8. От иерархии к непрерывности

В результате их развития ни вера, ни наука не способны удовлетворить интеллектуальных потребностей человека. В разделенном доме оба жильца ведут нищенское существование.

После-галилеевская наука претендовала на то, что является заменой или законной наследницей религии. Когда же она не смогла исполнить основных надежд, это родило не только лишь интеллектуальную фрустрацию, но и духовный голод. Сокращенная рекапитуляция взглядов европейцев на мир до и после научной революции поможет увидеть данную ситуацию в более выразительном свете. Принимая 1600 год за линию перелома или же за "водораздел", мы видим, что, и правда, практически все реки мышления и ручьи чувств текут теперь в совершенно ином направлении. "Донаучные" европейцы жили в замкнутом мире со строго определенными временными и пространственными границами, диаметр которых составлял несколько миллионов миль, а по возрасту – несколько тысяч лет. Пространство как таковое не существовало как абстрактное понятие, а только лишь в качестве свойства материальных тел – как их длина, ширина и глубина. То есть, пустое пространство невозможно было представить, как противоречие самому себе, тем более – пространство бесконечное. Точно так же и время было всего лишь временем некоего события. Никто, находясь в здравом уме, не сказал бы, что предметы движутся в пространстве и времени или же сквозь пространство и время. Как могло бы "нечто" двигаться в собственном атрибуте, как нечто конкретное могло бы перемещаться сквозь абстрактное?

В этом безопасном, окутанном мирке с не пробуждающими никакого беспокойства размерами разыгрывалась, в заранее определенной последовательности, упорядоченная драма. Сцена, с начала и до конца, оставалась неподвижной: не было никаких изменений видов животных и растений, не было никаких перемен в природе и ментальности человека, равно как и в общественном порядке, в котором этому человеку довелось жить. В натуральной и духовной иерархии не было ни развития, ни отступлений. Доступное знание было таким же ограниченным, как и Вселенная. Все, что можно было знать о Творце и творении, было открыто в Священном Писании и трудах древних мудрецов. Не существовало резкого разграничения между естественным и неестественным: материю населяли духовные существа, а природный закон был пропитан божественной целью. Не существовало ни единого события, лишенного целевой причины. Трансцендентная справедливость и моральные ценности были нераздельными с природным порядком вещей; никакое событие или факт не были этически нейтральными, никакое растение или металл, никакое насекомое или ангел – не были изъяты из-под моральной оценки; никакое явление не размещалось за пределами иерархии ценностей. Всякое страдание обладало своей компенсацией, каждая катастрофа обладала собственным значением. Фабула драмы обладала простой конструкцией, четким началом и концом.

Именно так, беря более или менее грубо, можно было представить взгляд на мир наших предков, живущих десятка полтора поколений тому назад. Потом, в течение периода около пяти поколений от Николая Коперника до Исаака Ньютона, homo sapiens пережили наиболее принципиальную перемену в своей истории:

До великолепия романтичная вселенная Данте и Мильтона, которая не определяла границ для воображения человека, путешествующего по пространству и времени, была ликвидирована. Пространство отождествили с областью геометрии, время – с непрерывностью чисел. Мир, о котором до сих пор люди судили, будто бы он является тем, в котором они живут – мир, богатый красками и звуками, насыщенный ароматами, наполненный радостью, любовью и теплом, каждой своей частицей говорящий о целенаправленной гармонии и творческих идеалах – был теперь замкнут в тесных закоулках мозгов органических существ, рассеянных по всей земле. Единственно важный внешний мир был теперь миром жестким, бесцветным, молчащим и мертвым, миром количеств, миром математически высчитываемых движений, отмеченных механической повторяемостью. Мир качеств, непосредственно отмечаемых человеком, стал всего лишь любопытным фактиком, несущественным побочным эффектом воздействия той бесконечно громадной машины (Burtt, цитируемая работа, сноска на стр. 236).

L'uomo universalis Возрождения, который был художником и ремесленником, философом и изобретателем, гуманистом и ученым, астрономом и монахом в одном лице, разделился теперь на составные элементы. Искусство утратило мифическое, а наука – мистическое вдохновение. Человек вновь сделался глух к гармонии природы. Философия природы сделалась этически нейтральной, а слово "слепой" обрело ранг прилагательного, которое чаще всего применялось для определения действия законов природы. Пространственно-духовную иерархию заменила пространственно-временная непрерывность.

В результате, предназначение человека уже не определялось сверху, сверхчеловеческой мудростью и волей, но снизу, такими под-человеческими факторами как железы, гены, атомы или вероятностные волны. И эта смена размещения предназначения человека имела принципиальное значение. До тех пор, пока предназначение действовало с иерархического уровня, который был выше людского, оно формировало судьбу человека, но вместе с тем управляло его совестью, придавало его миру значение и ценность. Новые господа предназначения размещались в масштабе иерархий ниже существ, которыми они управляли. Да, они могли принять решение о его судьбе, но уже не могли обеспечить ему духовного лидерства, ценности или смысла. Марионетка богов является трагическим персонажем, но марионетка, подвешенная на хромосомах – персонаж исключительно гротескный.

Перед этой переменой различные религии предоставляли человеку пояснения, придающие всему, что с человеком происходило, значение в широком смысле трансцендентной причинности и трансцендентной справедливости. Объяснения новой философии были лишены значений в этом более широком смысле. Ответы из прошлого были дифференцированы, взаимно противоречивыми, примитивными, суеверными или как там еще мы пожелаем их назвать, но одновременно они были решительными, окончательными и неотвратимыми. Но они удовлетворяли, во всяком случае, в данной эпохе и культуре, человеческую потребность надежности и защиты в ужасно жестоком мире, потребность направления им в противных обстоятельствах. Новые же ответы, как написал Уильям Джеймс, "не позволяли найти в блужданиях космических атомов, то ли во всеобщем, то ли в единичном масштабе, ничего, кроме свое рода бесцельных погодных перемен, рождения и распада, процессов, не оставляющих после себя никакой своеобразной истории, никаких эффектов". Одним словом, старые ответы, при всей своей неопределенности и выборочности, отвечали на вопрос о смысле жизни, в то время как новые объяснения, при всей своей точности, отнимали смысл у самого вопроса о смысле. Когда наука, которой занимался человек, сделалась более абстрактной, его искусство было более эзотерическим, а удовольствия – более химическими. В конце концов, у человека не осталось ничего, кроме "абстрактного неба голых камней".

Человек вступил в духовный ледниковый период. Существующие Церкви уже не могли дать ничего более, чем эскимосское иглу, в которых сбились дрожащие стада верующих, а огни конкурирующих идеологий вызвали безумное нашествие масс, мчащихся к ним по льду[363].