3. Отлучение от церкви

Новой работой была должность Провинциального Математика в Линце, столице Верхней Австрии, подобная той, которую он выполнял в юности в Граце. Сейчас Кеплеру исполнился сорок один год, и в Линце он остался на четырнадцать лет, до своих пятидесяти пяти.

Похоже, после всех славных достижений в Праге, сюда пришла и депрессия; но не все было столь плохо, как казалось. Ну, во-первых, преемник Рудольфа подтвердил титул Кеплера как Имперского математика, которым он оставался до конца жизни. У Маттиаса, в отличие от Рудольфа, оставалось мало времени на придворного астронома; но он желал, чтобы тот находился не слишком далеко, и Линц, находящийся в его австрийских владениях, был удовлетворительным решением. Сам Кеплер тоже был рад пожить подальше от пражской сумятицы и получать свое жалование от австрийцев, которые хотя бы вовремя платили. Кроме того, в Линце среди местных аристократов у него имелись влиятельные покровители: Штархемберги и Лихтенштейны; на самом деле, эта должность была специально создана под Кеплера, у него имелись исключительно теоретические обязательства, которые оставляли ему все время для собственной работы. Когда Тридцатилетняя Война началась дефенестрацией[279] в Праге, Кеплер мог лишь радоваться тому, что убрался из центра событий. И когда ему предложили занять пост должность заведующего кафедрой математики в Болонье после Маджини, Кеплер разумно отказался.

Тем не менее, все это было регрессом. "Линц" для австрийцев и до нынешнего дня остается синонимом провинциализма. Барбара Кеплер, чья тоска по Австрии была одной из причин выбора Линца Кеплером, лежала в могиле. Его одиночество вырвало у Кеплера один из его само-анализирующих воплей:

… Мой преувеличенная доверчивость, проявление благочестия, цепляние за известность с помощью потрясающих проектов и необычных действий, беспокойный поиск и интерпретация причин, духовная тоска по благодати ...

Ему было не с кем разговаривать, не с кем было даже вести споры.

Последняя необходимость, правда, появилась, благодаря местному пастору, некоему Даниэлю Хитцлеру. Он тоже прибыл из Вюртемберга и знал все о скрыто-кальвинистских отклонениях Кеплера. При первой же встрече, когда Кеплер приступил к исповеди, у них случились пререкания. Кеплер отрицал, как он делал всегда, лютеранскую доктрину вездесущести – всеприсутствия Христа в мире, не только духом, но и телом; в то время, как Хитцлер настаивал на письменном подтверждении согласии с этой доктриной (которая впоследствии лютеранской теологией была отвергнута). Кеплер отказался дать такое заявление, а Хитцлер отказал ему в исповеди. Кеплер отослал жаркую петицию Церковному Совету в Вюртемберг; Совет ответил длинным, терпеливым, отечески нравоучительным письмом, в котором советовал Кеплеру заниматься математикой, а теологию оставить теологам. Кеплеру пришлось исповедоваться в в общине за пределами Линца, пастор которой был более терпимым; Церковный Совет, пускай и поддерживая пастора Хитцлера, не запретил его коллеге причастить заблудшую овцу. Кеплер протестовал против ограничения его свободы совести и жаловался на то, что сплетники называют его атеистом и лицемером, пытающимся тянуть выгоды от католиков, но и флиртовать с кальвинистами. Тем не менее, это повторяющееся падение между тремя стульями, похоже, соответствовало его внутренней природе:

Мое сердце болит оттого, что три группировки с треском рвут правду на куски между собой, так что я должен собрать крохи, где только могу найти их, и вновь складывать их вместе (...) Я тружусь, чтобы примирить стороны друг с другом, если это может быть сделано искренно, так что я должен быть в дружбе со всеми из них (...) Глядите, я был привлечен либо всеми тремя сторонами или, по крайней мере, двумя из них против третьей, возлагая надежды на соглашение; но мои противники привлечены только одной стороной, воображая, что там в обязательном порядке должны быть разделение и вражда. Мое отношение ко всему этому, да поможет мне Бог, христианское; их же, я даже и не знаю, какое.

(цитируется по книге "Иоганн Кеплер в собственных письмах", стр. 252, сноска).

Это был язык Эразма и Тидеманна Гизе, язык Золотого Века Терпимости – но он был совершенно не к месту и не ко времени в Германии кануна Тридцатилетней войны.

Охваченному этой европейской катастрофой, Кеплеру пришлось вынести и дополнительное испытание: нечто вроде ужасного частного эпицикла, крутящегося на большом колесе. Его старая мать была обвинена в колдовстве, ей угрожало сожжение заживо. Разбирательство длилось в течение шести лет, с 1615 по 1621; по сравнению с этим, квази- или псевдоотлучение Кеплера казалось лишь незначительным неудобством.