7. Щитоносец

И голос этот был значимым, поскольку авторитет Кеплера в Европе был непререкаемым – и не потому, что он открыл два своих Закона, но потому что он занимал пост Имперского Математика, и потому что он был наследником Тихо Браге. Джон Донн, очень сильно уважавший Кеплера, так суммировал его репутацию: "этот тот, кто (как он сам заявляет о себе) обладает такой позицией, что после кончины Тихо Браге, ничто в небесах не может делаться без его ведома" ("Ignatius his Conclave").

Первые новости про открытия Галилея добрались до Кеплера, когда его вызвал Вакхер фон Вакенфельс; случилось это или 15 марта 1610 года или близко к этой дате. Пару последующих недель Кеплер провел в лихорадочном ожидании более определенных новостей. В самом начале апреля император получил копию Звездного Посланника, только что опубликованного в Венеции, и Кеплеру было милостиво разрешено "просмотреть книгу и быстро ознакомиться с ней". И, наконец, 8 апреля от Галилея он получил личную копию, сопровождаемую просьбой дать отзыв.

Галилей так никогда и не ответил на лихорадочные запросы изложить свое мнение о Мистерии; точно так же он обошел молчанием и Новую Астрономию. Не побеспокоился он и о том, чтобы лично попросить Кеплера изложить свое мнение о Звездном Посланнике в персональном письме. Просьба была передана Кеплеру устно, чрез посла Тосканы в Праге, Джулиано Медичи. Хотя Кеплер никак не мог удостовериться в обсуждаемых открытиях Галилея, поскольку у него самого телескопа не было, он поверил претензиям Галилео. Сделал это с энтузиазмом и без каких-либо колебаний, публично предложив, чтобы в битве служить оруженосцем или щитоносцем Галилея – это он, имперский Математикус в отношении совсем еще недавно никому известного итальянского ученого. И это был один из наиболее благородных поступков в мрачных анналах науки.

Курьер в Италию должен был отбыть 19 апреля; за имеющиеся в его распоряжении одиннадцать дней Кеплер написал свою брошюру, Беседа со Звездным Посланником, в форме открытого письма Галилею. На следующий месяц она была отпечатана в Праге, и очень скоро во Флоренции появился ее пиратский перевод на итальянский язык.

Это была именно та поддержка, в которой нуждался Галилей в это время. Авторитет Кеплера сыграл важную роль в том, что ход битвы переломился в пользу Галилея, что видно из переписки итальянского ученого. Он желал покинуть Падую и страстно желал быть назначенным придворным математиком Козимо ди Медичи, великого герцога тосканского, в честь которого он назвал спутники Юпитера "звездами Медичи". В его прошении на имя Винты, государственного секретаря герцога, упомянута и поддержка Кеплера:

Ваше превосходительство лично, и их Высочество посредством вас, должны знать, что я получил письмо – или, точнее, трактат на восьми страницах – от Имперского Математикуса, написанное в знак одобрения любой мелочи, содержащейся в моей книге, без какого-либо сомнения или противоречия. И можете поверить, что именно так ведущие ученые люди Италии говорили бы, если бы лично я находился в Германии или еще где-либо далеко.

Он писал, практически в тех же выражениях, и другим корреспондентам, в том числе и Маттео Карозио в Париж:

Мы были готовы к тому, что двадцать пять человек пожелают опровергнуть меня; но до настоящего времени видел лишь одно заявление Кеплера, Имперского Математика, в котором подтверждается все, что я написал, без опровержения хотя бы йоты из этого; и теперь это заявление перепечатано в Венеции, и вы вскоре увидите его.

Тем не менее, когда Галилей хвастался перед Великим Герцогом и другими корреспондентами письмом Кеплера, сам он даже не поблагодарил Кеплера, он даже не ответил ученому.

Если же отвлечься от стратегической цели в космологической битве, Беседа с Небесным Посланником особой научной ценности не имеет; она читается словно барочная арабеска; путаница занимательных каракулей вокруг жесткого стержня галилеевского трактата. Начинается Беседа обращением Кеплера с выражением надежды на то, что Галилей, чье мнение значит для него больше, чем чье-либо, откомментирует Новую Астрономию, следовательно, возобновит переписку, "отложенную в сторону двенадцать лет назад". С удовольствием автор сообщает, как он получил первые известия об открытии от Вакхера – и как он был обеспокоен тем, смогут ли быть вписаны луны Юпитера во Вселенную, выстроенную вокруг пяти пифагоровых тел. Но как только он смог ознакомиться со Звездным Посланником, он понял, что "(брошюра) предлагает крайне важное и чудесное зрелище для астрономов и философов, приглашающее всех приятелей истинной философии порассуждать над вещами величайшей важности (…) Кто может остаться безмолвным перед лицом подобного послания? Кто может не почувствовать себя переполненным любовью Божества, которое столь обильно заявляется здесь?". После этого идет предложение о поддержке "в битве против сварливых реакционеров, которые отвергают все неизвестное как такое, во что невозможно верить, и рассматривают все, что только отходит от утоптанных дорог Аристотеля, как святотатство (…) Возможно, меня следует посчитать беспечным, так как я принимаю ваши заявления в качестве правды, поскольку не имею возможности прибавить собственные наблюдения. Но как я могу не доверять столь надежному математику, одно искусство языка которого демонстрирует правоту его суждений? (…)".

Кеплер инстинктивно чувствовал звучание истины в Звездном Посланнике, и это решило для него все вопросы. Как бы он не расценивал предыдущее поведение Галилея, он чувствовал себя обязанным "броситься лично в битву" за Истину, за Коперника и за Пять Совершенных Тел. Дело в том, что, завершив прометеевские труды Новой Астрономии, он вновь сползал в мистические сумерки пифагорейской Вселенной, построенной вокруг кубов, тетраэдров, додекаэдров и так далее. Это они являются лейтмотивом его диалога со Звездным Посланником; ни эллиптические орбиты, ни Первый и даже ни Второй Закон, ни разу не упомянуты. Их открытие кажется Кеплеру всего лишь скучным обходным маневром в поисках собственной id?e fixe.

Результатом стал хаотичный трактат, написанный торопливой рукой, перескакивающий от одной проблемы к другой: астрология, оптика, пятна на Луне, природа эфира, Коперник, обитаемость иных миров, межпланетные путешествия:

Наверняка, когда мы разработаем искусство полета, недостатка в людях-пионерах не будет. Кто бы мог подумать, что навигация через безбрежный океан является менее опасным и спокойным, чем плавание в узких, опасных заливах Адриатики или по Балтике или в Британских проливах? Позвольте нам создать суда и паруса, настроенные для небесного эфира. А перед тем мы приготовим для храбрых небесных путешественников карты небесных тел – я могу сделать это для Луны; ты, Галилео – для Юпитера.

Живя в атмосфере, пропитанной злобой, профессора Маджини, Хорки и даже Маэстлин, не могли верить собственным ушам, когда они слышали, как Кеплер воспевает хвалу Галилею, и они пытались открыть скрытое жало в трактате. Они позлорадствовали в отношении пассажа, в котором Кеплер показал, что принцип телескопа был описан двадцатью годами ранее одним из земляков Галилея, Джованни делла Порта[271], и самим Кеплером в работе по оптике 1604 года. Но, поскольку Галилей не претендовал на изобретение телескопа, исторические экскурсии Кеплера не могли его заставить негодовать; более того, Кеплер акцентировал, что предположения делла Порты и его собственные были чисто теоретической натуры "и не могут уменьшить славы изобретателя, кем бы тот ни был. Ведь мне же известно какая долгая дорога идет от теоретической концепции до ее практического применения, от упоминания антиподов у Птолемея до открытия Колумбом Нового Света, и даже более: от двухлинзовых инструментов, применяемых в его стране, до инструмента, посредством которого ты, о Галилей, проник в небеса".

Вопреки всему сказанному в брошюре, германский посланник в Венеции, Георг Фуггер, писал, отмечая пикантность ситуации, будто бы Кеплер "сорвал маску с лица Галилея" (28 мая 1610 года), а Франциск Стеллути (член Академии Рысьеглазых) писал своему брату: "По словам Кеплера, Галилей объявляет себя изобретателем инструмента, но более тридцати лет тому делла Порта описал его в своей Натуральной Магии (…) Так что несчастный Галилей должен выглядеть глупо" (цитируется по книге И. Розена "Именование телескопа" – Нью-Йорк, 1947). Хорки тоже цитировал Кеплера в своей широко читаемой брошюре против Галилея, в то время как сам Кеплер тут же сообщил Хорки, что "поскольку требования честности сделались несовместимыми с моей дружбой с вами, этим самым я ее прерываю" (письмо к Хорки, 9 августа 1610 г.), и он предложил Галилею опубликовать внушение, но когда молодой ученый уступил, он его простил.

Подобного рода реакции показывают уровень нелюбви к Галилею в его родной Италии. Но с какой бы скрытую иронию ученые не приписывали Dissertatio Кеплера, неоспоримым оставался тот факт, что Императорский Математик открыто поддержал претензии Галилея. Это убедило некоторых из оппонентов Галилея, которые перед тем отказывались воспринимать его серьезно, и самим глянуть через сделавшиеся доступными усовершенствованные телескопы. Первым из новообращенных был ведущий римский астроном, иезуит, отец Клавиус. В результате, ученые-иезуиты из Рима не только подтвердили наблюдения Галилея, но и значительно их улучшили.