждая о геногеографии и генофонде человека, он утверждал, что «если бы нам удалось очистить население нашего Союза от различного рода наследственных страданий, то, наверное, пятилетку можно было бы выполнить в 21/2 года» [235] . Он полагал, что искусственное осеменение женщин будет ведущим методом в управлении эволюцией человека. Серебровский зашел слишком далеко, демонстрируя претензию обсуждать политику народонаселения в перспективе пятилетки. Сталин имел основания считать это собственной привилегией. Его политика времени Великого перелома привела к колоссальному движению народных масс. В 1920-м СССР стал вторым в мире государством, легализовавшим аборты (после Венгрии, издавшей такой закон в 1919 г., во время недолгой коммунистической диктатуры). Политика коллективизации, индустриализации и репрессий привела к серьезной недостаче работоспособного населения, и в 1936-м аборты запретили (но аборт был возможен по чисто евгеническим показателям).

15 января 1937 г. «Известия» сообщили, что после вступления в силу указа число новорожденных в Москве «достигло 10 тысяч в месяц, то есть увеличилось на 65 процентов сравнительно с предшествующим периодом». (Указ был отменен в 1955 году.)

С критикой позитивной евгеники Серебровского выступил идеолог А. Максимов; московское общество «Ленинизм в медицине» высказалось по поводу производственного плана «социалистической евгеники»; Демьян Бедный высмеял его поэмой, занявшей треть полосы «Известий». Серебровский ответил собственной поэмой, однако он признал ошибки и разоружился [236] , и из-за этого 18 лет не мог перейти из кандидатов в члены ВКП (б). Более тяжелые последствия эта история имела для Н. К. Кольцова и его Института экспериментальной биологии.

14 и 24 апреля 1931 г. прошло инспирированное Сталиным общее собрание Общества биологов-материалистов, о котором Ф. Г. Добржанский заметил: «происходившее было генеральной репетицией грандиозных конференций, поставленных позже Лысенко с целью устроить процесс генетики и ее осуждение». В основном докладе Б. П. Токин, председатель общества, требовал «организовать изучение и разоблачение» «механистической школы» Н. К. Кольцова. Он отметил «единственную, но неудачную» попытку С. Г. Левита воспользоваться работами Ленина для разрешения «проблемы внешнего и внутреннего в явлениях изменчивости и наследственности». На собрании Кольцов утверждал: «генетика должна быть поставлена в основу селекционной работы» и требовал ответа на (пророческий) вопрос: «С чем должны идти биологи-материалисты на строительство сельского хозяйства: с генетикой или ламаркизмом?» В ответ Г. А. Баткис назвал Кольцова «руководителем реакционной партийной биологии» (бывший секретарь ОРП, он должен теперь обличать благодетеля), а председатель общества Б. П. Токин «отверг попытку» Кольцова «возглавить позицию единства теории и практики». Баткис, при поддержке Токина, обвинял медицинскую генетику Левита в идеологических ошибках. В ОРП «получился альянс представителей реакционной партийной биологии с представителями «социалистической» евгеники. Ничего удивительного в этом нет, потому что «социалистическая» – это только фиговый листок для проникновения сюда того же самого, т. е. партийной ленцевской биологии» [237] .

Резолюция собрания постановила организовать бригаду по разбору работ Кольцова под руководством организатора его травли Комиссарук и при участии Рохлиной [238] . Статьи против Кольцова и Филипченко печатали теперь Э. Кольман [239] и И. Презент [240] . Итог кампании против Кольцова подвел Баткис в статье «Евгеника»: «В СССР Н. К. Кольцов пытался перенести в советскую практику выводы фашистской евгеники…» [241]

Почему Сталин велел идеологам заняться евгеникой? Потому ли, что движение было «русским», а не «интернационалистским»? Или же оно было слишком вольнодумным, на его вкус? Желал ли он показать, кто на деле имеет власть определять политику народонаселения? Или же он страдал от подозрения о своей неевгеничности? Вспоминал ли он, богоборец, детскую веру в то, что человек таков, как он создан Творцом? Или же желал уничтожить всякие ассоциации с ненавистным Троцким, патроном смежных областей – психологии и психоанализа?

Разгром «трех Пэ» – педологии, профкабинетов, психоанализа – не заставил себя долго ждать. В ретроспективе очевидно, что ликвидация евгеники была первой атакой Сталина на биологию человека и теорию гена – и продолжением атак на академическую автономию.

Целью антикольцовской кампании была ликвидация ИЭБ; в апреле 1932 г. к этому шло дело. Однако Кольцову помог Максим Горький. В очередной приезд в Россию он передал Сталину из рук в руки письмо Кольцова, – а Сталин был тогда заинтересован в Горьком. Это произошло 13 мая 1932 г. На следующий день новый нарком М. Ф. Владимирский, обычно вялый и нерешительный (о чем говорит конспиративная кличка Лопата), железной рукой «восстановил единоначалие директора и устранил ряд досадных мелочей, которые делали тогда мое существование совершенно невозможным», как вспоминал впоследствии Кольцов [242] .

В 1920 и 1930-е гг. Дзига Вертов развивал методы кинохроники «Кино-Глаз»: следовало подсматривать реальных людей в жизни. Монтируя «Три песни о Ленине» (1934) и даже «Энтузиазм (Симфония Донбасса)» (1930), он пришел в ужас от измененного поведения и нового антропологического типа людей, возникшего в 1929/30-й, год Великого перелома. Пришлось ему взять съемки людей из «Кино-Правды», ежемесячной хроники 1922–1925 гг.

Желая сохранить то, что можно, Кольцов в ходе кампании предпочел прекратить издание автономного «Русского евгенического журнала» (в 1930-м он влился в «Биологический журнал» Кольцова) и деятельность Русского евгенического общества. Без них работа по генетике человека и медицинской генетике в стране распалась на ряд изолированных островков, которые не могли дать прорыва.

Кольцов закрыл Евгеническое отделение ИЭБ. Он передал темы и почти всех сотрудников С. Г. Левиту, который занимался организацией исследований по медицинской генетике.

* * *

Здесь печатаются два первых доклада Общества расовой биологии, Н. К. Кольцова и В. В. Бунака, статья и письмо в редакцию А. С. Серебровского и статья «Евгеника» из Большой Советской Энциклопедии, отражавшая официальную позицию на 1932 год.