Большие идеи

Камера, где мы оказались, огромна. «Потолка» я не вижу, равно как и противоположной стены. Из воздушных потоков мы вышли и теперь можем лишь «плавать», а это отнимает много времени и сил.

Я уже голоден настолько, что готов грызть собственные руки. Серьезно.

— Мы ждем, — говорит Собиратель, прижимая палец к носу. — Скоро шагаем. Потом приходит холод, и мы гонимся за теплом.

Девочка кивает.

Итак, по крайней мере двое из нас считают, что мы на Корабле. Возможно, Корабль болен, что бы это ни значило. Воспоминания о Сне отчасти подтверждают это предположение, но, к сожалению, они весьма обрывочны.

Что касается нашего местоположения, то мы, похоже, где–то на «периферии» Корабля и медленно движемся вперед, перепрыгивая из одного кольцевого трубопровода в другой. У каналов и труб разные функции. По одному из них — вращающемуся желобу — течет вода. Понятия не имею, откуда она берется и почему желоб вращается. Однако я помню вкус воды, и меня снова мучит жажда.

Нас пятеро. Трое разных, два одинаковых — хотя одна меньше и, вероятно, моложе. (Почему «вероятно»? Потому что она знает куда больше, чем я. Если не принимать во внимание размеры, то из нас двоих ребенок — я.)

По–моему, трое парней уже давно вместе и, возможно, знают даже больше, чем девочка. Приложив усилия, они в состоянии произнести пару слов на языке, на котором говорим мы с девочкой. А она, в свою очередь, способна просвистеть что–нибудь, как Собиратель и Толкарец.

Пространство, ведущее к центру Корабля — «верх», когда есть сила тяжести, — невообразимо огромное, словно бесконечное. Я вглядываюсь в него, и постепенно мне начинает казаться, что я вижу большие искривленные распорки, образующие переплетающиеся трехлучевые звезды. Впрочем, наверное, это просто обман зрения.

Время отдыха быстро заканчивается. Девочка, парившая в позе лотоса, вытягивает конечности, и мы снова движемся — уже к периферии, к «полу». Воздушные потоки становятся сильнее.

— Вес идет, — говорит девочка и что–то свистит Толкарцу.

— Мы чувствуем, — отвечает Собиратель.

— Будет большой ветер, — добавляет девочка. — Весь воздух, который здесь есть, закружится. Нужно залечь и переждать.

Все происходит именно так. Пока мы с небольшой высоты падаем к периферии — «вниз», — воздух холодеет, и в нем появляются потоки более свирепые, чем даже ветер над «рекой» в канале. Однако ветер еще недостаточно силен, чтобы поднять и перевернуть нас.

Главная опасность — холод. Моя кожа немеет. Впереди ползут Сатмонк и Собиратель. Слева Толкарец, а за ним девочка.

— Далеко еще? — кричу я.

Девочка качает головой — она либо не слышит, либо не знает.

Наконец, несмотря на жуткий холод, мы ложимся на гладкий пол. Наш вес увеличивается, и это помогает удержаться. Кроме того, пол теплее воздуха.

Мои глаза почти на одном уровне с вездесущими шариками, которые слегка все подсвечивают. Лампочки освещения. Камера вращается — а может, вращается и весь Корабль. В любом случае я не знаю, почему это происходит.

Меня тошнит — тошнит от всего. Если это и есть жизнь, то лучше я здесь замерзну. Но тело не согласно. Я проклинаю свой упрямый организм, и в моем словаре появляются новые слова — те, которые учитель не должен передавать ученикам.

Ветер стихает. Откуда–то сверху доносится свист — корабль издает собственные звуки, и теперь, когда холодный поток ослабел, они явственно слышны. Воздух стал еще холоднее. Вот уже несколько минут вокруг нас летают бежевые хлопья. Внезапно до меня доходит — это снег. Снег кружится.

Мы стоим. Мы идем. Один за другим, начиная с Толкарца, мы бежим вперед — я так думаю, надеюсь. Понятия не имею, куда именно мы направляемся, — полагаю, что этого не знает и девочка. Может, о нашей цели знают Толкарец или двое других, но они не разговаривают, а просто бегут.

Пол замерзает. Начинаются вариации на уже знакомую, отвратительную тему: мы бежим за теплом, пытаемся выжить, найти пищу. Мною руководят лишь инстинкты, и поиски правды находятся где–то в самом низу списка необходимых дел.

После нескольких минут — или секунд — впереди появляется огромная искривленная стена, по обе стороны которой идет коридор, огибая ее. В коридоре у переборок настоящие двери — продолговатые, высотой примерно с меня.

Одна из них открыта.

Девочка издает радостный вопль.

— Вперед! — кричит она.

Мы лезем через переборку и — как и вначале — попадаем в прямоугольный коридор. Противоположная стена гладкая, без дверей. Сатмонк указывает направо, и мы бежим дальше. Я спотыкаюсь, перед глазами все плывет, сердце колотится. Мои силы на исходе.

Немного погодя я замечаю на полу обрывки одежды и какие–то кусочки. Может, это еда? Я поднимаю буроватый раздавленный кубик.

Остальные бегут дальше.

Кубик твердый, словно камень, и ничем не пахнет. Я кусаю его.

Девочка мчится обратно.

— Не еда — по крайней мере не для тебя. — Она выбивает кубик из моей руки. — Но возможно, еду мы скоро найдем.

Я взбешен и разочарован — и внезапно понимаю, что плачу, хотя глаза сухие.

Девочка тянет меня за руку.

— Не останавливайся. Нужно добраться до тепла. Вперед.

Мы идем. Очевидно, девочка поняла, что я слишком устал. По дороге она подбирает тряпку и, встряхнув, протягивает мне.

— Не очень грязная. Сойдет.

Это шорты из тонкой ткани. На одной из штанин большое темное пятно засохшей крови.

— Нет, спасибо, — отвечаю я, но шорты не выбрасываю.

— Как хочешь. Почти всю нашу одежду мы сняли с мертвых.

Если это должно было меня подбодрить, то затея не удалась. Я снова хочу прилечь — и не ложусь лишь потому, что опасаюсь получить пинок от девочки. Мы догоняем остальных. Сатмонк и Толкарец, похоже, спят. Собиратель караулит, сидя на полу у стены. Девочка перешагивает через них.

Собиратель прикрывает нос.

— Была там? — спрашивает он и, чихнув, качает головой. Ему трудно говорить на нашем языке.

— Нет, так далеко я не заходила.

— Может, добавить в книгу? — говорит Собиратель.

Девочка морщится. Остальные уходят; мы следуем за ними. Хотя воздух прохладный, все же здесь теплее. Возможно, девочка права.

Тусклый свет впереди становится еще более синим.

— Это пузырь? — спрашивает девочка.

— Что такое пузырь? — отзывается Собиратель.

Наверное, Толкарец уже понял, и между ними начинается диалог из свиста и кряканья. Звуки столь комичные, что если бы я сейчас не умирал, то непременно рассмеялся бы.

В конце концов Собиратель говорит:

— Они знают про пузыри. Кто–то рассказал. — Он едва не чихает и, искоса глядя на меня, постукивает по носу. — Учи кряк!

— Непременно. — Зажав нос, я фыркаю, а затем издаю что–то похожее на кряканье.

Все смеются. Нет, это еще не конец — ведь я могу шутить. Впрочем, возможно, они всегда издают подобные носовые звуки перед тем, как наброситься на тебя и съесть.

Если бы таков был их план, я бы их понял.

Но я знаю, что об этом они не думают.

Это же люди — мои родичи, только другие, хотя я понятия не имею, откуда мне это известно. Прежде чем я успеваю догнать девочку, синеватый свет становится ближе, а коридор — шире. Пол переходит в какой–то решетчатый мостик с ограждением — «клеткой» из металлических полос. Слева на уровне плеч тянется лестница.

Мы останавливаемся, чтобы оглядеться. Под мостом тьма, наполненная крошечными огнями. На то, чтобы их сосчитать, понадобилась бы вся жизнь.

— Что это? — пищит девочка. Такого она никогда не видела, однако пытается выглядеть невозмутимо. Она не любит все новое и большое — ни предметы, ни идеи.

— Это небо, — отвечаю я. — Вселенная. В ней звезды.

— Это корабль, — возражает Собиратель. — Большой, больной Корабль.

— Где мы? — Голос девочки дрожит.

— В смотровой камере, — говорю я. — Я помню ее по Сну.

Действительно помню — правда, смутно. Здесь мы собирались, чтобы посмотреть на новую планету, вот только ничего похожего на нее не видно. Однако за ограждением что–то есть. Мы идем дальше, и объект появляется впереди — он довольно быстро движется и вскоре пройдет прямо под нами. На секунду потеряв ориентацию, я хватаюсь за перила.

— Это наша планета? — Похоже, у девочки тоже сохранились воспоминания о Сне.

Далеко внизу под нами проходит объект — огромный, грязно–белый, потрескавшийся, покрытый кратерами. Он похож на огромный снежок в клетке, которая вверху переходит в изогнутую и изящную стойку.

И эта стойка, опора или балка, идет от грязного снежка туда, где находимся мы.

Она соединяет снежок с Кораблем, который кажется просто крошечным по сравнению с этой глыбой льда.

Двигаясь по часовой стрелке, балка со снежком подходят к другой стороне и исчезают из виду.

Корабль вращается над снежком в своего рода «колыбели» — или же снежок летает вокруг нас. Но последнее не столь вероятно.

Мы находимся внутри какого–то вращающегося объекта — возможно, цилиндра; вращение придает ускорение и обеспечивает силу тяжести.

Корабль вращается.

— Это не наша планета, — говорю я.

Сатмонк, похоже, согласен: качая головой, он выставляет вперед плоские ладони, словно отвергая все, что видит. Возможно, я знаю, что это за снежок, но именно об этом думать не хочу. Если моя догадка верна, Корабль в самом деле очень болен.

Снежок слишком большой.

Он появляется снова. Я замечаю с одной стороны извилистую канаву — похоже, именно там добывают лед. Канава. Отлично. Это слово обозначает нечто заполненное водой, но данная канава — похожая на змею или змея — полностью состоит изо льда.

Зрелище весьма содержательное, пусть и бесполезное, однако заменить еду оно не может.

Отдыхать на мосту неудобно, поэтому мы идем дальше, к середине моста, где он проходит через прозрачную сферу метров сорок в диаметре. Это место отдыха; сюда приходят, чтобы полюбоваться звездами.

Грязный снежок снова появляется и проходит под нами, на этот раз медленнее. Возникает уже знакомое чувство — Корабль замедляет вращение, и нас бросает вперед, заставляя цепляться за ступеньки лестницы, за перила, друг за друга. Постепенно напор ослабевает, а с ним и сила, тянущая нас вниз.

Мы опять в невесомости.

По большому пузырю проносится ветерок, образуя завихрения у перил и настила моста. Внезапно я понимаю, что надел шорты еще до того, как ступил на мост, — не хотел умереть голым.

Отпустив лестницу, девочка парит передо мной. Последние порывы ветра толкают ее к прозрачной сфере. Я следую ее примеру.

Собиратель, Толкарец и Сатмонк — такие не похожие на нас, но все же добрые существа — не отстают.