«ЛУЧ». ЛИЗА

— Хочешь подержать его на руках? Попробуй. Он так славно пахнет… Жизнью. Будущим. Возьми его!

Лиза покачала головой и отступила от детской кроватки:

— Спасибо, Йоко. Он такой хрупкий. Боюсь повредить… прижать, придушить, уронить.

— Это с непривычки, — вступился Роджер. — Мне тоже было страшно! Мне было жуть как страшно, ты посмотри на него — и на мои лапищи…

Он вырос самым крупным на корабле, баскетбольного роста, плечистый, с бархатным голосом. Сейчас, нежно приняв у Йоко младенца, он закружился по комнате, замурлыкал песенку низким басом, но младенец не испугался — зачарованно слушал.

— Адам похож на Роджера, правда? — Йоко улыбалась. — Посмотри! Одно лицо! Когда они рядом, я их с трудом различаю!

Она засмеялась своей шутке. Младенец, с точки зрения Лизы, был похож на всех младенцев, хотя разрез глаз у него был определенно как у Йоко. На черных лапищах Роджера он казался светлым, на фарфоровых руках у Йоко — темнокожим.

— Не тряси его так, Роджер, лучик.

— Ему нравится, он смеется. Это хорошо для вестибулярного аппарата… После Прибытия, на Новой Земле, он будет моряком… или летчиком… Будет летать вот так — ж–ж–ж!

Ребенок неуверенно захныкал. Йоко подхватила его, прижала к груди; после родов она сделалась мягче, добрее, круглее. Гормоны.

— Лиза… Я и Роджер… мы хотели тебе сказать, что и наш сын, и все будущие дети… живы той жизнью, которую дал им Грег. Это первое, чему я научу сына, — кому он обязан жизнью.

— Ага, — сказала Лиза.

— Мне снится Прибытие, — шепотом сказала Йоко и покачала ребенка на руках. — Уже которую ночь. Мне снится, как наш Адам впервые ступает на землю… На Новую Землю нового мира. А там солнце встает… и ветер. До горизонта дойти нельзя. Реки, горы, водопады. Облака на небе. Целый мир, и мы туда доберемся. Они, — она снова покачала младенца, — доберутся точно.

— Пафос–офф, рычажок вниз, — прошептала себе под нос Лиза.

— Что?

Ребенок завозился и захныкал.

— Пора кормить ребенка, — сказал Луч, и Лиза была ему благодарна:

— Не буду отвлекать вас, кванты. У вас семейная идиллия…

Луч закрыл дверь за ее спиной.

* * *

Оставшись одна в рубке, Лиза уселась в капитанское кресло, вытертое, с прорехами на обшивке, много раз залитое кофе и чаем, холодным и горячим потом и немного кровью. Открыла основной рабочий экран и потребовала от Луча динамики полета за последние сутки. Оживший, реанимировавший себя Луч справлялся бы и сам, но Лизе нравилось чувство контроля. Она проводила дни, недели, месяцы в этом кресле и не возвращалась больше в комнату, из которой однажды ушел Грег, — не переступала порога. Тот люк навсегда закрылся.

Однажды, в самые темные времена после Аварии, когда не было ни чистой воды, ни еды, когда нечем становилось дышать и никто не знал, доживет ли до завтра, — кванты притащили сюда, в рубку, все картины о Прибытии, какие смогли найти на корабле и какие можно было унести в руках. Еще в Лизином детстве Прибытие успело сделаться культом: школьники писали сочинения о Прибытии, ежедневно появлялись стихи, картины, торты и фонари, стенные мозаики с изображением Прибытия, которое все воображали по–своему, пока не сложился Канон: горы, водопады, тропическая зелень, голые люди на вершине горы. Лиза тогда не могла понять, как люди, впервые ступившие на чужую планету, выйдут из корабля голыми. Неужели потомки первых квантов будут настолько тупыми?!

Ни космического корабля, ни челнока на канонических изображениях не было. Никто из квантов, даже первого поколения, никогда не видел «Луч» целиком — во время посадки люди поднялись на борт по «рукаву». А рисовать родной дом в виде фантастического крейсера считалось пошлым.

Со временем художники ушли от реалистического искусства к знаковому, и картины под названием «Прибытие» сделались похожи то на плевок под микроскопом, то на пригоршню ржавых гаек или кухонный передник, заляпанный морковным пюре. Примерно тогда мама Лизы ушла от отца к художнику Ли, который называл себя дадаистом, и Лиза с удивлением осознала, что ее отец любит Марию и всегда, оказывается, любил…

К совершеннолетию Лизы Прибытие успело стать затертой, тривиальной темой, но канонические картины висели во всех кафе, и школьных классах, и кое у кого в комнатах. После Аварии, в темноте и холоде, кванты собрали их здесь, в углу рубки, поставили, повесили, закрепили, осветили крохотными автономными лампочками. Это была цель, и они шли к ней, недосыпая, голодные, грязные, осознавая каждый день свою ограниченность и беспомощность, но не сдаваясь, не останавливаясь, не бросая.

Они научились управлять «Лучом». Они научились жертвовать людьми на пути к великой цели. И когда стало ясно, что экспедиция продолжается, что можно рожать детей, каждый, кто способен был держать мелок или кисть, заново нарисовал Прибытие. На первом месте, в центре композиции, теперь изображали «Луч»: кванты реконструировали облик корабля по техническим документам, как динозавров реконструируют по скелетам. Огромный «Луч» на всех картинах накрывал собой новый мир, и люди у его подножия были с трудом различимы. Полотна и миниатюры, батики и акварели заняли место прежних картин — в столовых и галереях, в коридорах и спортзалах, в кабинетах и спальнях.

Но здесь, в углу рубки, по–прежнему хранились старые наивные изображения, до–аварийные, с голыми людьми и высокими водопадами. Лиза смотрела на них, когда ни на что другое не оставалось сил.

Она жила в серой мути, на таблетках, которые синтезировал для нее Луч. Она двигалась, ходила, говорила; наверное, сегодня ей следовало обнять Йоко, поблагодарить за искренние слова… За память о Греге… живой человек бы так и сделал. Живой человек, возможно, растрогался бы, увидев пятиметровую статую Грега, изваянную из синтезированного мрамора с применением античных технологий, но Лиза не пришла на церемонию открытия. Ей не нужна была статуя. Ей не нужен был мертвый герой. Горстка пепла так и осталась в энергетическом отсеке, и сотни раз во сне Лиза пробиралась по узким металлическим норам, чтобы увидеть горстку пепла на железном полу и проснуться с воплем отчаяния…

Сбоку экрана открылось окно коммуникатора — Илья. После смерти первого поколения — ведущий биохимик «Луча». На год младше Лизы, круглолицый, мягкий, застенчивый, он всегда по–особенному к ней относился, а после гибели Грега взялся опекать, «поддерживать», но Лиза очень жестко дала ему понять, что его помощь неуместна; после этого они общались редко, только по работе.

Теперь у Ильи на экране было странное, неподвижное лицо.

— Лиза, — сказал он хрипло. — Зайди в лабораторию, пожалуйста. Есть кое–что, надо обсудить.

* * *

Илья сидел за рабочим экраном в лаборатории, на нем был белый халат старинного покроя, неизвестного предназначения: Илья видел в старых фильмах, что ученые носят лабораторные халаты, и сам себе сшил нелепый кокон с карманами. Впрочем, что–то в этом было: метка посвященного. Странная одежда. Еще бы колпак звездочета натянул.

— Привет. Что ты хотел обсудить?

Он указал на стул рядом. Лиза не стала садиться, посмотрела на экран:

— Я в этом мало что понимаю.

— А я объясню. — Он облизнул губы. — Прошло больше года с тех пор… как мы справились с Аварией…

Он отвел взгляд, будто извиняясь за формулировку. «С тех пор, как Грег убил себя ради нас» — вот что он должен был сказать.

Лиза ничего не почувствовала. Серая муть вокруг сделалась немного плотнее.

— Я знаю. Ну и?

— С тех пор забеременела и родила только Йоко.

— Но, — осторожно сказала Лиза, — мы не объявляли чемпионат по оплодотворению самок. Люди сходятся, расходятся… выбирают. Мы же выросли вместе. Мы братья и сестры. Психологически сложно. Это у Роджера с Йоко все было ясно давным–давно, поэтому…

— У мой сестры, Оли, с Азизом тоже давным–давно. Они год как отменили контрацепцию. Беременности нет. Оля попросила меня помочь…

— В смысле — «помочь»?

— В смысле я сделал лабораторный анализ… Азиз стерилен. Он не может иметь детей.

— Жалко, — медленно проговорила Лиза. — Им придется разморозить «отца» из пробирки, но это же не конец света, и…

— Все парни из второго поколения стерильны, — глядя ей в глаза, отчетливо произнес Илья. — Азиз, я, Роджер… все!

Сделалось тихо.

— Илюш, но это ерунда, — сказала Лиза очень мягко. — Я только что была у Йоко, их сын…

Илья перевел взгляд на что–то на лабораторном столе. Лиза увидела детскую соску. Синюю, с пластиковым колечком.

— Отец Адама не Роджер, — тихо сказал Илья. — Я провел тесты… несколько раз. Отец ее ребенка — анонимный донор из банка спермы. О доноре известна его раса… больше ничего.

Лиза подтянула к себе стул и села. Впервые с момента гибели Грега серая пелена перед ней дернулась, в ней появились рваные прорехи. Мир, который открылся за ними, был отравлен и проклят.

— Ты проверял?

— Сто раз! Знаешь, я… не понимаю, почему это вскрылось только сейчас. Луч автоматически контролирует наше здоровье… должен контролировать.

— Луч, — громко сказала Лиза. — Почему ты не выявил бесплодие мужчин экипажа, почему не сообщил?!

— Не было запроса, — ровным голосом отозвался искусственный интеллект. — Создать запрос? Провести исследование? Оповестить экипаж?

— Нет! — рявкнула Лиза.

Луч замолчал. Лиза сидела, раскачиваясь на стуле, двумя руками вцепившись в волосы:

— Не верю… Не могу поверить.

Илья кивнул, не глядя на нее:

— Я даже знаю, зачем это сделано. Наших родителей перед стартом генетически откорректировали, поставили срок годности: пятьдесят плюс–минус пара лет. Ресурс в путешествии страшно дорог, отработал свое — и нечего расходовать кислород. Мы родились уже готовенькими, «срок годности» у нас в крови… А колонисты на Новой Земле должны жить долго. Эти сперматозоиды, у нас в банке, несут генетическую информацию, которая отменяет ограничение. Наши дети будут жить до ста… Ваши дети.

— Больные уроды, — прошептала Лиза.

Илья опять грустно кивнул:

— Больные уроды. Те, кто это с нами сделал. И с нашими родителями.

Лиза ладонями прижала волосы, поднявшиеся дыбом:

— Наши родители соучастники. Что, твой учитель всего этого не знал? Генетик?! Мария точно знала… Точно. Сволочь.

— Может быть, знали не все? — Илья накрыл ладонью ее руку. — Не все?

Лиза помотала головой:

— Они нас продали с потрохами. Даже наши гены. Все ради эксперимента. Ради великой идеи. Я не прощу ни отца, ни мать, ни Марию.

Илья сжал ее руку:

— Я прошу тебя. Проживи с этим знанием несколько дней… как я прожил. Ничего никому не говори. Они все мертвы, твои родители, мои родители, Мария…

— И что?!

— Не надо сводить с мертвецами счеты! То, что с нами сделали… Ужасно, противно, я не знаю, как сказать об этом всем квантам… и особенно Роджеру. Но надо жить дальше. Пойми, быть донором биологического материала — только часть отцовства. Крохотная часть. Мы воспитаем наших детей, мы вложим в них себя, они будут родные, наши, это гораздо важнее…

— Ты говоришь как она, — сказала Лиза. — Мария… Ее голос звучит в ваших головах. Какие же вы все проклятые лицемеры.