3. Орфическое очищение

Но всегда существуют какие-то компенсации. В случае Кеплера, предлагаемыми судьбою компенсациями были исключительнейшие учебные заведения его родной земли.

Герцоги Виттенбергские, перейдя в лютеранскую веру, создали современную систему образования. Им нужны были эрудированные священнослужители, которые могли поддерживать собственное мнение в религиозных разногласиях, которые мутили всю страну, а так же они нуждались в эффективных администраторах. Протестантские университеты в Виттенберге и Тюбингене были интеллектуальными арсеналами новой веры; конфискованные здания монастырей и религиозных сообществ предоставляли идеальное размещение для сети начальных и средних школ, которые подкармливали университеты и канцелярии способными молодыми людьми. Система школьного образования и денежных пособий для "детей бедняков и верующих, которые сами по себе являются старательными и богобоязненными христианами" обеспечивали эффективный отбор кандидатов. В этом плане, перед Тридцатилетней войной Вюртемберг представлял собой современное "государство всеобщего благоденствия", только в миниатюре. Родители Кеплера явно никак не заботились про образование своего отпрыска; его преждевременные умственные способности автоматически гарантировали его поступление из школы в семинарию, затем в университет, будто передвигаясь на конвейерной ленте.

Курс обучения в семинарии велся на латыни, так что учеников строго заставляли пользоваться латынью даже в личном общении. Уже в начальной школе они могли читать комедии Плавта и Теренция, оттачивая разговорную беглость до ученой точности. Германский просторечный язык, хотя он и обрел новое достоинство после того, как Лютер перевел на него Библию, все еще не считался достойным средством выражения для людей ученых. В результате всего этого, стиль Кеплера, в тех статьях и письмах, которые были написаны им по-немецки, обладают очаровательно наивными и приземленными качествами, так что он, по контрасту с обезвоженной средневековой латынью, напоминает радостный гомон деревенской ярмарки после аскетизма лекторской аудитории. Немецкий язык каноника Коппернигка был смоделирован в соответствии с напыщенным и набожным "Канцелярским стилем" бюрократии; немецкий же язык Кеплера, похоже, моделировался в соответствии с заявлением Лютера: "Не следует подражать тем ослам, которые выспрашивают у латыни, как должен звучать немецкий язык; спрашивать следует у матери у нее в доме, у детей в сточных канавах, у простых людей на ярмарках, следить за их огромными ртами, когда те говорят и повторять соответственно".

После завершения начальной латинской школы, светлая голова Иоганна, плохое здоровье и заинтересованность религией сделали карьеру церковника очевидным выбором для него. Теологическая семинария, которую он посещал с тринадцатого до семнадцатого года жизни, была разделена на нижний (Адельберг) и высший (Маулбронн) курсы. Учебный курс здесь был весьма широк, к латыни прибавился греческий язык, занятия, наряду с теологией, включали изучение языческих классиков, риторики и диалектики, математики и музыки. Дисциплина была строгой: занятия начинались летом в четыре часа утра, зимой – в пять утра; семинаристы должны были одеваться в не имеющие рукавов, бесформенные плащи, прикрывавшие колени; дней отдыха практически не было. Юный Кеплер записал два из наиболее парадоксальных своих высказываний во времена пребывания семинарии: что изучение философии было симптомом упадка немцев; и что французский язык является более ценным для изучения, чем греческий. Неудивительно, что товарищи считали Кеплера нетерпимым яйцеголовым придурком и колотили его при любой возможности.

Он и вправду был столь же нелюбимым своими соучениками, сколь обожаемым своими друзьями в поздние годы жизни. В записях своего гороскопа, моменты, касающиеся физических скорбей, перемежаются другими строками, вскрывающими моральные страдания и одиночество:

Февраль, 1586. Я ужасно страдал и чуть не умер от собственных неприятностей. Причиной было мое бесчестие и ненависть со стороны моих соучеников из опасения, что я могу донести. … 1587. 4 апреля у меня случился приступ малярии, от которой я пришел в себя в свое время, зато я до сих пор страдаю от ярости моих одноклассников, с которым месяц назад дошло до драки. Кёэллин стал моим приятелем; Ребсток избил меня по ходу пьяной ссоры; различные ссоры с Кёэллином. … 1590 год. Меня повысили до бакалавра. Удостоверителем был крайне плохо относящийся ко мне Мюллер; среди моих приятелей многие настроены враждебно…

Описание гороскопа было продолжено в том же самом году (двадцать шестом году жизни Кеплера) в другом примечательном документе (именуемом "Мемуар"), самоанализ в нем даже более жесток, чем у Руссо. Написанный в том же году, когда была опубликована первая книга Кеплера, когда сам автор прошел нечто вроде орфического очищения и нашел свое окончательное призвание, "Мемуар", возможно, является наиболее интроспективным письменным документом Возрождения. Его несколько страниц описывают отношения с коллегами и учителями в семинарии, а затем и в Тюбингенском университете. Чаще всего Кеплер здесь сообщает о себе в третьем лице; сам документ начинается так: "Со времени его прибытия [в семинарию] ряд лиц были его соперниками". Кеплер перечисляет пятерых из них, затем продолжает: "Это я отметил тех, кто были врагами наиболее длительное время". Затем он перечисляет семнадцать фамилий, "и еще многие такие же". Их враждебность автор чаще всего объясняет тем, что эти люди "всегда были соперниками в в достоинстве, чести и успехе". Поле этого идет монотонная и депрессивная документация всех враждебных отношений и ссор. Привожу примеры:

Колинус вовсе не ненавидит меня, скорее уж я ненавижу его. Он начал дружить со мной, но все время мне противоречит… Моя любовь к удовольствиям и другие привычки сделали Браунбаума, который поначалу был приятелем, столь же большим врагом… Я сознательно вызвал ненависть Зейффера, потому что остальные тоже ненавидят его, и я провоцировал его, хотя сам он меня и не трогал. Ортольфус ненавидит меня так же, как я ненавижу Колинуса, хотя я, наоборот даже, Ортольфуса люблю, но соперничество между нами имеет много лиц… Весьма часто я настраивал всех против себя в результате своей собственной ошибки: в Адельберге причиной было мое предательство [я выдал собственных соучеников]; в Маульбронне – я защитил Граэтера; в Тюбингене – настойчиво попросил тишины. Лендлинуса я отверг за глупые писания; Шпангенбург восстал против меня, потому что я поправлял его, когда он был моим учителем; Клеберус ненавидит меня как соперника… Репутация мего таланта раздражает Ребстока, равно как и моя фривольность… Гузалий настроен против моего продвижения… С Даубером у нас тайное соперничество и ревность… Мой приятель Яегер предал мое доверие: он лгал мне и растратил множество моих денег. Я возненавидел его и выразил свою ненависть в яростных письмах, которые писал в течение двух лет.

И так далее. Список приятелей, превратившихся во врагов, заканчивается жалостливым замечанием:

И последнее, религия разделяет Креллиуса и меня, так ведь и он сам нарушает веру, в связи с чем я обозлился на него. Господь потребовал, что этот должен быть последним. Так что причина отчасти была во мне, и частью – в вере. С моей стороны были злость, нетерпимость к докуке, исключительная любовь к беспокойству и препарированию, короче – к проверке презумпций…

Еще более душераздирающей является такая выдержка из перечня:

Лорхард никогда не общается со мной. Я его уважаю, но ему об этом неизвестно, да и никому другому.

Сразу же после этого упадочнического выступления Кеплер выдает нам, с кислой усмешкой, портрет самого себя – где прошедшее время постоянно сменяется настоящим:

Этот человек [то есть, Кеплер] во всех отношениях подобен собаке. Да и похож он на комнатную собачонку. Тело его подвижное, выносливое, весьма пропорционально сложенное. Даже аппетиты у них схожи: он любит обгладывать кости и жевать сухие хлебные корки; еще он настолько жаден, что хватает все то, что увидят его глаза; тем не менее, как и собаки, пьет он мало и доволен простейшей пищей. Привычки его были подобными. Он постоянно искал участия от других, во всем зависел от других людей, подстраивался под их желания, никогда не злился, когда его отгоняли и делал все возможное, чтобы вернуть благорасположение к себе. Постоянно он находился в движении, рыская среди наук, политики и частных отношений, даже самого низкого толка; вечно он следовал за кем-то, подражая его мыслям и поступкам. Беседы ему надоедают, но гостей он встречает словно маленькая собачка; и точно так же, если отобрать у него какую-то вещь, он возбуждается и начинает рычать. Он настойчиво преследует тех, кто делает что-либо неправильно – и лает на них. Он злопамятен и кусает людей своим сарказмом. Он ненавидит многих людей, и те его избегают, зато его хозяева горды им. Он обладает подобным собачьему ужасом к купаниям, настойкам и примочкам. Опрометчивость его не знает пределов, несомненной причиной чему является Марс в квадратуре с Меркурием и в тригоне с Луной; тем не менее, он старается заботиться о собственной жизни. … [Он обладает] громадным аппетитом к величайшим вещам. Учителя хвалят его за добрый нрав и манеры, хотя в моральном плане он был наихудшим среди современников. … Он был религиозен вплоть до суеверий. Мальчиком десяти лет, впервые читая Святое Писание (…) он печалился относительно нечистоты собственной жизни, у него была отнята честь стать пророком. Когда он совершал что-нибудь неправильное, он совершал акт искупления, надеясь, что он спасет его от наказания: акт этот заключался в перечислении своих ошибок на публике. (…)

В этом человеке сосуществуют две противоположные тенденции: вечные сожаления о напрасно потраченном времени и сознательная его трата. Меркурий всегда делает кого-либо склонным к развлечениям, играм и другим легким удовольствиям. (…) Поскольку же его предупредительность с деньгами заставляет его держаться подальше от игры, он часто играет с собою [здесь слово "игра", lusu, может относиться как к азартным играм, так и к сексу]. Здесь следует отметить, что его скаредность не имеет целью приобретение богатств, но лишь избавление от бедности – хотя, возможно, скупость стала результатом избытка подобного страха. (…)

Относительно любви никаких упоминаний нет, если не считать двух скудных исключений: болезненный эпизод с девственницей в канун Нового Года, и не совсем понятная запись, относящаяся к двадцатому году жизни Кеплера:

1591. Простуда вызвала длительную чесотку. Когда Венера прошла через седьмой дом, я помирился с Ортольфусом: когда она вернулась, я представил ее ему; когда она пришла в третий раз, я все еще сражался, раненный любовью. Начало любви: 26 апреля.

И все. Больше о безымянной "ней" не сказано ни словечка.

Мы помним, что все это Кеплер написал в возрасте двадцати шести лет. Подобного рода автопортрет должен считаться жестоким даже для современного молодого человека, который мы пересматриваем – перечитываем в эпоху психиатрии, тревог, мазохизма и всего остального; вышедший же из-под пера юного немца конца шестнадцатого столетия, который был продуктом вульгарной, грубой и еще незрелой цивилизации – это удивительный документ. Он открывает нам беспощадную интеллектуальную честность человека, который провел свое детство в аду, и который с трудом вырвался оттуда.

Со всеми своими беспорядочными непоследовательностями, барочной смесью умствований и наивности, он – этот документ – открывает нам безвременную историю болезни невротического ребенка из проблемной семьи, покрытого паршой и чирьями, который чувствует: что бы он ни сделал, станет неудобством для остальных и бесчестием для него самого. Как нам все это знакомо: гордая, вызывающая, даже агрессивная поза, чтобы скрыть собственную чудовищную уязвимость; отсутствие уверенности в себе, зависимость от других людей, отчаянная потребность в одобрении, ведущая к стеснительной смеси сервильности и высокомерия; жалкая готовность к игре, к бегству от одиночества, которое он таскает с собой словно чемодан без ручки; порочный круг обвинений и самообвинений; повышенные стандарты, прилагаемые к собственному моральному поведению, что превращает жизнь в бесконечную серию Грехопадений в девятикратный ад вины.

Кеплер принадлежал к породе склонным к кровотечениям жертв эмоциональной гемофилии, для которых всяческое ранение означает многократную опасность, и которые, тем не менее, выставляют себя на пинки и бичевание. Но одно привычное свойство в его писаниях подозрительным образом отсутствует: успокоительный наркотик жалости к самому себе, который делает страдающего духовным импотентом, зато предотвращает от того, чтобы страдания принесли плоды. Он был Иовом, стыдящим Господа за то, что тот дал возможность деревьям расти из его нарывов. Другими словами, он обладал таинственной сноровкой нахождения оригинальных выходов для внутреннего давления; он трансформировал собственные муки в творческое достижение, точно так же, как турбина извлекает электрический ток из бурного потока. Его дефект зрения, похоже, провел наиболее коварный трюк, который судьба способна сотворить с звездочетом; но как вообще можно решить: подавит или, наоборот, возбудит врожденный недостаток? Близорукий ребенок, который иногда видел мир удвоенным или даже учетверенным, стал основателем современной оптики (даже слово "диоптрия" из рецептов окулиста является производным от названия одной из кеплеровских книг); человек, который был способен видеть четко лишь на небольшом расстоянии, изобрел современный астрономический телескоп. У нас еще будет возможность проследить за работой этой волшебной динамо-машины, которая превращала боль в достижение, а проклятия – в благословения.