4. Первые раздоры

Юный Кеплер был обрадован письмом Галилея. При первом же случае, как только путешественник из Граца отправился в Италию, он ответил в своей обычной, импульсивной манере:

Грац, 13 октября 1597 г.

Ваше письмо, о мой исключительнейший гуманист, которое вы написали 4 августа, я получил 1 сентября; и оно принесло мне двойную радость: во-первых, поскольку оно означает начало дружбы с итальянцем; во-вторых, из-за нашего согласия в отношении коперниканской космографии (…) Полагаю, что, как только вам позволит время, вы теперь получше ознакомитесь с моей небольшой книжкой, и я пылко желаю узнать ваше критическое мнение о ней; ибо это моя привычка, давить на всех, кому я писал, с целью узнать их непредубежденное мнение, и поверьте мне, я гораздо сильнее предпочитаю даже самую желчную критику со стороны одного просвещенного человека беспричинным похвалам простонародья.

Тем не менее, я бы желал, чтобы вы, обладая столь замечательным умом, заняли бы иную позицию. С вашей разумной склонностью к сохранению тайны, на которой вы акцентировали, по вашему примеру, вы предупреждаете, что следует отступить перед невежественностью мира, и что не следует запросто провоцировать ярость необразованных профессоров, в этом плане вы следуете за Платоном и Пифагором, нашими истинными учителями. Но подумайте вот о чем, что в наше время, поначалу сам Коперник, а после него и множество математиков предприняли массу усилий, показывая, что движение Земли уже не какая-то новость, нам следовало бы помогать в том, чтобы совместными усилиями подталкивать эту уже движущуюся повозку к месту ее назначения (…) Вам следует помогать вашим приятелям, которые трудятся под столь невыносимой критикой, давая им содействие своего согласия и и защиту вашего авторитета. Ведь не только одни итальянцы отказываются верить будто бы они находятся в движении, поскольку они его не чувствуют; здесь, в Германии, трудно быть популярным, придерживаясь того же мнения. Но имеются аргументы, которые защищают нас перед лицом подобного рода сложностей (…) Вы только верьте, Галилии (Galilii) и идите вперед! Если мои предположения оправданы, многие из выдающихся математиков, кроме пары-тройки, желают наследовать наше дело: такова сила Истины. Если ваша Италия кажется вам не столь предпочтительной для публикаций [ваших работ]Ю и ваше проживание там доставляет вам помехи, быть может, наша Германия позволит вам и печататься и жить свободнее. Но хватит уже об этом. Дайте мне знать, по крайней мере, лично, если вы не желаете высказывать этого публично, что вы открыли в поддержку Коперника…

После этого Кеплер признается, что у него нет инструментов, и спрашивает у Галилея, имеется ли у того квадрант, который с достаточной точностью считывает четверти минуты дуги; если таковой имеется, то не будет ли Галилео так добр сделать серию наблюдений с целью доказать то, что неподвижные звезды показывают небольшие сезонные смещения – что даст прямое доказательство движению Земли.

Даже если бы мы не смогли выявить вообще никакого смещения, тем не менее, мы бы разделили лавры в исследовании наиболее благородной проблемы, которую никто до нас не испытывал. Sat sapienti (Мудрому достаточно – лат.) (…) До свидания, и ответьте мне очень долгим письмом.

Бедный, наивный Кеплер. Ему не могло прийти в голову, что Галилей способен воспринять его восхищения в качестве оскорблений и считать их утонченным проявлением коварства. Напрасно он ожидал ответа на свои неудержимые восторги, Галилей отдернул свои щупальца; последующие двенадцать лет Кеплер ничего от него не слышал.

Зато теперь, время от времени, из Италии до него доходили неприятные слухи. Среди поклонников Кеплера имелся некий Эдмунд Брюс, сентиментальный английский путешественник по Италии, философ-любитель и сноб в отношении наук, который обожал крутиться среди ученых и распространять о них слухи. В августе 1602 года, через пять лет после того, как Галилей не продолжил переписку, Брюс написал Кеплеру из Флоренции, что Маджини (профессор астрономии из Болоньи) начал убеждать его в своей любви и почтении к Кеплеру, в то время как Галилео подтвердил ему, Брюсу, что получил Misterium Кеплера, зато профессору Маджини сообщил, что ничего такого не было.

Я побранил Галилея за то, что он недостаточно восхваляет вас, ведь я знаю со всей конкретностью, что он во время своих лекций он сообщает своим и чужим студентам о ваших и собственных открытиях. И я всегда действовал, и буду действовать так, чтобы это служило не его славе, но вашей.

Кеплер не позаботился ответить этому настырному человеку, но год спустя – 21 августа 1603 года – Брюс написал снова, на сей раз из Падуи:

Если бы вы знали, как часто и как много я обсуждаю вас со всеми учеными Италии, вы бы считали меня не только своим почитателем, но другом. Я говорил с ними о ваших удивительных открытиях в музыке, о ваших исследованиях Марса, и пояснял им вашу "Мистерию", которые они очень высоко ценят и превозносят. Они с нетерпением ожидают ваших будущих работ. (…) У Галилея имеется ваша книга, но он преподает ваши открытия, как будто сделал их сам.

На сей раз Кеплер ответил. После извинений за задержку и заявления, что он восхищен дружбой Брюса, ученый продолжает:

Но здесь имеется кое-что, о чем я хотел бы предупредить. Не надо выстраивать обо мне слишком высокие мнения, не принуждайте иных поступать так же. (…) Вы, конечно же, понимаете, что преданные ожидания ведут к возможному презрению. Я никак не желаю ограничивать Галилея в его претензиях относительно моего и его открытий. Мои свидетели в этом: яркий свет и время.

Письмо заканчивается словами: "Мои приветы Маджини и Галилею".

Обвинения Брюса не следует принимать серьезно. На самом деле, верно совершенно обратное: неприятности с Галилеем заключались не в том, что он приписал себе открытия Кеплера – но в том, что он их игнорировал, как мы еще увидим. Но этот эпизод отбрасывает дополнительный свет на отношения между этими двумя людьми. Хотя Брюсу и не следует слишком доверять с точки зрения фактов, неприязненное отношение Галилея к Кеплеру совершенно четко прочитывается из писем Брюса. Это же согласуется с фактом, что он прервал переписку, и с последующими событиями.

Кеплер, с другой стороны, у которого имелись причины считать себя обиженным молчанием Кеплера, мог быть легко спровоцирован раздуванием скандала со стороны Брюса и начать одну из тех полнокровных ссор между учеными, которые в те времена были делом обычным. Ведь Кеплер был подозрительным и достаточно легко возбудимым, как показали нам его отношения с Тихо. Но по отношению к Галилею он всегда вел себя на удивление благородно. Это правда, что они жили в различных странах и никогда не встречались лично, но ненависть, равно как и притяжение, способна действовать и на расстоянии. Причиной терпеливости Кеплера, возможно, было то, что у него не было случая почувствовать комплекса неполноценности в отношении Галилея.

Через год после эпизода с Брюсом, в октябре 1604 года, в созвездии Змееносца появилась яркая новая звезда. Она вызвала большее возбуждение, чем даже знаменитая nova Тихо 1572 года, поскольку ее появление совпало с так называемым великим соединением Юпитера, Сатурна и Марса в "пламенном треугольнике" – гала-представление, случающееся один раз в восемьсот лет. Книга Кеплера De Stella Nova (1606 год), в первую очередь, занималась астрологическим значением этой звезды; но он показал, что nova, как и предыдущая "нова" Браге, должна располагаться в "неизменном" регионе неподвижных звезд, тем самым забивая еще один гвоздь в гроб Вселенной Аристотеля. Звезда 1604 года до сих пор называется "новой Кеплера"[266].

Галилео м сам наблюдал новую звезду, но относительно нее ничего не опубликовал. По данному вопросу он прочел три лекции, из которых сохранились лишь фрагменты: да, он тоже отвергает утверждения сторонников Аристотеля, будто то был метеор или какой-то иное подлунное явление, но дальше этого он пойти не мог, поскольку его лекции в защиту Птолемея все еще были в ходу двумя годами спустя[267].

Между 1600 и 1610 годами Кеплер опубликовал свою Оптику (1604), Новую Астрономию (1609) и ряд мелких работ. В это же самое время Галилей трудился над фундаментальными исследованиями в области свободного падения тел, движения снарядов и законами качания маятника, но не опубликовал ничего, если не считать брошюры, содержащей указания по применению так называемого военного или пропорционального циркуля. Это было изобретением, сделанным в Германии лет пятьдесят назад, и которое Галилей усовершенствовал, как он совершенствовал и другие, давно известные технические приспособления. Из этой мелкой публикации (Le Operazioni delle Compasso Geometrico e Militare, Padova. 1606) развился первый из тщетных споров, с которым Галилею пришлось мучиться всю свою жизнь.

Начался он, когда математик по имени Бальтазар Капра из Падуи напечатал, через год после Галилея, еще одну брошюру с инструкциями по пользованию пропорциональным циркулем (Usus et Fabrica Circiui Cuiusdam Proporziones, Padova, 1607). "Инструкции" Галилея были изданы по-итальянски, Капры – на латыни; обе книжки относились к одному предмету, интересующему только лишь военных инженеров и техников. Похоже на то, что Капра чего-то позаимствовал из "Инструкций" Галилея, не упоминая автора; с другой же стороны, Капра показал, что некоторые из объяснений Галилея были ошибочными с математической точки зрения, но опять же – не называя его имени. Ярость Галилея была безграничной. Он опубликовал брошюру "Против клеветнических обвинений и надувательств Бальтазара Капры, и т.д. (Венеция, 1607), в которой этот несчастный вместе со своим учителем[268] были описаны как "эти злобные враги чести и всего человечества", "плюющиеся ядом василиски", "как просветитель, который питает юный плод своей ядовитой душой вместе с вонючими испражнениями", как "прожорливого стервятника, охотящегося на нерожденных детей, чтобы разодрать их тельца на куски" и так далее. Помимо того, от венецианского Верховного Суда он добился постановления о конфискации, по причине плагиата, "Инструкций" Капры. Даже Тихо в своих стычках с Урсусом не опускались до подобного языка торговок рыбой; а ведь они соперничали по предмету авторства системы Вселенной, а не какого-то там приспособления для военных инженеров.

В последующих полемических писаниях, стиль Галилея прогрессировал от грубых ругательств до сатиры, которая иногда была дешевой, иногда – тонкой, но всегда эффективной. Дубину он сменил на рапиру и достиг редкого уровня мастерства в ней; ну а в чисто экспозиционных фрагментах его понятность и прозрачность изложения поместили его на почетное место разработчиков итальянской дидактической прозы. Но за этим полированным фасадом клубились те же страсти, которые были способны взорваться, как в деле пропорционального циркуля; тщеславие, ревность и самодовольство сплетались в дьявольскую силу, которая доводила его до грани саморазрушения. Галилей был совершенно лишен склонностей к мистике и созерцанию, благодаря чему могли бы разойтись злые страсти; он не был способен перенести себя и найти убежище, как поступал Кеплер в самые черные минуты, в космических таинствах. Он не стоял по обеим сторонам водораздела; нет – Галилей полностью и пугающе современный человек.