5. Конец

Валленштейна совершенно не заботило то, чем занимается Кеплер. Их договор с самого начала был взаимным недоразумением. В отличие от аристократических дилетантов, которые покровительствовали Тихо де Браге, Галилею, да и самому Кеплеру в прошлом, генерал Валленштейн наукой по-настоящему никогда не интересовался. Просто он испытывал определенное снобистское удовлетворение тем, что известный всей Европе ученый является его придворным математиком, но единственное, что ему было нужно от Кеплера, это астрологические рекомендации по военным или политическим вопросам, которые ему нужно было решать. Ответы Кеплера на столь конкретные вопросы всегда были уклончивыми – по причине его честности, осторожности, а то и смеси того и другого. Валленштейн в основном использовал Кеплера, чтобы получить некие определенные данные из движений планет, которые он затем отсылал своим более благожелательным к нему астрологам – вроде известного Сени[300] – в качестве основы для их гаданий. Кеплер сам редко говорил о личных контактах с Валленштейном. Хотя как-то раз он и назвал его "вторым Геркулесом", но чувства его более честно отразились в одном из последних писем:

Я только что возвратился из Гитчина (резиденции Валленштейна), где мой покровитель заставил меня ожидать три недели – для нас обоих это было существенной тратой времени (в письме от 22 апреля 1630 года).

Через три месяца давление соперников Валленштейна заставило императора принять решение об отставке собственного генералиссимуса. Во всей изобилующей событиями карьере Валленштейна это было только временное отступление, но Кеплер считал – что это уже конец. Снова, но теперь уже в самый последний раз, Кеплер отправляется в путь.

В октябре он выезжает из Сагана. Семью он оставляет на месте, но забирает с собой несколько телег книг и документов, которые были предназначены для направления в Лейпциг. Его зять писал впоследствии: "Кеплер покинул Саган неожиданно, его же состояние и настроение было такими, что его вдова, дети и приятели считали, что увидят Второе Пришествие раньше, чем он возвратится".

Цель Кеплера заключалась в том, чтобы поискать себе другую работу, а так же получить часть денег, которые были должны ему император и австрийские власти. В своем самоанализе, написанном тридцатью пятью годами ранее, он писал, что его постоянное беспокойство относительно денег "не было вызвано желанием богатств, но боязнью бедности". И по сути своей, это было правдой. У Кеплера в различных городах размещались денежные вклады, но он даже не имел возможности собрать те проценты, которые полагались ему. Когда он собирался в свое последнее путешествие через половину охваченной войной Европы, он забрал с собой всю имеющуюся в доме наличность, оставив Сусанну и денег без гроша. Но и так ему пришлось занять пятьдесят флоринов у купца из Лейпцига, где он остановился после первой части своего пути.

Похоже, что сейчас действовало одно из его странных предчувствий. Всю свою жизнь Кеплер был подвержен привычке составлять гороскопы на собственный день рождения. Но вот гороскопы на годы, предшествующие и последующие шестидесятилетию, показывают лишь положения планет, без комментариев. Последний гороскоп был исключением: Кеплер отметил, что положения планет были практически теми же, что и при его рождении.

Последнее письмо Кеплера было выслано 31 октября из Лейпцига, адресовано оно было его приятелю Бернеггеру в Страсбург. Кеплер вспомнил предыдущие приглашения Бернеггера и неожиданно решил принять его; но, похоже, в следующую минуту он позабыл о своем решении, потому что в оставшейся части письма он говорит о своих путевых планах, не вспоминая о приглашении:

Я с радостью принимаю ваше гостеприимство. Да хранит вас Господь за то, что вы сожалеете о страданиях моей страны. В нынешней всеобщей небезопасности никто не должен отказываться от какого-либо предложения убежища, как бы далеко оно не располагалось. (…) Всего доброго вам, вашей супруге и детям. Нашим единственным якорем остается Церковь, придерживайтесь ее. Молите Господа за нее и за меня.

Из Лейпцига на несчастной старой лошади он выехал в Нюрнберг, где посетил печатника. Затем – в Регенсбург, где располагался Парламент, главой которого был император, должный Кеплеру двенадцать тысяч флоринов.

В Ренегсбург он прибыл 2 ноября. Через три дня он свалился с горячкой. Свидетель сообщал, что "он не разговаривал, но направлял свой указательный палец то на свою голову, то в небо над собой". Другой свидетель, лютеранский проповедник, Якоб Фишер, писал в письме приятелю (24 января 1631 года):

Во время последней сессии Парламента, наш Кеплер прибыл в этот город на старой кляче (которую он потом продал за два флорина). Он был здесь всего три дня, когда почувствовал горячечное недомогание. Поначалу он думал, будто страдает от sacer ignis или нагноившихся прыщей и не обратил на это внимания. Когда же его горячка ухудшилась, ему пустили кровь без какого-либо результата. Вскоре его разум затуманился не уходящей горячкой. Он не говорил словно человек его положения. Его посетило несколько священников, успокоив его живой водой своего сочувствия (можно понять, что они дали ему последнее помазание – Прим. Автора). В ходе последней агонии, когда он отдал дух Богу, протестантский священник из Регенсбурга, Сигизмунд Кристофер Донаварус, мой родственник, утешал его, как пристоит слуге Божьему. Кончина случилась 15 ноября 1630 года. 19-го числа его похоронили на кладбище святого Питера, за городскими стенами.

В ходе Тридцатилетней войны кладбище было разрушено, и останки Кеплера были разбросаны по земле; зато сохранилась эпитафия, которую он написал сам для себя:

Mensus eram coelos, nunc terrae metior umbras

Mens coelestis erat, corporis umbra iacet.

Я измерил небеса, теперь я измеряю тени

Мысли были связаны размерами неба, но тело связано землей.

И еще в одном из его последних писем имеется параграф, который надолго остается в памяти:

Саган в Селизии (Силезии), в моей собственной типографии, 6 ноября 1629 года:

Когда бушует гроза, и государству грозит кораблекрушение, мы не можем сделать ничего более благородного, чем опустить якорь наших мирных исследований в почву вечности.