2. Кометы

В течение последующих двух лет большую часть времени Галилей болел, но когда был здоров, работал над различными мелочами, к примеру, он сконструировал подзорную трубу для моряков, а так же предпринял неудачную попытку использования периодов обращения спутников Юпитера для вычисления географической долготы.

Когда упомянутые два года прошли, то есть в 1618 году, Галилей выслал свой трактат о морских приливах архиепископу Леопольду из Австрии, называя в прилагаемом письме свою теорию "поэтической концепцией или даже сном", написанным в то время, когда верил в истинность коперниканской системы, прежде чем на истинный путь его вернуло решение властей, "руководствующееся лучшим пониманием, чем то, на которое мой непросвещенный разум может когда-либо рассчитывать". Вне всякого сомнения, Галилей надеялся на то, что трактат будет напечатан в Австрии без его формального авторского разрешения, но так не случилось.

В тот же самый год на небе появились три кометы. Они были вестниками начала тридцатилетней войны, а так же самого катастрофического в своих последствиях из множества споров, в которых участвовал Галилей.

Зародышем этого спора был доклад, впоследствии опубликованный, который прочитал иезуит Горацио Грасси из Римского Коллегиума. В нем отец Грасси изложил верный взгляд, в соответствии с которым кометы, точно так же, как и планеты, движутся по регулярным орбитам, расположенным значительно дальше Луны. В подтверждение этого взгляда Грасси привел выводы Тихо Браге, относящиеся к знаменитой комете 1577 года. Доклад был очередным шагом в отходе иезуитов от Аристотеля, который считал, будто бы кометы представляют собой миазмы Земли в подлунной сфере, равно как и очередным сигналом неофициального принятия орденом системы Браге.

Прочитав доклад, Галилей впал в ярость. На полях он начеркал восклицания типа: "осел", "дубина", задавака", "отвратительный трус" и "неблагодарный сукин сын". Неблагодарность заключалась в том, что автор не упоминал имени Галилея, единственным участием которого в теорию комет была поддержка взглядов Тихо, но совершенно походя (в Письмах о солнечных пятнах).

Но теперь ситуация изменилась. Компромисс Браге следовало отбросить, чтобы остался выбор между дискредитированным Птолемеем и Коперником. Неожиданно Галилей поменял собственную же точку зрения: он посчитал, будто бы кометы не являются реальными объектами, но оптическими иллюзиями, такими как полярное сияние или "псевдо-Солнца", образующимися в результате световых отражений от испарений Земли и доходящими выше Луны. Если бы они были реальными, то должны были бы становиться более крупными по мере приближения к Земле и меньшими по мере удаления, тем временем же, утверждал Галилей, кометы появляются сразу же в своем полном размере, а затем полностью исчезают.

Помимо желания показать, что Браге и Грасси совершенно не разбираются в астрономии, у Галилея имелась еще одна причина отрицать существование комет: их орбиты были настолько явно эллиптическими, что их никак нельзя было согласовать с круговыми орбитами, по которым все реальные небесные тела обязаны были кружить вокруг Солнца.

Галилей не стал атаковать Грасси непосредственно, под собственным именем, но попросил своего старого ученика, Марио Гвидиччи, подмахнуть "Трактат о кометах" – сохранившаяся в большей степени рукопись данного произведения выполнена почерком Галилея. В конце трактата Грасси упрекают за то, что он не упоминает об открытиях Галилея, а отца Шайнера – за "присвоение себе чужих открытий".

Поскольку Галилей не подписался своим именем, Грасси в своем ответе выступил под достаточно прозрачной анаграммой "Lothario Sarsi Sigensano" (вместо Horatio Grassi Salonensi). На Гвидиччи он не обратил внимания, зато резко аатаковал Галилея. Он показал, что тот заявляет претензии на открытия, которые ему не принадлежат, и принял вызов, касающийся системы Тихо Браге: не потому, что Птолемей уже был дискредитирован, а Галилей отбрасывает Браге, Грасси придется принять систему Коперника, которая осуждена и пробуждает отвращение у каждого приличного католика?

Памфлет Грасси был опубликован в 1619 году под названием "Весы философские и астрономические". Ответом Галилея был знаменитый труд Il Saggiatore, "Пробирные весы", название которого означает более точный прибор, служащий для взвешивания благородных металлов. Написание труда заняло у Галилея два года, появился он на свет в 1623 году, то есть через четыре года после контратаки Грасси.

Il Saggiatore было написано в форме письма к приятелю, монсеньору Чезарини, папскому камергеру. Начинается памфлет с тирады против всех тех, которые пытались своровать у Галилея "славу его открытий" – теперь в их числе оказался и Мариус фон Гунценхаузен, открыватель спиральной туманности в Андромеде (первой увиденной человеком туманности). Именно в этом контексте и появился приводимый мною фрагмент: "Тут, синьор Сарси, вы ничего не поделаете, что открытие всех новых явлений досталось в удел мне, а другим ничего не досталось. И никакое злорадство или ревность этой истины не заслонит".

После этого Галилей приступает к подрыву репутации Браге, говоря о его "якобы наблюдениях" и называя кометы "обезьяньими планетами Тихо". Кроме того, он объясняет причины, склонившие его нарушить собственное постановление о том, уже никогда не станет ничего публиковать: враги Галилея, которые поначалу безуспешно пытались обокрасть его от его же открытий, теперь же, в свою очередь, пытаются приписать ему "творения иных", а именно – трактат Гвидиччи. С возмущением он отрицает, якобы он принимал хоть какое-то участие в появлении данного трактата, если не считать того, что как-то беседовал с Гвидиччи относительно комет. Теперь же он вынужден прервать молчание, чтобы "приостановить тех, что любят искушать дьявола и начинать скандалы со спокойными людьми".

Работа в большинстве своем состоит из саркастических опровержений всего, что сказал Грасси, независимо от того, то ли бедняга просто запутался – что с ним случалось частенько – то ли был прав. Например, Грасси утверждал, будто бы снаряды нагреваются под влиянием трения воздуха. Галилей отвечал, что они становятся вовсе не теплее, но холоднее6 "Попытки превращения воздуха в пыль являются потерей времени в той же степени, что и вошедшее в пословицу растирание воды в ступке". Как это часто бывает, истинную посылку Грасси пытался доказать с помощью ошибочного аргумента: он процитировал Суидаса (греческого лексикографа Х века), который утверждал, будто бы вавилоняне готовили яйца, поместив их в пращи и быстро вращая ими в воздухе. Это дало возможность Галилею разнести противника в пух и прах в забавном фрагменте, который приводят часто (но без указания контекста):

Если Сарси желает, чтобы я поверил, вместе с Суидасом, будто бы вавилоняне готовили яйца, вращая их в пращах, то я поверю, но перед этом обязан сказать, что причина такого результата была совершенно иная, чем указывает он. А чтобы обнаружить причину, я рассуждаю следующим образом: "Если мы не достигаем результата, которого другие перед этим достигали, это означает, что в наших действиях отсутствует нечто, что тем принесло успех. Если не хватает всего одной вещи, то только лишь эта вещь и может представлять собой истинную причину. У нас имеются и яйца, и пращи, и богатыри, чтобы крутить ними, но яйца вовсе не варятся, а только охлаждаются, если перед тем они были, случаем, теплыми. А поскольку у нас не хватает ничего, помимо вавилонян, выходит, что причиной затвердевания яиц является то, что вращающие были вавилонянами, а вовсе не какой-то там трение воздуха.

Среди этих блестящих, но мелких софизмов даже и в этот раз можно найти фрагменты, которые стали классикой дидактической литературы. Они касаются принципов научного рассуждения, процедуры проведения экспериментов, возложенной на философию обязанности скептического подхода к авторитетам и принципам, считающимися очевидными. Прежде всего, Галилей формулирует принцип, который сыграл огромную роль в истории научной мысли: умение различать между первоочередными признаками в природе, каковыми являются расположение, количество, форма и движение тел; и признаками второразрядными, такими как цвет, запах и вкус, которые, по мнению Галилея, существуют лишь в сознании наблюдателя.

Мне кажется, что для возбуждения в нас чувств вкуса, запаха и звука от внешних тел не нужно ничего, кроме форм, количества и медленных или быстрых движений. Думаю, что если бы отнять у нас уши, языки и носы, то остались бы формы, количества и движения, но не запахи, вкусы и звуки. Я считаю, что эти вторые являются всего лишь названиями, когда отделить их от живых созданий.

Хотя данное различие предвосхищали уже греческие атомисты, впервые в современную эпоху оно представлено столь связно и является первой формулировкой механистического взгляда на вселенную. Тем не менее, от большинства XVII-вековых читателей Il Saggiatore значение данного момента ускользнуло. Галилея они видели только лишь в роли тореадора, и царило всеобщее согласие в том плане, что бессознательного отца Грасси следовало бы стащить с арены.

Грасси был выдающимся ученым – иезуитом, вовсе не тем глупцом, которым хотел изобразить его Галилей. Он выполнил чертежи собора святого Игнатия в Риме и даже спроектировал подводное судно, используя намеки Леонардо дп Винчи. Так что после подобного отношения к Грасси, наравне с совершенно не спровоцированными нападками на Шайнера, Галилей обрел непримиримых врагов в лицах двух влиятельных членов ордена иезуитов. Третьим иезуитом, которого Галилей атаковал без какой-либо необходимости (причем, по вопросу, касающемуся военной инженерии!), был отец Фиренцуола, который возвел укрепления Замка святого Ангела. Через двадцать пять лет Фиренцуола был генеральным комиссаром инквизиции в процессе Галилея. В результате всего этого иезуиты все вместе выступили против Галилея. Отец Гринбергер, который заменил Клавиуса на посту Римского Коллегиума, впоследствии написал, что "если бы Галилей не навлек на себя враждебность ордена, он мог бы без каких-либо помех писать о движении Земли до конца дней своих" (Сантильяна, стр. 233).

Конфронтация со сторонниками взглядов Аристотеля была неизбежной. Конфронтация с иезуитами – совершенно нет. Таким образом я вовсе не собираюсь оправдывать мстительность, с которой Грасси и Шайнер отреагировали, когда их на это спровоцировали, ни достойный осуждения способ, каким орден проявлял свой esprit de corps (честь мундира). Моя задача сейчас констатировать то, что отношение Римского Коллегиума и вообще иезуитов из приязненного изменилось во враждебное вовсе не потому, что Галилей признавал коперниканство, но по причине его личных нападок на крупнейших авторитетов в ордене.

Другие крупные ученые, включая Ньютона, вступали в ярые полемики. Только они были вторичными по отношению к их основной работе, они представляли собой мелкие стычки по отношению к сильно укрепленной крепости. Трагедией самого Галилея было то, что две свои важнейшие работы он опубликовал только лишь после семидесяти лет. До того его научное наследие состояло из брошюр, трактатов и рукописей, ходящих в копиях, равно как и устных убеждений – все они были (за исключением Siderius nuncius) полемическими, агрессивными, ироничными, нафаршированными аргументами ad hominem (чисто человеческими). В этих стычках он провел большую часть жизни. До самого конца у него не было крепости в форме могучего и солидного opus magnum, в которой он мог бы укрыться. Новая концепция науки и философии, которой мир благодарен ему, заключена во фрагментах, разбросанных среди полемических моментов из Писем о солнечных пятнах или Il Saggiatore – скрытых между клубками колючей проволоки, точно так же, как законы Кеплера были скрыты в его гармонических лабиринтах.