Проснись

Из уютной норы я вылезаю не сразу. Пол и стены здесь теплые, поэтому я заснул так крепко, что задеревенел. Открывать глаза не хочется. Когда спишь, не так больно.

Стало светлее: стена, которая преградила мне путь, отъехала обратно в свою выемку, и теперь моя голова отбрасывает размытую тень. Я жмурюсь от яркого света. Внезапно по телу пробегает дрожь, и я падаю на четвереньки от страха. Однако никто на меня не набрасывается, и я не слышу ничего, кроме собственного тяжелого дыхания.

Тишина. Почти. Откуда–то доносится тихое урчание — даже скорее не звук, а вибрация в полу.

Встав на ноги, я делаю шаг вперед. Затем еще один. Прохожу за выемку — помедлив немного на тот случай, если переборка решит меня прихлопнуть. Но зарубка остается просто зарубкой. Края гладкие, зазоров нет.

Видна кровь — несколько темно–красных пятнышек на коричневой поверхности. Я перешагиваю через них. Вот и все, что осталось от малышки. Интересно, какой она была? Дети, учитель знает не все. Чудовища должны таиться во тьме, но здесь они — по крайней мере одно из них — поджидают в ярком свете. Хотя я все равно предпочитаю свет.

Остается одно — идти вперед. Я подчиняюсь только внутреннему голосу. Вот оно — истинное начало моего пути. Но кто–то ведь открыл переборку. Кто–то мне помогает.

Ты на Корабле, помнишь?

Гипотеза хорошая и хорошо сочетается с теми немногими впечатлениями, что остались у меня от Сна. Однако что это за корабль, черт побери? Похоже, он большой. Иду уже долго. Где–то холоднее, где–то теплее, здесь светло, там темно. Корабль, который хочет заснуть, но вынужден беспокойно крутиться, чтобы не закоченеть.

Ого, ничего себе мысль. Корабль — это метафора. Настоящее учительское слово; жаль, что оно заставляет меня почувствовать себя слабым.

Коридор расширяется, превращаясь в широкую трубу: потолок уходит вверх, а углы — прочь. Я пригибаюсь, вполглаза следя за тем, что творится впереди, — и вижу кучу сияющих точек, случайным образом, но довольно равномерно встроенных в поверхность. Так вот откуда берется свет — а быть может, и тепло.

Огни называются лампочки.

Пока я шел, я постоянно чувствовал легкое головокружение. Наверное, оно исчезнет, если что–нибудь съесть. Все вокруг кажется очень странным. Я кренюсь вперед, затем назад, потом вбок. Ноги отрываются от поверхности; одна из них вытягивается, случайно ударяет об пол, и я начинаю кувыркаться. Верх и низ меняются местами, и я лечу прочь по трубе, врезаясь в стенки, словно мячик. После нескольких столкновений я приспосабливаюсь к коридору — или он ко мне — и уже просто плыву по воздуху.

Унять головокружение невозможно — из–за него хочется упасть, а если низа нет, а есть только туда исюда, то, значит, я могу сделать полный оборот и пойти — ну то есть поплыть — в обратном направлении.

Нужно следить за узорами из огней. К счастью, у меня, похоже, острое зрение, и если бы я начал разворачиваться, то сразу бы это заметил. Нет, я не разворачиваюсь.

Про сон придется забыть — до тех пор пока не вернутся верх и низ.

А теперь научимся двигаться! Размахивать руками я могу, но для полета они не предназначены. Кроме того, я голый и поэтому не могу снять рубашку, штаны, или джемпер, или еще какую–нибудь ерунду и размахивать ими как парусом. Впрочем, это скорее всего не помогло бы.

Однако здесь есть трение — первое полезное учительское слово. Отталкиваться голыми руками и ногами больно — в тех местах, где они примерзли к полу, содрана кожа, — но постепенно я узнаю, как сохранять ориентацию в пространстве, как выбирать направление движения, как скользить вдоль изогнутой трубы и как «отражаться» от стен.

Желудок успокоился — отсутствие в нем еды сыграло свою роль.

Свет розовеет, а затем приобретает синеватый оттенок. Впереди в стене есть какое–то отверстие. Примерно пятьдесят толчков и прыжков — и я у него. Отверстие ведет в большую камеру, заполненную дрейфующими предметами; часть из них имеет геометрически правильную форму. Некоторые похожи на детали какой–то структуры или машины. Оттолкнувшись ногой от стены, я беззаботно лечу к ним.

Что–то черное, широкое и огромное, покачиваясь, выплывает из ниоткуда и едва не расплющивает меня о стену. Я с трудом выбираюсь из–под хлопающих конечностей, пластин и тусклого меха. Из–под меха просачивается капля темной жидкости, подлетает к моему лицу и с легким хлюпаньем всасывает в себя мою голову. Я ничего не вижу и не могу дышать. Жидкость густая, словно сироп, у нее тяжелый, дурманяще–сладкий запах. Она разъедает кожу, а если попадет в глаза…

Резкими движениями я стираю с себя ее большую часть, но тонкая пленка все же остается. Я трясу руками, чтобы очистить пальцы; вязкие капли отлетают к стенам и растекаются по другим объектам и фигурам.

Все вокруг словно в тумане, я наполовину ослеп. И все, что я слышу — как только мне удается прочистить уши, — это приглушенный стук и хлюпанье. Одной рукой я продолжаю цепляться за клок меха на теле мертвого существа, которое едва меня не раздавило.

Из других мертвых тварей появляются новые темные капли; они сталкиваются друг с другом, сливаются. Я уклоняюсь от одной из этих капель размером с мою голову, и она дрожит и мерцает в легком потоке воздуха, созданном моим движением. Затем капля врезается в некий длинный и твердый зазубренный предмет, вероятно, деталь сломанной машины, огибает один из его краев и, словно краска по тонкой палочке, движется вдоль поверхности.

На основе своих воспоминаний — какими бы они ни были — и логики я составляю в уме некий рисунок или карту. Коридор–труба, похоже, что–то огибает — предположительно Корабль. Я смутно представляю себе, что Корабль вращается, прижимая меня к внешней стенке трубы. Когда Корабль вращается, этот коридор направлен вверх. Значит, вверх — это внутрь, вниз — наружу.

Камера, заполненная сломанными и мертвыми объектами, тянется от внутренней окружности коридора — туда, где раньше был потолок. Значит, этот путь ведет внутрь Корабля.

Итак, я — в парящей мусорной куче; возможно, здесь мне и место. Чем изначально был этот мусор, я не знаю. Кажется, здесь есть какие–то животные.

Меня охватывает странное чувство. Со мной это уже было. Невесомость мне знакома. Каждое действие вызывает равное ему противодействие. Подобные маневры я часто тренировал — во Сне.

Большие массы опасны даже в невесомости, так как могут раздавить; кроме того, они хорошие точки для наблюдения. Их удобно использовать для передвижения — толчок, полет, остановка. Если ударить тяжелый объект, он сдвинется совсем немного; а вот отталкиваться от маленьких не получится — их нужно кидать.

Немного потренировавшись, я уже свободно летаю по помещению, разглядывая его содержимое. Надеюсь, здесь я найду что–нибудь полезное — или пищу. Однако у вытекших из существ капель вкус отвратительный.

— Ну и вид у тебя.

Высокий нежный голос звучит практически в ушах, на шее чувствуется дыхание. Я между двумя объектами; я лихорадочно отталкиваюсь от одного из них в надежде отскочить от другого и вернуться к отверстию в стене трубы. Я прижимаю руки к телу, разворачиваюсь — и тут замечаю малышку: она парит в воздухе в нескольких метрах от меня. Скрестив ноги и сложив руки на груди, девочка сидит в позе лотоса — еще одно учительское слово. Большие серые глаза наблюдают за мной.

Вид у нее разочарованный.

— Ты жива.

— Да. Но он умер. — Она разгибает руку и показывает на большое существо, которое едва не раздавило меня.

Я отталкиваюсь от еще одного массивного объекта, белого и зазубренного, и тот медленно плывет в противоположном направлении, расталкивая другие обломки и предметы. Один из них — это тело человека. Голова наполовину съедена, ног нет — и одного предплечья тоже. От потрясения я едва не сбиваюсь с курса, но затем исправляю траекторию, толкнув что–то черноватое и резиноподобное, после чего довольно ловко подплываю к девочке.

— Он тоже мертв, — говорит девочка, указывая на изувеченный труп рукой, обмотанной грязной, пропитанной кровью серой тряпкой.

— Эта громадина пыталась съесть вас обоих?

— Нет. Это чистильщик — он не ест, а только убирает. Извини, что так вышло с одеждой, но этого мертвеца уже обобрали. Найдем другого, в штанах.

— Ты грабишь мертвых?

— И всех остальных, кто зазевается.

— А это — куча мусора? Мы на свалке?

Она кивает.

— Чистильщики приносят сюда все — даже мертвых собратьев.

Девочка замечает, что в левой руке у меня книга. Эта книга — мое единственное имущество, именно поэтому я ее сохранил.

— Она моя. — В глазах девочки светится печаль. — Я ее заслужила.

— Правда? — Я подношу книгу к глазам, не желая с ней расставаться, и вижу — то, что я принял за бороздки на последней странице, на самом деле семь групп по семь царапин в каждой.

— Да. Я ее заслужила.

Я медленно кладу книгу в протянутую ладонь.

— Откуда ты?

— He знаю. — Девочка прижимает книгу к груди. На малышке просторная красная куртка и шорты — единственное яркое пятно в этом помещении, заполненном коричневатыми, черными, серыми и грязно–белыми предметами.

— Сколько ты здесь пробыла?

Мне наконец удается протереть глаза и сосредоточить взгляд на самой дальней стене.

— Нужно отвести тебя к воде. Не три глаза, а то в них попадет эта дрянь.

Вода. Меня мучит жажда. Я вспоминаю капли жидкости, падавшей с потолка, — их можно было бы ловить языком.

— Где–то рядом есть вода?

— Возможно.

— Здесь?

— Нет. — Девочка мрачнеет. — Тут просто удобно прятаться.

— Почему ты вытащила меня с холода?

— Мне одиноко, — отвечает она, шмыгая носом. Однако мне кажется, что это не вся правда.

— А что с тем чудовищем, которое тебя схватило?

— Оно попыталось прибрать их, и они его убили.

— Кто?

— Другие — они не похожи на нас с тобой, ну разве что совсем чуть–чуть. Их много разных, и почти все плохие.

Мои знания увеличиваются до таких пределов, что становится не по себе. Я снова дрейфую прочь от девочки, натыкаясь на разную мелочь. У меня столько вопросов… Наши роли поменялись: девочка превратилась в учителя, я — в ученика.

— Сколько времени ты уже здесь? — спрашиваю я.

Она пожимает плечами:

— Я бросила считать после сорока девяти.

Семь групп по семь.

— Сорока девяти чего?

— Ты такой мерзкий, когда голый… Давай выберемся отсюда и найдем тебе одежду.

Она вытягивает руки и внезапно лягает меня в живот, чтобы стартовать. Охнув, я плыву назад, а она уже мчит к трубе. Как ей удается найти дорогу среди мусора — выше моего понимания.

Впрочем, как и все остальное.

Оттолкнувшись от стены, я неуклюже следую за девочкой. Она летит, как птичка или рыба, быстро отталкиваясь руками и ногами от стен.

— Подожди! — кричу я.

— Тихо. Если будешь шуметь, я тебя брошу.

За девочкой остается след — своего рода вихрь из предметов, от которых она отталкивалась, и почти все они преграждают мне путь. Интересно, что будет, если нас здесь застигнет сила тяжести? Данная мысль заставляет меня быстро учиться — это куда лучше, чем паниковать, — и вскоре я уже маневрирую с невиданным проворством, которое, надеюсь, войдет у меня в привычку. Впереди вырисовывается темное существо — пушистая стена, из которой сочится жидкость; столкновения с ней не избежать. Свернувшись в клубок, я врезаюсь в блестящий панцирь. Моя скорость резко падает, а мертвая тварь начинает вращаться, окружая себя облачком из капель и шариков, за которыми тянутся хвостики жидкости.

Я в самом деле дрейфую — оттолкнуться мне не от чего, — и теперь у меня есть возможность рассмотреть это существо. Оно сильно повреждено — наверное, стоит употребить слово ранено. Один бок покрыт рваными ранами. Именно из них вытекает основная часть жидкости, хотя немного просачивается из отверстия — предположительно рта. Над ртом три крошечных блестящих глаза. Маленькая голова сидит на короткой толстой шее.

Разделенный на секции панцирь закрывает огромную спину, а по бокам, которые сейчас проплывают передо мной, расположены шесть толстых ног с плоскими ступнями. По краям ступней — кайма из щетинок, а в центре находятся ямки или отверстия. Ноги существа прижаты к телу в предсмертной агонии.

Существо вращается, и я вижу, что на самом деле у него три головы — они словно вершины закругленного треугольника. По бокам от каждой — пара ног. Рядом с одной из голов находится похожий на ковер придаток, которым тварь подхватила девочку. Теперь он плотно свернут и почти полностью спрятан в оболочку.

У этого существа нет ничего общего с теми, что я когда–либо видел; скудные воспоминания о Сне тоже не помогают.

Еще один обломок, из которого, к счастью, ничто не течет, медленно вращаясь, летит мне наперерез. Я подтягиваю руки и ноги к телу, жду момента, когда он, плоский и плотный, в общем, идеальный, коснется моих ступней. Я толкаю его ногами, выпрямляюсь, а затем, поджав ноги, делаю широкие загребающие движения руками. Кажется, я плыву.

Огромная изогнутая стена приближается. Ее поверхность, словно внутренняя часть огромной духовки, покрыта обугленными твердыми пятнами. Я ищу отверстие, ведущее в трубу, нахожу его, — и там меня ждет девочка. Она снова парит в позе лотоса, которая названа в честь какого–то цветка.

Цветка, который рос на старой Земле.

Довольный собой (я знаю слова, я умею двигаться!), я отскакиваю от стен, расталкиваю объекты по пути к девочке, но она не обращает на меня внимания — похоже, ее насторожило нечто находящееся вне пределов видимости. Оно, кем бы оно ни было, издает странные звуки, словно царапает что–то, а затем начинает говорить. Голоса произносят непонятные мне слова. Я останавливаюсь, отправляя в полет белую керамическую плиту. Вращаясь, она звонко ударяется о другие объекты и отлетает, словно бильярдный шар.

— Бильярд, бильярд, — произношу я вслух. Блестяще! Все нужные слова стремительно возвращаются — как раз в тот момент, когда что–нибудь выйдет из трубы и убьет нас обоих.

Неодобрительно скривив бровь, девочка смотрит в мою сторону и, прижав палец к губам, кивает — словно мы оба прекрасно знаем, что делать дальше.

Я качаю головой: понятия не имею, что она задумала.

Голоса в трубе звучат все громче и настойчивей. Возможно, они зовут нас. Девочка выдавать себя не собирается, и поэтому я тоже помалкиваю. Я должен ей доверять, хотя и подозреваю, что в худшем случае она без колебаний пожертвует мной, использовав как щит или приманку.

Наступает продолжительная тишина — слышно лишь клацанье и шуршание летающих вокруг нас объектов.

Как ни странно, во мне вновь просыпается голод. Интересно, есть ли в том меховом существе съедобные части? Может, его убили, чтобы добыть пищу? Пусть кровь и отвратительна на вкус, но, быть может, все остальное съедобно? Если да, то почему в помещении нет охотников? На Корабле таких размеров — если это Корабль — должны быть тысячи таких, как мы с девочкой. Где толпы голодных людей, пытающихся выжить в этом хаосе?

Девочка указывает на отверстие, открывает рот, но я ничего не слышу. Затем до меня доходит.

Отверстие уменьшается. Весь мусор плывет в одном направлении — слева от нас. Мы тоже движемся. Скоро мы снова обретем вес. Вытянув руки и ноги, девочка ищет, от чего бы оттолкнуться. Я следую ее примеру, пытаюсь рассчитать траектории множества обломков. В поле зрения появляются новые тела — два из них человеческие. За ними тянутся длинные цепи из бронированных пластин — кажется, панцирей.

Все существа мертвы.

Кроме одного.

Должно быть, до сих пор оно сидело в дальней части помещения и прислушивалось. Я замечаю его в просветах, уменьшающихся по мере того, как спрессовывается мусор: изгибающееся, похожее на угря существо в несколько раз больше меня. Вдоль тела толстые каемки конечностей, сокращающихся в унисон. Огромная круглая пасть выталкивает из себя конусообразный «напильник», покрытый блестящими серебристыми зубами.

Меня и длинного «угря» разделяет мертвый черный чистильщик.

Девочка летит к отверстию, которое уже лишь немногим больше человеческого роста.

Заметив подходящую изогнутую балку, я отталкиваюсь от нее. Увы, она гораздо легче, чем мне казалось, и поэтому я едва ползу. До отверстия около десяти метров. Я, словно мельница, бешено размахиваю руками и ногами.

Тварь с огромной пастью попыталась оторвать кусок от шестиногого существа и теперь яростно содрогается внутри облачка из капель…

Похоже, чистильщик совсем невкусный.

В поле зрения вплывает большой плоский лист с зазубренными и расплавленными краями, и, чтобы добраться до него, я колочу руками по воздуху и даже бросаю какой–то мокрый кусок, чтобы увеличить свою скорость…

Этот кусок — отрезанная рука. Не важно.

Обвернувшись вокруг большого серого предмета, «угорь» внезапно выбрасывает вперед зубастый «напильник», из которого выскакивает щелкающий клюв. Лист уже почти в пределах досягаемости. Надеюсь, достаточно массивный, он подрагивает, поворачивается вдоль какой–то сложной оси — и затем, к счастью, закрывает меня от «угря».

Последний шанс. Вытянув ноги, я плотно упираюсь в край листа, изо всех сил отталкиваюсь и стрелой лечу к отверстию.

Лист отплывает, повинуясь недавно возникшей силе тяжести. В отверстие теперь можно лишь протиснуться…

Голодный, напуганный до безумия, я скольжу к нему — похоже, это самый безопасный вариант. Зубастая пасть и клюв уже близко!

Я чувствую кисло–сладкое дыхание твари…

Пролез! Я врезаюсь в противоположную стену трубы, пытаюсь нащупать исцарапанными коленями и ступнями хоть какой–нибудь выступ. Нужно убираться подальше, ведь я знаю, что за мной идет…

«Напильник» и голова влетают в отверстие. Клюв щелкает, зубы скрежещут, затем «напильник» включает задний ход и исчезает за пухлыми губами. Весь аппарат захлопывается. Верхняя часть тела твари, словно бич, изгибается в мою сторону. Я вижу девочку, а за ней других людей, но сейчас не до них — нужно убираться подальше от монстра.

Затем раздается ужасный звук — отверстие смыкается вокруг шеи существа. Тварь верещит, снова высовывает клюв и зубы; ее морда всего в ширине одной ладони от моей ноги…

Отверстие закрылось.

Рыло и кусок тела извиваются в трубе. Клюв откусывает кончик мизинца на ноге, и я вскрикиваю от боли. Меня накрывает облачко какой–то черной жидкости. Обессилев, я падаю на пол.

Сила тяжести возвращается, и мы скользим вдоль стенки трубы. Отрезанная зубастая голова движется вслед за мной. Я пинаю ее изо всех сил снова и снова.

Наконец она прекращает извиваться и щелкать клювом. Все кончено. Я жив, девочка в нескольких метрах от меня… а за ней, ухватив ее за руки, стоят трое взрослых. Поначалу мне кажется, что они похожи на меня, но это не так. Все застыли, словно ждут, что чудовище сейчас оживет. Однако зуборыл мертв — ему отрубило голову.

Хорошее слово — зуборыл.

Сюрпризам нет конца.